Андрей Колганов - ЖЕРНОВА ИСТОРИИ
Тем не менее, в тот вечер я так и не решился на откровенный разговор.
Глава 45. Дела сердечные… и не только
Мои слова насчет рапортов оказались пророческими. Хотя к себе я их всерьез не относил, все же и меня не миновала чаша сия. Сам Менжинский позвонил мне на работу и настоятельно попросил возможно скорее явиться для дачи свидетельских показаний. Очень настоятельно. Сочтя невыгодным затягивать это дело, да и портить отношения с Вячеславом Рудольфовичем - все-таки зам Дзержинского и начальник Секретно-оперативного управления ОГПУ - сорвался с работы и прошелся до Лубянки. Найдя по номеру комнаты, указанному в пропуске, кабинет следователя ОГПУ, лаконично изложил ему подробности вчерашнего инцидента. В конце не забыл присовокупить, что претензий не имею, и, расписавшись в протоколе, был отпущен.
Сразу после работы кинулся на квартиру Лагутиных. Дверь открыл отец Лиды, имевший весьма озабоченный вид. После обмена приветствиями, повесив на вешалку пальто, и сменив ботинки на домашние тапочки (процедура совершенно необходимая, ибо сегодня, в последний день марта, улицы Москвы во многих местах были покрыты снежно-грязевой кашей), прохожу в комнаты, и первым делом натыкаюсь на вопрос Михаила Евграфовича:
- Во что это вы втянули мою дочь, а, молодой человек? - он не скрывает раздражения и недовольства.
- Ни во что я ее не втягивал, - пожимаю плечами. - У чекистов случилась самая обыкновенная путаница. Они в ней, в конце концов, разобрались, но примерно на четверть часа позже, чем следовало. Отсюда и все приключившиеся с нами неприятности.
- "С нами"… - недовольно пробурчал тезка Салтыкова-Щедрина. - Вы-то вон, целехоньки, а у Лидочки плечо вывернуто!
- Слушай, папа, вот в этом Виктор Валентинович уж точно не причем! - оборвала его дочка, лежавшая на диване, укрывшись до пояса пледом. В доме было довольно хорошо натоплено, и потому на ней был лишь легкий халатик, сброшенный к тому с забинтованного плеча. 4-й дом Моссовета имел централизованное водяное отопление, и, хотя как и все страдал от недостатка топлива, но при нулевой температуре на улице все же удавалась поддерживать достаточный уровень тепла в комнатах.
- Не втянул бы он тебя в свои дела… - продолжил было отец, но отклик Лиды был еще более резким:
- В какие дела? В какие дела? Нет никаких таких дел! И вообще, я сама виновата. Не стала бы, не раздумывая, палить из пистолета, как в восемнадцатом году, не пострадало бы и мое плечо!
- В конце концов, вы уже взрослые люди, так что разбирайтесь сами! - с досадой махнул рукой Михаил Евграфович и удалился в свой кабинет.
Подойдя к дивану, и присев на него у Лиды в ногах, я обратил внимание на книжку, которую она читала:
- Чем ты так заинтересовалась?
- Купила в пятницу, и до сих пор не было случая прочитать, - отозвалась она, и без всякого перехода добавила задумчиво, - неужели так бывает?
- Как?
- Так, как тут написано, - и девушка протянула мне небольшой томик в обложке из дешевой рыхлой бумаги. Сразу видно - недавнее издание. Да, так есть: год издания - 1925. Глянув на титул, вижу название: "Письма Гюстава Бринкмайера к неизвестной. 1759 - 1787". Ну-ка, что там показалось Лиде столь необычным? Бросаю взгляд на страницы, на которых была открыта книга:
"…С возрастом мы не становимся крепче. Увы! Время быстротечно и неумолимо к смертному. Мы год от года теряем силы и здоровье. Многое из того, что было легко доступно нам прежде, ныне уже становится недостижимой мечтой. Разве это может радовать кого-либо из нас? Разумеется, нет. Но против времени бессильны целебные снадобья, и нет таких волшебных эликсиров, которые могли задержать его тяжелую поступь. Всё, что может сделать человек перед лицом неумолимого времени - не сдаваться ни при каких потерях и утратах.
Однако, все-таки есть в жизни человека нечто, способное противостоять напору времени и даже самой смерти. Любовь побеждает все. Для нее возраст - не помеха. Как бы низко не согнулся человек под ударами времени, любовь - настоящая, подлинная любовь! - стоит неколебимо. Я знаю, о чем говорю. В моих глазах, несмотря на то, что время не щадило тебя, ты самая прекрасная, самая совершенная, самая необыкновенная.
