Дмитрий Дюков - «Рядом с троном – рядом со смертью»
– Уж не выдавай меня, друже! – попросил страдающий за дочь помещик. – Сам завтрева, поутру, свезу мурзинского сынка на царёв двор, пущай приставы его опишут.
– Давай хоть глянем, из чего сыр-бор, – предложил подобревший ветеран-пограничник. – Может, напраслину на себя возводишь, из простых чабанов добыча твоя.
– Нет, не пастух тот малец, – заверил вяземский боярский сын. – Одет в атлас, да знаки у него на теле, ну и норов горяч, помят, и то, как собака бросается.
Помещик проводил нас на задний двор, где у хлева сидел на железной цепи, вверченной в бревенчатую стену, молодой паренёк в лохмотьях.
– За что ты его так? – поинтересовался Афанасий.
– Да вот, – дворянин показал на кисти руки свежий укус. – Как погрыз, ну, значит, и сиди на цепи, яко пёс.
– Как же ты добыл-то такого норовистого? – не унимался с вопросами рязанец.
– Малого татарчонка я в их обозе взял, телегой тот правил, а того, что с вами, ентого да ещё одного уже попозже, на берегу Оки мы с братаничем прихватили.
– Как же одолелито вдвоем троих?
– Да из воды вылезли сумлевшие, плаватьто токмо вон малец, что с вами, умел, он двоих и тащил еле живых. Видать, подустал малость. К тому же выбрались они без брони да оружья, то ли побросали, то ли с конями на дно ушло. Ну, мыто побыстрому арканы и набросили на двоих, а вашто отрок дёру не стал в кусты давать, попробовал ремённые петли руками порвать али скинуть. Да куды ему, кожа добрая, конём сшибли, да такоже повязали. Мурзёнокто выкобениваться стал, вот я его и поволочил чуток за лошадкой на аркане. Думал – зашиб, но оклемался нехристь. Ещё руку погрыз, когда с него одежонку обдирал, больно атлас хорош, бабам на платки любо будет.
Бакшеев подошел поближе к юнцу, внимательно его осмотрел и сообщил:
– Обознался ты, друже. Эт мурзин слуга – виршеплёт.
– Какой-такой виршеплёт? – удивлённо переспросил вяземский воин.
– Ты татарское наречие разумеешь? – ответил вопросом на вопрос Афанасий сын Петров.
– Словес полста знаю, а более нет, да и не желаю знать, в полон, не дай бог, попадёшь, там хочешь не хочешь, а разучишь.
– Вот ты его, мил человек, и не понял. Он прислужник мурзинский, хоть и ближний. Он для услаждения свово господина речи складывает, уж больно родовитые татаре складно молвить любят. Яко скоморох, в обчем.
Мозг служивого явно закипел, он снял шлем и начал озадаченно чесать затылок. Бывший порубежник же начал с пленным разговор по-татарски, и спустя несколько минут мальчишка на цепи начал что-то декламировать. Язык был восточный, но это были или стихи, или песня, рифма явно присутствовала.
– Вишь, он и по-арапски, и по-татарски вирши складывать учён. Какой же с него мурза? – ухмыльнулся Бакшеев.
– Можа, он поп бесерменский? – надеялся на лучшее помещик.
– Где же видывали муллу, чтоб бородёнка ещё не проросла? – уничтожил надежду рязанский знаток. – Скоко в плату хотел получить?
Вяземец натужно пытался представить себе попа без бороды, у него явно не выходило, и он сконфуженно произнёс:
– Чаял рублёв сто аль хоть полста.
– Ты, вроде, муж зрелый, а баишь, будто белены объелся! – усмехнулся Афанасий. – Ты спрашивай за этого полудохлого никчёмника сразу бочонок злата. Не расторгуешься, но хоть люд подивишь.
– Твоя каковская цена будет?
– За ради маеты твоей с дщерью несчастной, да княжича нашего доброты великой одарим пятнадцатью рублями, деньгой московской, не порченой.
– Можа, мурза за своего ближника поболе окуп-то даст?
– Ежели жив с брани вернётся, да захочет выкупить, то и даст. Можа, люб ему энтот отрок, у татаровей, знаш, грех содомитский почасту бывает. Не проверял?
Помещик аж подавился словами и только замычал нечленораздельно, вовсю в отрицании тряся головой.
– Озюн кетлюк, урус!!! Озюни сокарым!!! – припадочный татарчонок начал биться в цепях.
– Вот, за живое взяло, чую, дело тут не ладно, надо бы повременить с куплей, – с удовлетворением заключил Афанасий.
Подъехав ко мне, рязанец ухмыльнулся и вполголоса произнёс:
– Ишь как мурзёнок взбесился. Бранными словами хулит, убить грозится, точно высокородный!
Испугавшись, что мы уезжаем со двора, уже согласный на всё, дворянин из Вязьмы взмолился:
– Христом Богом прошу, забери ентого сына нечистого!
– Эх, ладно, раз обещался – возьмём, княжича моли, чтоб не снял мне голову за такую пустую растрату казны, – переключил на меня внимание Бакшеев, сам сделав рукой жест конвою, чтобы вязали буйного мальца.
