В одном шаге (СИ) - Романов Герман Иванович
Адмирал задумался, риск имелся, и даже изрядный — «Якумо» с «Асамой» вряд ли будут безучастными, если увидят маневр сейчас. Но очень скоро наступит ночь, нахлынет темнота, и вот тут имеется шанс.
— Подозвать миноносец, сейчас напишу приказы, — Матусевич быстро черкнул несколько строк. Затем быстро исписал еще пару листов, торопясь. Передал вахтенному офицеру со словами.
— Это капитану 2-го ранга Елисееву, его миноносцам предстоит напасть ночью на японские корабли, что соберутся у Вей-Хай-Вея. Плевать на нейтралитет — всегда можно оправдаться плохой видимостью, темнотой, косоглазием — слов я найду много. Главное добить все поврежденные японские корабли, торпедировать и точка! Стрельбу из орудий не открывать, незачем. «Аскольду» и «Новику» надлежит обеспечить атаку миноносцев, и сопроводить их обратно. Но идем все вместе в ночь, демонстративно взять курс на Порт-Артур. С темнотой броненосцам с «Дианой» отвернуть к осту, крейсерам с миноносцами пойти на зюйд — не думаю, что японцы примут в английской базе дополнительные меры предосторожности.
Матусевич остановился, посмотрел на офицеров, молодежь взирала на него с восторженным блеском в глазах, и решительным тоном закончил:
— Если нам удастся потопить хотя бы пару поврежденных кораблей, пусть даже один броненосец, да хотя бы тот же «Фудзи», то я буду считать свою жизнь не напрасно прожитой…
Карта военно-морского театра с курсом прорыва русской эскадры от берегов Квантуна во Владивосток, начатом утром 28 июля 1904 года. Как всегда в России «планов было громадье»…
Глава 14
— Вроде не должны струсить, на «Новике» уж точно, но мало ли что. Все же шансы имеются — на каждом из пяти дестройеров по две-три торпеды и еще запасные. Пускать должны разом, не жалеть «рыбки», тогда шанс поразить корабль будет намного больше. Да и сам Шульц на своем крейсере точно в драку полезет, по крайней мере, внимание на себя отвлечет. Стоп, стоп — не предавайся беспочвенным мечтам, жди результата. Теперь осталось только ждать, терпеливо ждать до утра, а там все станет ясно. Главное для меня на миноносцы не нарваться, а то получить торпеду в борт неохота…
Матусевич откинулся на спинку дивана — странные выкрутасы судьбы, сам адмирал погиб, а его салон остался практически целым, только осколки борта прошибли, да иллюминаторы поразбивали, их сейчас крышками задраили, чтобы снаружи даже тусклого света лампочки не было видно. К вещам покойного Вильгельма Карловича он не прикасался — их завтра передадут сыну Владимиру, что служит мичманом на «Пересвете». Но только одну толстую тетрадь отложил в сторону — то дневник, который Вильгельм Карлович вел с момента своего командования флотом, и вопреки правилу не читать без разрешения чужие мысли, тем не менее, Матусевич принялся за изучение записей, решив про себя, что как бы окончательно принимает дела от погибшего командующего флотом. И текст настолько его ошарашил, что сейчас Николай Александрович оторвался от него с невероятным трудом и посмотрел на часы — время шло к полуночи, заканчивался невероятно трудный день 28 июля 1904 года, но то по русскому стилю, во всем мире было 10 августа, и через час начнется уже одиннадцатое число.