Вот говорят, что любовь, дескать, слепа, что влюбленный смотрит на предмет своего обожания сквозь розовые очки - и тем горше ему бывает, когда иллюзии разбиваются о презренную действительность. Но, видно, я человек совсем иного свойства. Поверь, я вижу тебя такой, какая ты есть, со всеми теми печатями, что наложили на тебя пролетевшие годы и невзгоды. Но почему горит в сердце неугасимая любовь к другому человеку? За что мы не можем позабыть своих возлюбленных? За внешнюю привлекательность? За силу? За здоровье? За благородные поступки? Наверное, все это имеет какое-то значение. И все же главное - это те душевные качества, которые рождают ответный отклик в душе другого, тот внутренний огонь, который разжигает в сердцах пожар любви. Сродство душ, согласное биение сердец - вот что важнее всего на свете.
Вот к чему стремится человек! Найти создание божье, душа которого роднится с твоей. Найти и не потерять. Прирасти к возлюбленному всем своим существом, так, чтобы оторвать можно было только с кровью. Знать, что на свете есть душа, откликающаяся на самые тонкие движения твоей собственной…
Это, именно это и позволяет твердо, неколебимо стоять против бурного течения времени. Именно это делает тебя самой чудесной, самой нежной, самой желанной. И отдать тебе всю свою нежность, все свои силы, наконец, всю жизнь свою - есть самое малое, что только можно для тебя сделать…"
Захлопнув томик, задумчиво бросаю негромкие слова:
- Да, так бывает…
Кто такой этот Гюстав Бринкмайер, что за двести лет до моего рождения сумел предугадать те чувства, которые в не столь уж давнем прошлом, хотя и в другой жизни, сами рвались из моего сердца, и которые отлились, правда, немного в другие слова, но значение которых было именно таково? Впрочем, человек во все времена остается человеком. Наклоняюсь и мягко прижимаюсь щекой к щеке девушки. Ее пальцы ерошат мне волосы, а губы шепчут:
- Ты ведь мой?.. Только мой?.. Навсегда?
- Твой, твой… радость моя…
Сколько времени мы так провели - не знаю. Все закончилось - неловко сказать - тем, что у меня затекла согнутая спина. Распрямляюсь и потягиваюсь. Лида тоже внезапно переходит от нежности на деловой тон.
- Ты не думай, - вдруг с оправдывающимися нотками в голосе произносит она, - что я тут только так валяюсь, книжки романтические читаю. Я договорилась, и сейчас Щацкин с Пашей Семеновым должны подойти.
- С Пашей? Это он после Коммунистического университета пошел в РКИ работать? - уточняю я.
- Да, он в Московской губернской РКИ был, - подтверждает Лида. - А сейчас они там, в РКИ, какую-то новую организацию создают, и Паша туда работать переходит. Но подожди, лучше он сейчас сам все расскажет.
И действительно, не прошло и нескольких минут, как раздался трезвон поворачиваемого в двери механического звонка.
Павел Семенов, показавшийся в дверях вместе с Лазарем, выглядел почти так же, как и год с лишним назад, когда мы виделись с ним последний раз. Разве что лицо еще чуточку округлилось. Но мне так могло и показаться, по контрасту с худощавым Шацкиным. Одежда на нем тоже не претерпела больших изменений - те же сапоги, та же шинелька, та же кепка. Разве что поверх гимнастерки был надет довольно приличный пиджак.
После взаимных приветствий мы все расположились в комнате вокруг стола, который Лида уже накрывала для чаепития. Как водится, обменялись новостями. Паша узнал о моем переходе из НКВТ в ВСНХ, а я, в свою очередь, - о переходе Павла в созданное Управлением по улучшению госаппарата в наркомате Рабкрина акционерное общество - Государственное бюро организационного строительства "Оргстрой", организованное на началах хозрасчета и самоокупаемости. Оказалось, что и Высший совет народного хозяйства тоже входит в число пайщиков "Оргстроя".
Обмениваемся мы с Семеновым новостями, а Шацкин сидит сам не свой, опустив голову. Обычно энергичный, оживленный, нередко брызжущий весельем, сегодня он выглядит довольно понурым.
- Эй, Лазарь, а ну, рассказывай, что стряслось? - очень мне не понравилось его настроение.
Щацкин ответил не сразу. После паузы, он заговорил несвойственным ему задумчивым тоном:
- Знаешь, Виктор, а тот чинуша из Смоленского губкома, что пытался приклеить нашим комсомольцам из депо ярлык анархо-синдикалистов, похоже, оказался провидцем… - на этом он оборвал фразу и замолк.
- Да говори ты толком, - что случилось? - не выдерживаю и начинаю закипать.
- Да прямо тут, в Москве, у нас под носом, на "Красном металлисте", одна из первых хозрасчетных бригад…
- Что там стряслось? Не тяни, выкладывай, в чем дело!- моя несдержанность заставляет едва не срываться на окрик.
