На Литовской земле (СИ) - Сапожников Борис Владимирович
И эти крики безумца взорвали-таки бочку с порохом, в которую превратилась Варшава. На Замковой площади никто у шляхтичей оружия не отбирал, они тут же взялись за сабли и принялись с азартом резать друг друга. Литовцы, немцы, поляки — каждый сцепился с каждым, вспоминая старые обиды, отдавая старые и новые долги. Засверкала сталь, полилась кровь, и этого было уже не остановить ни солдатам варшавского гарнизона, ни рейтарам Козигловы.
Резня быстро выплеснулась с Замковой площади на улицы Варшавы. Кругом принялись рубиться литовцы и пруссаки, которых в столице было довольно много: приехавшие на сейм шляхтичи, солдаты магнатских отрядов и варшавяне, взявшиеся за оружие. Рубились отчаянно и жестоко. Это не было избиением, а быстро переросло в уличные бои, захлестнувшие всю Варшаву. Улицы её буквально истекали кровью, а трупы валялись кругом, зарубленные, растоптанные, разорванные на куски. Подчас и не поймёшь, кто это — поляк, литовец, пруссак или ещё кто, просто истерзанный, бесформенный ком человеческого мяса с торчащими белыми обломками костей. Многих после хоронили в безвестные могилы с крестами без таблички с именем-фамилией.
И тут настал второй звёздный час Александра Юзефа Лисовского. Пренебрегая приказом не входить в Варшаву, он повёл своих людей и ворвался в столицу с огнём и мечом. Первым делом подпалил несколько домов на окраине, а после его всадники, словно татары, промчались по улицам, рубя всякого, кто вставал на их пути или не убирался с него достаточно быстро. Объединившись с рейтарами Козигловы, Лисовский легко подавил сопротивление примкнувших к восставшим солдат варшавского гарнизона, и вот тут уже по улицам столицы потекли настоящие реки крови. Уж что-что, а наводить порядок самым жестоким образом полковник Лисовский не только умел, но и любил, ведь после резни всегда приходит черёд грабежа.
Как Варшава не сгорела в итоге, одному Господу Богу ведомо. Наверное, помогло заступничество Богородицы, ведь в самый жестокий час на улицы вышел примас Польши, архиепископ Гнезненский Войцех Барановский. Высоко подняв над головой список знаменитой иконы Ченстоховской Богоматери, он шёл по залитым кровью улицам крестным ходом, сперва в окружении служек и отряда особо рьяных в вере шляхтичей, двое из них поддерживали его под руки, не давая опустить икону. Они распевали псалмы и гимны, а в перерывах архиепископ принимался увещевать всех, кто творил на его глазах насилие, и порой даже залитые кровью по локоть руки лисовчиков опускались, и они бежали прочь, будто черти, не вынося лика Пречистой Девы.
В королевском же дворце в это время творились совсем другие дела, и многие из присутствующих при подписании договора, оглашённого Сапегой, и дополнительных протоколов к нему, включённых курфюрстом Бранденбургским Иоганном Сигизмундом, могли воскликнуть: «Vae victis», ибо в тот первый день сентября года одна тысяча шестисот одиннадцатого от Рождества Христова Речь Посполитая перестала существовать.
Так закончился последний и самый короткий в её истории сейм.
Эпилог
После сейма, покончившего с Речью Посполитой и давшего Литве не просто прежние вольности, но фактически перечеркнувшего всё, что было сделано польскими королями со времён Ягайло и Кревской унии, соединившей два государства, работы было ещё очень и очень много. Самым простым оказалось вернуться, потому что никаких конфедераций по пути к границе не было и в помине. Шляхта сидела по городам, замкам и имениям тише воды, опасаясь страшных лисовчиков, о чьих бесчинствах в Варшаве, где, как всем известно, улицы текли кровью, ходили самые страшные слухи. Передаваясь из уст в уста, они превращались в такие небылицы, что возвеличивали самого полковника Лисовского едва ли не до масштабов hostis humāni genĕris.[1] Кое-кто же на полном серьёзе утверждал, что Лисовский — никто иной, как один из всадников Апокалипсиса, правда, тут версии разнились: одни считали его Войной, а другие — Мором, хотя за первыми было явное преимущество. Слыша о чём-то подобном, Лисовский только ус подкручивал, раздуваясь от важности.
Вообще, его полк теперь, когда закончилась война, стал для нас проблемой. Долго держать в узде такую орду давно привыкших к грабежу и насилию ублюдков, в каких превратились его солдаты, было невозможно. Их срочно требовалось куда-нибудь отправить, и новое назначение быстро нашлось. Даже особо думать не надо было.