— Страшные вещи ты оставил после себя, Вильгельм Карлович, хотя себя всячески обелить попытался. Ты не трус, что-что, а этого у тебя нет, потому на мостике в кресле сидел, ожидая смерть. Только тут вещи суть разные — храбрость офицера и мужество адмирала отличны, и вот последнего ты лишен, и, не желая брать на себя ответственность за неимоверно трудные решения. Старался спрятаться за «коллегиальность», проводя бесконечные совещания флагманов и командиров. И собственными действиями напрочь погубил боевой дух всей порт-артурской эскадры — когда сверху насаждается безответственность, никто своим положением рисковать не будет! Ни карьерой, ни должностями, ни будущим положением — а с таким «багажом» поражение страны в этой войне неизбежно! И не только в этой…
Николай Александрович усмехнулся, вот только помимо воли горечь от полученных знаний прорвалась наружу — он едва сдержался, чтобы не выругаться. Ведь об этом дневнике он узнал, будучи в бою, пять часов тому назад, и вот оно зримое подтверждение чуждых мыслей, что прочно засели в его голове, причем так прочно, что он уже не отличал их от своих собственных. Теперь оставалось только жить с этим тяжким грузом обретенного знания, но не заниматься впустую пророчествами Кассандры, которым все равно никто сейчас не поверит. Да просто в голову такое никому не уложится, невозможно поверить в то, что ожидает в ближайшем будущем страну…
— А с чего ты взял, что ход войны изменить невозможно⁈ Тут что — все с абсолютной непреложностью обусловлено, и мы все заранее отданы на заклание неизбежному историческому процессу⁈
Матусевич закурил папиросу — дымил он нещадно, нервы продолжали легонько вибрировать, как палубный настил под ногами. «Цесаревич» на восьми узлах вот уже час шел мимо корейского побережья, укрываясь темнотой — и так будет, пока не начнет светлеть. На корабле лихорадочно велись ремонтные работы, вся команда, от офицера до матроса прекрасно понимала, что японцы, если дерзнут, а они могут такой фортель выкинуть, то с утречка устроят перед самым Порт-Артуром «горячую встречу» русской эскадре. Ведь у них есть шесть броненосных крейсеров Камимуры, четыре из которых не побывали в бою, а два зацепили сражение лишь краешком. К тому же имеются два вполне исправных броненосца, с которыми англичане могут поделиться снарядами в Вей-Хай-Вее, а такую возможность не отрицали даже офицеры, а потому их нервозность передалась по команде. И правильно — люди будут пребывать в тонусе, «расхолаживания» не произойдет.
Николай Александрович прекрасно знал, что никакой японской эскадры под Порт-Артуром не будет, ведь дневное сражение в Желтом море завершилось с иным результатом, чет тот который был бы получен вчера, получи он тяжелое ранение в живот. Не поддавшись тогда на мостике наитию, и не отступи на один шаг, зайдя за двух матросов. Они оба погибли, приняв на себя удар, бинокль раскроило осколком, зато он сам уцелел, если не считать двух царапин и обожженного шимозой лица.
— Неоткуда японцам корабли брать, нет их лишних. Четыре «асамоида» в Фузане, и они там и будут стоять, если только Того не воспримет всерьез прорыва «Победы» и «Паллады», как случилось с «Аскольдом» в той реальности, когда на сутки Камимура решился выдвинуть пару своих броненосных крейсеров севернее Квельпатра. Но как ситуация прояснилась, вернул их обратно. Под рукой только «Асама» и «Якумо», но эти двое в драку на пять броненосцев не полезут, их командиры в здравом рассудке, чтобы так счеты с жизнью сводить. И все — более ничего у японцев нет, а то, что имеется, вряд ли прибудет в ближайшие дни. Так-так, а ведь это…
Матусевич осекся, он даже не замечал, что говорит сам с собою. Вернее, озвучивал чужие мысли, которые стали своими. Быстро развернул на столе карту, где еще рукой Витгефта был нанесен курс на обход Кореи, от берегов Квантуна до Приморья. Схватил дюймовую линейку, и с циркулем в руках сделал расчеты. И хмыкнув, снова заговорил сам с собою:
— Послезавтра доведет эскадру до Сасебо, вот только без «Фудзи» — того отконвоировали в Вей-Хай-Вей, и лишь заделав пробоины, доведут до Нагасаки и поставят в док. Там ремонта до середины осени, никак не раньше. И то в лучшем случае, ведь японские верфи работают лучше наших, их полдесятка вместо одной в Порт-Артуре. «Микаса» на месяц вышел из строя — на нем надо менять орудия главного калибра, да и досталось ему прилично, больше всех. Месяц, месячишко, никак не меньше — двух броненосцев неприятель на какое-то время лишился. Причем на весьма продолжительное времечко, до осени, и не ее начала, а ближе к середине.
