Кинжал Немезиды (СИ) - Чайка Дмитрий

Феано, у которой закончились слезы, повернулась к старухе-жрице, что стояла неподалеку и смотрела на нее с жалостью.

— Помоги, матушка! Яви волю богини. Я же знаю, ты можешь.

— Пойдем со мной, дитя, — кивнула жрица. — Ты давно сюда ходишь. Владычица видит тебя. И жертвы твои ей угодны.

Старуха пошла к Касталийскому ручью, что журчал неподалеку, и сбросила наземь хитон. Тощее, дряблое тело с вислыми грудями тут же покрылось гусиной кожей на холодном ветру, но жрица мужественно омылась в священной воде и оделась вновь. Немыслимо служить Богине, будучи нечистой. Она повернулась к Феано и поманила ее за собой. Пещера, где творится таинство, прямо здесь, в склоне священной горы Парнас.

Жутковатая полутьма заставила Феано зажмуриться. Она поморгала, привыкая к ней, и понемногу очертания святилища стали проступать из сумрака. Жрица сидела в десяти шагах от нее, глубоко вдыхая. С каждым вдохом ее взор туманился, а в глазах появлялась что-то страшное, неземное, потустороннее.

— Спрашивай! — чужим, хриплым голосом произнесла жрица.

— Скажи, Владычица, — торопливо сказала Феано, — смогу ли я выбраться из той пропасти, куда толкнули меня? Как спастись мне?

Жрица запрокинула голову, заскрежетала зубами и завращала глазами, как безумная. Из ее тощей груди вырвался свист, и она заговорила, выплевывая отдельные слова.

— Тот, кто грязен, станет чист… Тот, кто низок, станет высок… Тот, кто пойдет на закат, окажется на восходе… Тот, чье железное сердце ты расплавишь в жертвеннике Великой Матери… Только он спасет…

— Ничего не понимаю, — в ужасе прошептала Феано, но все уже закончилось. Пифию два жреца увели, взяв под руки, а ее саму выпроводили вон.

Деревушка Пифо, где и жил царь Строфий со своей семьей, стояла в трех стадиях от этого места. Горстка убогих лачуг, где жило две сотни человек, опротивела Феано до невозможности, но сделать ничего нельзя. Раньше весны ей отсюда не вырваться.

— Тот, кто грязен, окажется чист, — повторяла она без остановки. — Тот, кто низок, станет высок. Тот, кто пойдет на закат, окажется на восходе. Тот, чье железное сердце я расплавлю в жертвеннике Великой Матери. Только он спасет.

Пифии всегда выражались туманно, и Феано не могла разгадать эту загадку, как ни билась. Хоть и казалось это пророчество безумием, но она поверила в него сразу и навсегда. У нее была для этого веская причина: она очень хотела жить. Девушка сунула руку за пазуху и достала оттуда изящный бронзовый кинжальчик, размером с ладонь. Хищное лезвие выглядит точь-в-точь как птичье перо, а навершие рукояти — как женская голова с клювом. Феано молилась перед отъездом в храме Немезиды, и после яркой вспышки услышала звон у своих ног. Сама Приходящая ночью бросила ей перо из своего крыла, благословляя на священную месть. Теперь Феано должна или исполнить волю богини, или убить себя этим кинжалом. Выбора у нее нет.

Глава 6

Год 3 от основания храма. Месяц двенадцатый, Ванактерион, когда после праведных трудов должно славить царя царей и победы его. Энгоми.

Зима на Кипре — это, конечно, отсутствующим здесь курам на смех. Днем по ощущениям — градусов восемнадцать, а ночью — не ниже десяти. Небольшого очага и порции гороховой каши на ужин вполне достаточно, чтобы согреть лачугу, стоящую в Нижнем городе. Помещения здесь крохотные, и даже в богатых домах спальни делают по восемь квадратов. Толстые стены, крошечные окна и тепло прижавшихся друг к другу человеческих тел помогают пережить лютую стужу, каковой ее считают местные. А еще в декабре тут идут дожди, оживляя русла рек, что большую часть времени стоят сухими, и наполняя водяные цистерны, которые я приказал строить, где только возможно. Без таких запасов влаги мелким городам побережья летом придет конец. У них ведь нет собственной реки, в которой вода не иссякает круглый год.

Зимой тут скучно, а потому я повелел устроить несколько праздников: Новый год, посвященный рождению нового Солнца, День Великой Матери, приходящийся на восьмое марта, и День Защитника, который мистическим образом совпал с двадцать третьим февраля. Я ведь тот еще юморист, сам с себя хохочу. Никто моего тонкого троллинга, естественно, не понял, но идея всем понравилась. Потому как каждый праздник у нас — это песни, пляски полуодетых женщин и скачки на ипподроме, где уже вовсю делают ставки. Люди тут безмерно азартны, и сделать с этим ничего нельзя.

