Опричник (СИ) - Борчанинов Геннадий

— Собираться тебе надобно, значит, — сказал я. — Я уже с утра выезжать думал.

— С утра? — расхохотался отец. — Тут ещё столько не выпито! Не-ет, сынок! Так не получится!

Он оказался прав.

Глава 7

Вотчину Злобиных мы покинули уже втроём, и мой брат, засидевшийся в отцовом поместье, лучился энтузиазмом. В Казани он не бывал, как и я, и за эту возможность ухватился сразу же. Взятие Казани мы оба пропустили по малолетству, а последующее усмирение непокорных прошло без нас.

Меня он, однако, изрядно раздражал.

— … я стрелу на щит принял, вот тут вышла, прям рядом с рукой, понял? — похвалялся он без конца своей порубежной службой. — Ну я мерину пинка дал, и в сабли!

Леонтий ехал чуть позади, посмеиваясь в усы и как бы не участвуя в разговоре, так что я вынужден был отдуваться за двоих, слушая нескончаемый монолог Фёдора. Братцу едва минуло восемнадцать лет, и по моим меркам он был ещё совсем сопливым юнцом. Хоть и считался старше меня.

— А татары полон взяли как раз, понял? Только поэтому догнали их, — продолжал он. — Всех до единого порубили! Ох и славная вышла битва!

— Ага, — хмуро буркнул я в ответ.

— А ты чего? Батька сказывал, ты там тоже с татарами сшибиться успел, — сказал он.

— Было дело, — сказал я.

— Там в лоб и получил, да? — заржал братец. — Ништо, до свадьбы заживёт.

Я вновь вспомнил об отцовских намерениях меня оженить. А потом вспомнил оставленную в Москве Евдокию. Настроение стало ещё мрачнее.

— У меня тоже невеста была, — сказал он. — По осени лихоманка сгубила, Царствие ей небесное.

— Соболезную, — сказал я.

— Да что, она страшная была, как смертный грех, тощая, как рыба сушёная! — усмехнулся Фёдор. — Матушка сейчас другую мне ищет.

Его, кажется, перспектива навязанного брака по расчёту совсем не пугала. А я вот так спокойно отнестись не мог.

— А сам чего не найдёшь себе? — спросил я.

— Где? — фыркнул он. — Это ты там, в Москве, на пирах гуляешь да на каруселях катаешься. А я тут в вотчине торчу, считай, только на службу и выбираюсь. Во Владимир съездить — уже праздник.

В его словах ясно читалась зависть. Может, не самая сильная, всё же он унаследует отцовскую вотчину, в отличие от меня, но всё-таки.

— Какие пиры, какие карусели? — фыркнул я. — Вздохнуть некогда, весь в трудах.

— Аки пчёлка, — ехидно вставил Леонтий.

— А что, разве не так? — обернулся я.

— Так, так, — закивал дядька.

На самом деле я мог бы успевать гораздо больше. Но я не сверхчеловек, чтобы работать по двадцать три часа в сутки. Даже когда я занимался стрельцами, неотрывно находясь при них, всё равно не получалось передавать драгоценные знания дольше, чем двенадцать часов в день. Про время походов и говорить нечего.

Мы миновали Нижний Новгород, вышли на лёд Волги. Грозный нижегородский кремль смотрел на нас с крутого высокого берега, но заезжать в город мы не стали. Если заезжать во все города, можно и не успеть к назначенному сроку, поэтому мы просто поехали дальше по зимнику, по льду. По сравнению с лесными трактами этот зимник выглядел настоящим шоссе, широким и величественным.

После завоевания Казани и Астрахани торговля на Волге расцвела, даже зимой по льду реки тянулись бесконечные подводы саней. Целые поезда.

Через несколько дней вышли к Ветлуге. Здесь уже начинались земли сравнительно дикие, неосвоенные. Жили здесь черемисы, они же марийцы. А ещё где-то здесь находилось моё поместье. Заезжать в него я тоже не стал, слишком большой выходил крюк, да и там наверняка нет ничего, стоящего внимания. Может, пара-тройка марийских деревень да несколько хуторов. Может быть, на обратном пути.

