На Литовской земле (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

Принц Густав Адольф Шведский мне как-то сразу не понравился. И не только из-за имени, за которым для меня, как для родившегося в двадцатом веке и воспитанного на фильмах и книгах о Великой Отечественной войне, скрывалось слишком уж много крайне негативных ассоциаций. Вся внешность его, с одной стороны, какая-то почти бесцветная из-за бледной кожи и светлых волос, с другой же — внимательные чёрные глаза глядят на тебя, словно пистолетные дула, говорила о том, что перед тобой хищник. Молодой, безжалостный хищник, всегда готовый вцепиться в горло ослабевшему врагу. Сейчас таким врагом была Польша, чьими землями Швеция не прочь была полакомиться, несмотря на идущую почти полгода войну с Данией и вечно неспокойными русскими землями, захваченными Делагарди. На коронацию курфюрста он прибыл явно чтобы прощупать почву и попытаться решить, будет ли Литва и Пруссия добивать ослабевшую Польшу, а даже если и нет, что может урвать себе Швеция в этом случае.

Наверное, по этой причине принц едва ли не первым заговорил со мной. Мы вежливо раскланялись, и только увидев его вблизи, я понял, насколько он молод. Как потом узнал, Густав Адольф был почти на десять лет моложе меня, а ослабший здоровьем отец уже отправлял его вести самостоятельную политику от лица всего королевства.

— Я не хотел быть чёрным вестником для вас, князь Михаэль, — обратился он ко мне, — однако вы, наверное, давно не получали новостей с Родины. Признайтесь, вы скучаете по ней?

— Отчасти, — уклончиво ответил я, — но раз я стал великим князем литовским, здесь теперь мой дом, пускай это и не отчизна.

— Но вам в Литве, возможно, — заметил принц, — может стать весьма неуютно. Вы, верно, не знаете ещё, что нобили, — видимо, он так назвал по-немецки (а говорили мы именно на немецком) бояр, — свергли кесаря Базилиуса и насильно постригли его с братом Димитриусом в монахи. И трон теперь предлагают моему младшему брату Карлу Филиппу, даже посольство в Новгород к Де Ла Гарди отправили.

Это стало для меня ударом. Узнай я об этом раньше, наверное, несмотря на войну с Сигизмундом, бросил бы всё и кинулся со всех ног спасать Родину. Конечно, своя рубашка ближе к телу, и в Литве я уже великий князь, но когда Русское царство готово снова скатиться в пучину ещё более страшной смуты, нежели та, которую я каким-то чудом смог если не остановить, то уж точно задержать ненадолго, сидеть за границей и пожинать плоды побед я просто не мог. Отчаянно хотелось рвануть на Родину прямо отсюда, из Мариенбурга, взяв с собой только Зенбулатова и верных людей, которые со мной ещё с Москвы. Однако совесть не позволяла бросать дела, пускай в тот момент я твёрдо решил оставить великокняжеский престол и возвращаться на Родину.

Виду же, конечно, не подал и ответил принцу, как мне показалось, вполне нейтрально.

— Отчего же, — поинтересовался я, — от действительно столь чёрных вестей мне должно стать неуютно на литовском престоле?

— Оттого, — позволил себе улыбнуться Густав Адольф, — что нобили решили отпустить всех важных пленников, которые находились в заключении в Москве. А среди них очень много ваших недоброжелателей, вроде Зборовского или Сапеги.

Вот как. Брал их в плен, отправлял в Москву, чтобы там их царь судил за службу Тушинскому вору, а бояре всех одним махом решили отпустить. Оно и правильно, чего с ляхами возиться, головы всем рубить не выйдет, не те времена, да и зачем бы, но и содержать столь знатных пленников, вроде Александра Зборовского или того же Сапеги, на которых уходит хорошая такая копеечка, да и остальные тоже подъедят-попьют, как привыкли, — слишком накладно выходит. Вот и взяли выкуп — не поверю, чтобы бояре их отпустили за здорово живёшь — да и отправили кого в Польшу, а кого и в Литву.

— Благодарю за своевременное предупреждение, принц Густав, — кивнул я.

— Всегда рад быть вашим другом, князь Михаэль, — кивнул в ответ он.