В первый же день в Вильно, когда полк Лисовского был расквартирован в Заречье и пока ещё его лисовчики не успели там начать привычные безобразия (денег им вполне хватало на мёд, водку и девок), я вызвал пана Александра. Хотя гонца я отправил к нему с самого утра, и прискакал Лисовский довольно скоро, от него уже за версту несло стоялым мёдом. Видимо, и вчера крепко приложился, и сегодня перед тем, как ко мне ехать, похмелиться не забыл.
— Нечего тебе, пан полковник, — заявил я Лисовскому, — и людям твоим без дела сидеть. Готовь их к новому походу.
— Да и ребята уже отдохнули в Заречье, — заверил меня он, — и скоро скучать начнут. — Видимо, деньги на мёд, водку и девок подходили к концу, тем более пора отправлять их подальше. И сам Лисовский, пускай и пьян бывал всяк день, понимал это, пожалуй, даже лучше, чем я. Благо, отправить их есть куда. — Куда прикажешь ехать?
— В Русское воеводство, — ответил я. — Пора помочь гетману Сагайдачному вернуть себе тот край.
Жолкевский сбежал из-под Варшавы и не принимал участия в сейме, как и Вишневецкие, продолжавшие кровавую борьбу в украинных воеводствах. Пётр Сагайдачный, у которого то ли отняли булаву запорожского гетмана, то ли нет, сейчас отчаянно дрался с ними и их ставленником Михаилом Хмельницким в Русском воеводстве. Помощь от нас ему сейчас придётся весьма кстати. Да и лисовчики в той кровавой каше будут чувствовать себя будто рыбы в воде.
Кажется, услышав, куда ему с полком придётся отправиться, Лисовский даже обрадовался. Был он человек по природе своей крайне жестокий да ещё и авантюрист, и долго усидеть на одном месте не мог. И таких же людей притягивал к себе, так что в том, что полк его очень скоро покинет не только Вильно, но и Литву, я ничуть не сомневался.
Так и уехал полковник Лисовский в Русское воеводство с моим самым искренним пожеланием лечь там в мать сыру землю.
Конечно, далеко не со всеми проблемами удавалось справиться так легко. Я спал по три часа в сутки, днём рассматривали прошения и жалобы, которыми канцелярию Сапеги просто заваливали шляхтичи по любому поводу. Уж по части сутяжничества панам не было равных, судились за всё, даже за груши на меже. Оно и понятно, когда всего имения часть — застянка, а всего достояния — та самая груша, чьи груши на межу падают. Вечера же были отданы для советов с первыми людьми Литвы: Сапегой, Радзивиллами, Ходкевичем, Острожским, Воловичем, Кишками, Тышкевичем. Мы обсуждали насущные вопросы, которые, сколько их ни решай, всё копились и копились, не забывая и о том, чтобы думать о будущем. Спорили о численности постоянной армии, прикидывали, сколько гусарских и рейтарских полков сможет позволить литовская казна, решали, куда девать выбранцов, которым просто некуда возвращаться и они не желают покидать хоругви. Готовились к коронации курфюрста Иоганна Сигизмунда, который после сейма, утвердившего и его ультиматум об отторжении от Польши всего Поморья, Королевской и Курфюрстовой Пруссии, объявил себя королём и решил короноваться обязательно в Мариенбурге — древней столице Тевтонского ордена. Конечно же, не поехать туда я не мог, ибо тем смертельно оскорбил бы нашего единственного, по-настоящему надёжного союзника.
Коронация бывшего курфюрста, а теперь уже Иоганна Сигизмунда Гогенцоллерна, первого короля Пруссии, была роскошной, пускай и проходила в мрачном Мариенбургском замке, помнившем ещё рыцарей-тевтонов. Там я впервые встретил молодого принца Густава Адольфа, сына и наследника шведского короля Карла Девятого, отнявшего трон у Сигизмунда. Конечно же, шведы, у которых как раз недавно началась война с Данией, никак не могли отказаться от таких союзников, как свежеиспечённое Прусское королевство и Литва. Сам король Карл был болен и не смог приехать, но шведскую делегацию возглавил его старший сын Густав Адольф. А вот тоже сославшийся в письме на проблемы со здоровьем польский король Сигизмунд никого в Мариенбург не прислал. В отличие от кесаря Римского, которым во всём, кроме формального титула, был Маттиас Габсбург, отнявший власть у своего безумного брата Рудольфа. Всё это рассказал мне Сапега, пока мы ехали из Вильно в Мариенбург. Тогда же он объяснил мне и важность признания курфюрста королём со стороны императора или того, кто был им во всём, кроме формального титулования.