Бывшая государственная граница, проходившая по реке Суре, встретила нас опустевшим острогом, похожим на тот, где служили мы с Леонтием. Иоанну Васильевичу теперь не было нужды держать на порубежной службе столько людей, как раньше, его войска контролировали самое сердце бывшего ханства, саму Казань. Восточные рубежи царства больше не терзали набегами.

Земли здешние, впрочем, пока так и оставались заброшенными. Что с русской стороны, что с татарской, потому что русские войска точно так же ходили пограбить, опустошая приграничье. И хотя Казань уже давно была усмирена, мы всё равно подобрались, подтянулись, передвинули поближе сабли. Просто по привычке.

Праздных разговоров уже не вели, ехали молча, вглядываясь в заснеженный горизонт. Эта земля ещё не покорилась Москве до конца, вот мы и осторожничали.

Несколько раз вдалеке показывались татарские всадники, мы заезжали на чьи-то кочевья, но к нам никто не подъезжал и остановить не пытался. Ехали спокойно, ночевали чуть в стороне от реки, открыто разводя костры.

Могучий Свияжск, поставленный целиком всего за месяц, показался с правой стороны на острове, и это значило, что пункт нашего назначения уже близко. Туда мы и завернули. В Свияжске вовсю шло строительство, монахи Богородицкого монастыря возводили величественный каменный собор. В Свияжске останавливались все, кто ехал в Казань, и мы не стали исключением, мне хотелось прибыть в город не в дикой спешке, а с достоинством. Отпариться и отогреться в бане, привести в порядок себя, лошадей. Долгий переход, пусть даже верхом, всё равно накладывает свой отпечаток, а мне нужно было первым делом явиться к воеводе. И только потом разыскивать тех, кто мутит воду в Казани.

Заодно в Свияжске удалось пополнить припасы, изрядно истощившиеся за время похода. В Казани, может, это всё удалось найти бы дешевле, но я почему-то решил закупиться здесь и сейчас.

А на следующий день мы подошли к самой Казани, где вместо золотых куполов православных церквей виднелись высокие минареты.

— Да-а… — протянул брат, глазея на стены и башни. — Как же это взяли-то всё…

— Стену порушили, — сказал Леонтий. — Мину подвели и порохом заложили.

На стене и впрямь оставались следы разрушений. Старательно отремонтированные, но если приглядеться, то можно было без труда заметить свежие участки. Ворота тоже выглядели новенькими и свежими по сравнению со стеной.

В посаде и на торге в глазах рябило от ярких халатов и пёстрых тканей, всё было непривычно, в новинку. Но мы не задерживались, от греха подальше, направились сразу к воеводе, князю Александру Ивановичу Воротынскому, в кремль. Здесь тоже кипела стройка, возводились башни кремля и каменные стены, внутри строилась церковь. Работы хватало на всех.

Отовсюду звучала татарская речь вперемешку с русской, обстановка в городе, на мой дилетантский взгляд, была абсолютно спокойной. Русские и татары мирно сосуществовали, и я пока не видел никаких явных признаков тлеющей вражды, которая могла бы вспыхнуть. Но раз государь сказал выяснить, я это сделаю. Не на пустом же месте возникли у него эти сведения.

На воротах в кремль службу несли, как ни странно, татары.

— Стой! Куда? — остановили меня они.

— К воеводе, письмо государево, — сказал я.

— Проходи, — без малейшего акцента произнёс татарин.

В кремль прошли пешком, хотя масштабы его вполне позволяли пронестись по нему галопом. И внутреннее убранство кремля заметно отличалось от того, что я видел, когда приезжал в Казань как турист. Оно и понятно, пять веков минуло.

На дом воеводы мне просто указали пальцем, мол, вон тот, трёхэтажный. Раньше этот дом принадлежал если не хану, то какому-нибудь знатному татарину, не иначе, потому что выглядел он скорее по-татарски, нежели по-русски. У крыльца нёс службу холоп с рогатиной.

— Кто таков? — лениво спросил он, загораживая путь рогатиной.

Не удивлюсь, если и возле покоев Воротынского стоит ещё один рубеж охраны, точно так же останавливающий и вопрошающий каждого, кто смеет приблизиться к князю. То ли Воротынский и впрямь опасался покушений, то ли его просто мучила паранойя, но служба тут была организована едва ли не лучше, чем в Московском Кремле.

— Боярин Злобин, с письмом из Москвы, — сказал я, недовольно хмурясь.