А еще я решил довести до ума идею, которую выносил за время своего творческого отпуска на Родосе. Гелиограф. Совершенно рабочая штука при нашем уровне инсоляции. На полсотни километров он будет здесь бить уверенно, при очень ярком солнце — на все сто.

— Интересно, за сколько сообщение из Олинфа в Энгоми дойдет? — бормотал я, вглядываясь в карту. — Олинф… побережье, одна башня… Гора Афон… Лемнос… Лесбос… Хиос… Самос… Лерос… Кос… Родос… Да провались он! Потом море… Нужны башни на побережье… Талава, будь она неладна, и еще один городок — мечта логопеда, Кувалапашша. Это же Фетхие, если мне память не изменяет. Ах, какую баранину я там когда-то ел! Потом нужна целая цепь башен по берегам Лукки и Тархунтассы… Вот до этого мыса южнее Аланьи. Тут до Кипра совсем недалеко, гелиограф добьет точно. Кирения — самая северная точка острова. А от Кирении до Энгоми и вовсе рукой подать.

Я почесал затылок и обхватил голову руками.

— Угарит — ерунда, можно будет с гор в ясную погоду сигнал послать. Но вот с Сицилией как быть? — вздохнул я. — Это же ведь по всему побережью Пелопоннеса идти нужно. А потом острова Одиссея, пиратская Керкира, за ней островок Отони. Там уже можно залив Отранто пересечь лучом света. М-да-а… Задачка! И ведь куда ни плюнь, в Родос попадешь. Не объехать его и не обойти. Как же мне эту бабку зловредную уконтропупить? Что-то на Феано невелика надежда. Не ее это уровень. Если она с мятежной микенской знатью решила связаться, то конец девчонке. Нипочем не выберется. Эгисф уже войско собирает, дорогих гостей ждет…

— Па! — Ил теребил меня за пояс. — Пойдем солнышко ловить. Тебя все ждут!

— Пойдем, сын, — кивнул я.

Нам пришлось задержаться, потому что во дворце было не протолкнуться от богатого бабья. Я ведь совсем забыл. У нас сегодня важнейшее мероприятие: дегустация мыла, производство которого я поставил на поток. Разодетые в разноцветные тряпки женщины передают друг другу пробники, макают руки в чаши, намыливают их и потом нюхают с самым глубокомысленным видом. Хороводит здесь, как ни странно, египтянка Нефрет, до этого в светской жизни незамеченная. Египтяне — патологические чистюли, а их парфюмерному производству не одна тысяча лет. Они регулярно моются и удаляют волосы с тела. Даже их женщины стригутся налысо, закрывая макушку париком. Их жрецы заходят еще дальше. Они сбривают брови и выщипывают ресницы. Бр-р…

Нефрет, недовольно скривившая кукольное личико, отставила вдруг кусок мыла, который нюхала до этого и застрекотала что-то, упоминая названия трав, большую часть которых я даже не слышал. Вавилонянин, который был безмерно ревнив к своему ремеслу, сегодня выглядел непривычно. Представьте себе статую, которая носила бы следующее название: Недоверчивая обида непонятого творца, переходящая в робкий, подобострастный восторг. Это и был бы вавилонский парфюмер, полный тезка ассирийского царя-живодера. В руках он держит деревянную дощечку, на которой раскатан слой мокрой глины. И он ловит каждое слово Нефрет, лихо тыкая в нее палочкой. Конспектирует, видимо.

Египтянка по-прежнему одевалась так, как привыкла на родине. Белое облегающее платье из тонкого, как будто пожеванного льна, достающее до щиколоток, и цветная шаль, покрывающая плечи. Платье, в отличие от ахейцев, на египтянках всегда сидит в обтяжку, а потому выпуклый животик намекал на скорое прибавление в их семействе. А еще у нее густо подведенные глаза, чего у нас не делают. Узкие, детские на вид ладони выкрашены хной, а холеные, никогда не знавшие труда пальчики мнут тугую плоть ароматного бруска. У нас нелегко иметь такие руки, как у нее, с тонкими аристократическими запястьями. Невозможно это при наличии ручных мельниц. Тут простые женщины день и ночь трут зерно, отчего у них предплечья, как у молотобойца, а толщине запястья позавидует гоплит. Издалека видать, когда знатная дама идет. Даже если одежду сменить, люди поймут, кто стоит перед ними. Бледное лицо, которое бережно прячут от палящего солнца, и тонкие руки с длинными ухоженными ногтями — вот самый верный маркер твоего социального статуса.