– Княже, сделай милость, забери ирода, я за твоё здравие свечу в две гривенки весу в церкви поставлю, век Бога молить буду! – надрывался торговец ясырём [64].
Мало чего понимая, я промямлил, что заберу. Откуда взять на оплату пленного денег, мне было неизвестно.
Погрузив покупку животом на круп заводного коня, Афанасий сообщил вяземцу:
– За платой завтрева поутру приходи ко двору царского слуги, конюшего, боярина Бориса Фёдоровича Годунова. Его казначей расчёт даст.
– Батогами меня с того двора не сгонят? – заволновался продавец.
– Тебе, дурню, царёв брат слово дал, а ты смеешь сомнения являть? – опять начал делать суровое лицо старый пройдоха. – Куда ты третьего татарчонка из ихней ватажки девал?
– Отдал купцу Фёдору, что с Астраханью торг ведёт, тотто был смирен и разумен, русскую речь разумел, и татарскую, и наречья разные ногайские, что улуногай и кичиногай именуются. Больно он купчине понравился, в прикащики его возьмёт, быстро выкупится, я за него всего двенадцать рублёв получил.
– Нам же бедностию жалился, хитрован! – попенял дворянину Бакшеев.
Связанный татарчонок, слыша такую лестную характеристику своему компаньону, прошипел:
– Шура, огул шур!
– Ты рабом не бранись, может так статься, сам долю холопью сполна хлебнёшь, – философски посоветовал крымчаку рязанец.
Так мы и выехали к воротам. У молодого черкеса при виде упеленатого молочного брата сжались кулаки, но вступивший с ним в беседу Афанасий разрядил обстановку. Выбравшись на улицу, старый воин сообщил мне, что надо бы кого послать поискать купца и забрать у него прикупленного приказчика.
– Зачем он нам, Афанасий? Да зачем нам два его дружка по разбою? – удивился я.
– Вишь метку на груди и плече татарчонка?
Присмотревшись, я заметил под лохмотьями знак в виде перевернутой набок двузубой вилки.
– Вилка какая-то.
– То-то, знак сей не простой, бийский, тамга рода Барын. Из ближних родичей бия полоняник наш, может, даже сынок. Вот посему и третьего нам схватить надобно, чтоб не поведал кому не следует о птичке такой редкой.
– Дак как же, ты ж говорил, знатных надо царю отдавать. На них обратно пленных выменяют?
– А, пустое, – махнул рукой ветеран. – Привезут за него татары три десятка нашего люда, что и так выработался, обычаем их отпускать таковских рабов надобно. В посольство по эдакому делу сотню крымчаков пришлют, те нажрут, напьют, да и даров стребуют многих. Дело богоугодное, а казне вред один да хищничеству пособление.
По возвращении к хоромам рязанец распорядился, чтобы полон заперли отдельно, и вступил в диспут с управляющим годуновским хозяйством на предмет выделения денег. Тот послал гонца к боярину и по возвращении того, кряхтя и причитая, стал отсчитывать принесённое из домовой казны серебро. На торжища и гостиные дворы были посланы угличские люди с наказом найти купца с его купленным холопом.
– Коли не захочет отдать за серебро возмездное, так грозите ему судом, поостережётся, чай, с царёвым братом тяжбу тянуть, – поучал их проводить деловые переговоры Бакшеев.
Глава 16
К вечеру Иван Лошаков привез хнычущего мальчугана годами чуть старше моего одолженного тела. Порасспросив его, Афанасий Бакшеев остался очень доволен. Из рассказа мальчишки мы узнали, что зовут его Габсамит, он сводный брат буйного по имени Байкильде, а кунака его брата кличут вообще малопроизносимо – Гушчепсе. Отец их не был карачбием, но приходился тому двоюродным братом и являлся знатным и богатым землевладельцем мурзой. Байкильде был его младшим и любимым сыном от законной жены, а Габсамит – меньшим от наложницы, русской девушки с Волыни. Рязанский служивый разъяснил, что самый молодой из татарчат – чага, неполноправный член семьи, рождённый от невольницы.
– Ничего, окрестим, выкормим – подьячим посольского приказа станет, с эдаким умением толмачить, может, до думных чинов дорастёт, – размышлял Афанасий. – Зело великая польза от него будет.
Уже стемнело, когда на двор приехал Годунов. В выделенную мне опочивальню прислали слуг, передавших настойчивую просьбу боярина прибыть в его палаты для беседы.
Происходивший в большой трапезной, за огромным тяжелым столом, при свете небольших масляных лампадок наш разговор со стороны должен был выглядеть точьв-точь как тайная встреча заговорщиков. Сообщил царский шурин решение боярского суда: всех братьев моей матери и деда отправляли в малые северные городки с приставами, их семьям разрешили остаться в небольших вотчинах казанских и нижегородских уездов, остальное имущество изымалось и передавалось мне. Этим же судом к смерти приговорили всех непосредственных участников убийства государевых людей, а основные участники событий ссылались в Сибирь. Большинство имён осуждённых принадлежало холопам Нагих, но посадские тоже присутствовали. Общее количество наказанных составляло примерно тридцать человек, но никого из близко знакомых мне людей там не оказалось.