Наверное, именно разговор с Густавом Адольфом и стал тем аргументом, который убедил меня, что пора возвращаться домой. Поэтому, как только мы приехали из Мариенбурга обратно в Вильно и решили самые неотложные дела, требовавшие моего личного вмешательства (а их за время отсутствия накопилось прилично), я вызвал к себе Сапегу для личного разговора. Проходил он ближе к полуночи, потому что до этого мы оба были слишком заняты.

— Лев Иваныч, — объявил я, — подготовьте как можно скорее манифест о моём отречении от великокняжеского венца. Я хочу как можно скорее покинуть Литву и вернуться на Родину.

— Я думал, отчего вы так пасмурны были всю дорогу из Мальборка в Вильно, — кивнул больше самому себе Сапега. — Вы же понимаете, Михал Васильевич, что подписываете смертный приговор Литве и снова кидаете её под ноги Жигимонту.

— Не всё так скверно, Лев Иваныч, — покачал головой я. — Мне доподлинно известно, что в Литву возвращается родич ваш, Ян Пётр. Он полководец не хуже моего и сможет защитить Литву.

— Но вы били его, — заметил Сапега.

— Я много кого бил, — философски развёл руками я, — но это не делает их плохими полководцами. Вот если бы брату нашего гетмана, Александру, дали воевать как он хотел, не кинули бы в атаку кавалерию раньше времени, быть может, под Варшавой не было бы такого оглушительного разгрома коронного войска. И вполне возможно, нашей армии пришлось бы уходить оттуда несолоно хлебавши.

Тут я несколько преувеличивал: Варшаву с войском курфюрста и тяжёлыми пушками мы бы всё же взяли, но совсем другой кровью. И тогда у нас не было бы такого преимущества на последовавших за взятием столицы переговорах с королём.

— Однако мой родич не может претендовать на великокняжеский венец, — резонно возразил Сапега, — а без великого князя противостоять Жигимонту, который, конечно же, не откажется от притязаний, вряд ли получится.

Над этим я думал почти всю дорогу из Мариенбурга. Оставлять Литву без великого князя нельзя, но оставаться править в Вильно и дальше, когда на Родине творится такое, что ни в сказке сказать, ни пером описать, я просто не мог. Не имел права. Та же сила, что толкнула меня после получения повестки в военкомат, сейчас изо всех сил тянула на Родину. Сперва я хотел даже возвращаться во главе литовской армии, но и от этого решил отказаться по здравому размышлению. Тут вовремя выручила память князя Скопина. Ведь первый Лжедмитрий пришёл в Русское царство именно «со литовские люди», как писали про него, да и второго тоже на престол возвести пытались литовцы во главе с тем же Яном Петром Сапегой, а с ними польские инсургенты вроде Александра Зборовского, очень сильно обиженного на королевскую власть со времён казни его отца. Кем бы я ни представлялся на Родине, буду всем казаться не более чем очередным ставленником Литвы, никто со мной дела иметь не захочет и даже руки не подаст. Поэтому-то я и решил отречься от великокняжеского венца, однако и оставлять Литву на поживу Жигимонту тоже не собирался. Вот только не оказалось бы моё лекарство хуже болезни, но тут уже только время покажет.

— А вы соберите сейм, — предложил я, — и отдайте венец Вишневецким. Адаму или вовсе Михаилу. Они всё же Корыбутовичи, прав у них на великокняжеский стол достаточно, да и войной против Литвы себя не запятнали, как Константин. Они люди сторонние, как и я. Здесь они только Ходкевичу родня, да и то через сестру его. Как только я покину Вильно, это откроет им дорогу к престолу. А чтобы у них не было сомнений, отправьте гонца вслед Лисовскому: пусть не Сагайдачному, а Вишневецким со Збаражскими да их ставленнику на Сечи Хмельницкому помогает. Заодно туда же липков можно отправить, они с казаками и восставшей чернью воевать хорошо умеют.

У меня ничего не ёкнуло, когда я предлагал предать нашего вроде бы союзника, гетмана Конашевича Сагайдачного. Он давно уже вёл свою игру и, пока ослаблял нашего общего врага, был полезен; теперь же становился опасен. К тому же продолжение смуты в украинных воеводствах, которые вполне могли и в Литву вернуться, если кто-то из Вишневецких на великокняжеский престол взойдёт, было уже вредно.