Особое задание - Шалашов Евгений Васильевич

Я ещё помнил демонстрации времен «застоя» и начала «перестройки», помнил их занудливость и формализм, когда в классе, а потом в институте строжили – мол, явка обязательна, а если кто не придет, пущай пеняет на себя. Здесь я чувствовал искренность. Да-да, она прямо-таки исходила от людей, идущих в колоннах. Чувствовалось, что эти простые люди – рабочие и подмосковные крестьяне, домохозяйки и служащие, демобилизованные солдаты и школьницы – искренне рады пройтись по площади, посмотреть на своих вождей, выразить своё искреннее восхищение.

Вот так и рождаются культы личности.

Глава восьмая

Коррупция на отдельно взятом вокзале

Сегодня я провожал Полину. Её командировка истекала лишь послезавтра, но прямых поездов по маршруту «Москва-Череповец» ещё нет, а «Москва-Вологда» ходит один раз в неделю. Стало быть, следующего пришлось бы ждать долгонько. Полина вчера весь вечер рыдала, пыталась выяснить, почему я её до сих пор не люблю, но потом успокоилась, придя к выводу, что оно и к лучшему. Мол, она меня любит, и это главное. Как честный человек (не в том смысле, что обязан жениться, а вообще) я передал ей предложение своего начальника, но, как и следовало ожидать, Полина отказалась.

– И что я здесь стану делать? Тут, вон, все образованные, гимназии позаканчивали, курсы, а у меня только школа грамоты при церковноприходской школе. Писать да читать умею, вот и всё. Дурой считают!

– Дурой тебя никто не считает, – осторожно сказал я. – А образование получить – дело нехитрое. Курсы какие-нибудь закончишь, подтянешься, в университет поступишь. Вон как ты мне хорошо про три закона диалектики рассказывала.

– Так я лекцию слушала, – усмехнулась Полина. – Там лектор всякие примеры из жизни приводил, а я уже по-своему переиначила.

– Видишь, сумела переиначить, молодец, – похвалил я девушку. – Я бы не в жизнь не догадался, что, если девушка превращается в женщину, это переход в иное качество.

– Ерунда это, – отмахнулась Полина. – И вот ещё что бесит: здесь меня девчонки барахольщицей считают. Мол, Полине бы тряпки да финтифлюшки покупать, вот и всё. Только и делает, что из своего женишка-чекиста деньги вытягивает. А как объяснить, что я всю жизнь чьи-то обноски донашивала? Мать своё платье перешьет – мне отдаст, да тетка какая. Я, может, за двадцать лет первый раз свои тряпки заполучила!

– А почему они думают, что ты у женишка деньги берёшь? И откуда про меня знают?

– Вовка, ты что, совсем дурак?

Точно, дурак. В «Метрополе» же проживают и остальные депутатки съезда РКСМ. У женщин глаз острый и ум тоже. Понимают, что у самой Полины Аксеновой деньги бы давно закончились.

– А ещё, Вовка, я ребеночка от тебя хочу.

– Ребеночек – это здорово!

Я прижал Полину к себе. Она же ещё и сама ребенок. Мне трудно представить, чтобы кто-то всю жизнь донашивал чужие вещи! А то, что молодая и симпатичная женщина хочет красиво одеваться – что тут плохого?

– Знаешь, Вовка, я и родить хочу, и рожать страшно!

– Так всем рожать страшно, – попытался я утешить девчонку. – Что тут поделать, если у женщин природа такая? Я бы и рад за тебя родить, да не смогу.

– Да дело-то не в том, что рожать страшно, а в том, что мне нашего ребенка страшно в мир выпускать! Понимаешь, он маленький совсем, а у нас голод, война. Как же ребеночек жить-то тут станет?

– Ну, он же не один будет, а с тобой. И со мной, если получится.

Я задумался. Если появится ребенок, надо жениться. А вот получится? В последнее время стал сомневаться в своем бессмертии, и вообще…

– Вова, ты чего? У тебя такое лицо стало, что мне страшно. Скажи, тебя куда-то отправят? На фронт или ещё куда?

Точно, Шерлок Холмс в юбке и панталонах! Кстати, а зачем нам сейчас панталоны?

– Давай-ка укладываться, завтра вставать рано.

Плохо, что нет прямого поезда, но ничего страшного, в Вологде пересядет на «питерский», а там до нашего губернского центра рукой подать. Тем более не одна едет, а с попутчиком. Вон он стоит, хмурится.

Степан Телегин, превратившийся после Первого съезда РКСМ из председателя союза социалистической молодежи Череповецкой губернии в председателя губкома РКСМ, был недоволен. Во-первых, на фронт его пока не отпустили, приказав вернуться в губернию, подобрать достойную смену, а уже тогда – приходи в военный комиссариат или в губком партии и получай назначение. А во-вторых, он косился на два огромных узла своей попутчицы, понимая, что тащить их придется ему. У нас, конечно же, мужчина и женщина равны, но кое в чём буржуазные предрассудки не изжиты. Была у Степана и ещё одна причина хмуриться.

В бытность, когда юный Октябрь только-только отпраздновал свой первый день рождения, поезда ходили ужасно. И паровозы ломались, и поездные бригады могли неожиданно куда-то деться, а бывало что и дрова заканчивались. Словом, нам пришлось проторчать на вокзале два часа, что, впрочем, совсем немного.

На перроне тоскливо переминался народ – и командированные специалисты, курсирующие из столицы в провинцию и обратно, и демобилизованные солдаты, и просто крестьяне, приехавшие в столицу прикупить что-нибудь нужное в хозяйстве: подковы для лошади, мешок гвоздей, отчего-то бывших в огромном дефиците, вонючее мыло или спички. Некоторые тащили с собой городскую одежду, удачно выменянную на сало или масло, пару венских стульев, полученных за мешок крупы. С одеждой и мебелью понятно, вещи нужные, однако попадались и весьма необычные. Тетка в лаптях, поношенной кацавейке и черном платке аккуратно поставила на мешок, набитый какими-то тряпками, аквариум. Она что, собирается выращивать барбусов или нильских сомиков? Хм. А вон тот здоровенный дядька с окладистой бородой, похожий на диакона, стоит в обнимку с граммофоном! Не иначе, собирается толкать искусство в массы! Уже не припомню, в каком фильме про гражданскую войну народ приглашали «Для пития самогону и слушания граммофону»?

Впрочем, если крестьянин съездил в город и прикупил на свои кровные деньги, полученные от продажи зерна государству по «твердым ценам», любую вещь, так это его право.

Но по перрону шастал и иной народ, высматривавший, что здесь плохо лежит, а иногда и сам создававший нужную ситуацию. Скажем, при виде одиноко стоявшей женщины с мешком чего-нибудь ценного и полезного заорать: «Нюсь-ка! Сучка такая! Ты почему от родного мужа сбежала? Да я тебя, стерву, сейчас домой отведу», а потом подскочить к ней и начать трясти. Народ, разумеется, заступаться не станет. Кому хочется вмешиваться в чужие семейные дрязги? Заступишься за жену, огребёшь от мужа. Начнешь спасать супружницу, так от неё ещё больше огребёшь! Тем временем напарник «обманутого мужа» хватает мешок и мчится прочь.

Подобный фортель можно провернуть и с мужчиной. Но здесь действуют чуточку тоньше. Следует подбежать, ухватить за грудки и заорать: «Сволочь! Ты почему мне позавчера гнилое мясо продал?» И окружающие сразу шарахаются от спекулянта, торгующего гнильем, а пока человек оправдывается – мол, только вчера в Москву приехал, а мясом сроду не торговал, у вещичек быстренько вырастают ноги, и они куда-то спешно деваются.

Боже ты мой, как здесь не вспомнить девяностые годы двадцатого века! Однажды на Апраксином дворе едва не развели моего приятеля, обвинив его в продаже фальшивых долларов. Его счастье, что рядом был я и моё служебное удостоверение, при виде которого «потерпевший» удирал очень быстро.

Вот и сегодня, пока ждали поезд, мы со Степаном скрутили одного ухаря, пытавшегося стащить у деревенской тетки узел с каким-то барахлом, а потом сдали его постовому милиционеру. Второй, увы, успел убежать. Постовой пытался отказаться от задержанного, но Телегин махнул мандатом делегата съезда РКСМ, сделал начальственный вид, и парень с винтовкой и красной повязкой на рукаве проводил нас в здание вокзала, где определил незадачливого грабителя в отделение милиции. Мы с Телегиным даже составили коллективный рапорт – мол, так и так, пресекли противоправную деятельность неизвестного субъекта, посягавшего на личную собственность неизвестной гражданки.