Станислав Лабунский - Зима стальных метелей
Оставив урожай созревать, если уж продолжать метафору, Архитектор покинул Землю, а в качестве наблюдателей, учителей и помощников он создал вокруг живой планеты россыпь… как бы так сказать… сгустков разума, множество незримых бестелесных сущностей, посредников, старших братьев. Так же, как и человек, мы — двуедины, но у нас нет животного начала, одно из наших начал — человеческое в его «слитом» виде, второе же, так же, как и у вас, — от Великого Разума. Так же, как и вы, мы обладаем индивидуальностью, так же, как и вы, мы можем обладать телом.
— Ангелы, — еле слышно произнесла Вера.
Грассатор улыбнулся вновь:
— Ангелы, да, случалось, что нас так называли. Однако, как и сам Архитектор, в своем первоначальном состоянии мы не можем влиять на материальный мир. Мы не можем явиться в снах или наяву в образе лучезарного крылатого херувима, облаченного в белоснежную тогу, и загробным голосом раздавать указания, что бы вы там о нас ни думали. Чтобы встроиться в систему причинно-следственных связей, нам нужно воплотиться — стать телесными. Если схематично, то выглядит это примерно так: я принимаю осознанное решение, прохожу некие стадии, затем в определенном месте на поверхности планеты чистая энергия космоса, из которой мы состоим первоначально, создает материю. Что-то подобное происходило при рождении галактик, но я не смогу дать тебе научного объяснения этому, поскольку мы не участвуем в процессе, мы лишь провоцируем его начало. Теорий много — ответов нет. В любом случае я воплощаюсь — появляется сформировавшееся взрослое, на пике физического развития, человеческое тело с моей индивидуальностью.
— А внешность? Брюнет, блондин, европеоид, монголоид… может быть, негр?
— Негроидов среди нас нет, как и женщин. Внешность связана с местом, в котором воплощаешься и которое выбираешь заранее. Мы появлялись там, где миновал период познания окружающего мира людьми исключительно с помощью примитивных верований и зародились более-менее развитые цивилизации, и в те времена, когда такими местами не были места проживания чернокожих. Так уж сложилось исторически, и никаких расовых предрассудков у нас, разумеется, нет. Для нас человечество едино.
— А женщины чем вам не угодили?
— Это были патриархальные времена, а у нас была определенная задача, мы должны были добиться того, чтобы нас слушали, а тогда сделать это было проще в мужском образе. Здесь тоже не стоит искать никакой нарочитой дискриминации.
— Предположим. А все-таки зачем вы… как ты сказал… воплощались? Почему о вас ничего неизвестно? Чего вы добивались?
— Как я и говорил, человечество пошло не тем путем. Если в период античности у нас еще были какие-то надежды, то затем они начали таять. Мы решили действовать кардинально, воспользовавшись тем способом, которым одарил нас Архитектор. Первых эмиссаров было девять, они воплотились незадолго до новой эры, по вашему нынешнему летоисчислению, в различных уголках планеты, бывших в то время ключевыми. После нескольких лет или десятилетий наблюдения — кто-то раньше, кто-то позже — они начали действовать. Ты говоришь, что о них ничего неизвестно… тогда подумай, почему религии так похожи, почему повествуют об одном и том же, только разными словами. Вы знаете Первых эмиссаров. Кого-то вы называли пророками, кого-то — святыми, кого-то — чуть ли не самими богами. Они дали вам множество ответов, однако, исходя из своенравной природы человека, они не тыкали вас носом, а старались лишь подтолкнуть, направить, аккуратно упаковали эти ответы в близкие различным народам формы. А потом Первые эмиссары принесли себя в жертву ради людей. Дело в том, что, однажды воплотившись в теле, вернуться в наше естественное состояние мы больше не можем. Гибнет тело, а с ним гибнет и наша индивидуальность. Мы растворяемся в Великом Разуме так же, как и вы, тогда как в своем истинном обличии мы вечны. Первые сделали все так, как положено, решив, что миссия выполнена, они погубили тела во благо человечества, став мучениками, каждый по-своему.
Но ничего не вышло, вы перепутали форму с содержанием. То, что было лишь шелухой, призванной упростить понимание для определенной культуры, вы записали в постулаты. Вы все извратили, переврали, добавили отсебятины. Не видя очевидных ответов, вы придумали их сами. А затем, водрузив свои извращенные домыслы на стяги, вы погрязли в хаосе и междоусобице.
— Звучит не слишком лестно…
— Наблюдая все это, мы ужаснулись. Решили направить на Землю новых эмиссаров. Вторых.
Среди них оказался и я. Я думал, что не все еще потеряно, что мы сумеем исправить положение, я верил в вас. Мы пришли в начале четырнадцатого века по вашему летоисчислению. Теперь нас было шестеро.
Но мы опоздали. Здесь — среди людей — стало совершенно понятно, что увещевать человечество отныне бесполезно. Приняв это, остальные, те, что в истинном обличье, отвернулись от вас. Расписались в поражении и бросили.
А что оставалось нам? Найти свою мученическую смерть, как и положено? Но ради чего? Ради кого? Ради людей? Нужно ли им это? Изменит ли это что-нибудь? И мы решили — не дождетесь. Раз уж так сложилось, что мы оказались среди вас, раз уж сложилось, что контроль над телом позволял нам постоянно сохранять молодость и жить многие века, то отчего же не воспользоваться этим? Раз вам — младшим детям Архитектора — можно упиваться мирской жизнью, так и мы — старшие — имеем на это право. И мы разбрелись по миру. Каждый занялся тем, чем пожелал. Лишь изредка мы пересекались друг с другом, но никогда больше не упоминали о нашей миссии. Потому что ее больше нет.
Грассатор взял свою чашку, глотнул остывший кофе. Вера допивала вторую кружку. Оба молчали, оба смотрели куда-то в пол. Тишина висела долго, очень долго.
— Ты понимаешь, как трудно во все это поверить? — произнесла наконец Вера, не поднимая глаз.
— Догадываюсь.
— Я, может быть, и хотела бы. Я видела подтверждение твоим словам своими глазами. У всего этого должно было быть объяснение, и ты мне его дал. Наверное, так и есть. Но я просто не могу…
— Это нормально. Защитная реакция мозга. В конце концов, для тебя мало что меняет — знаешь ты все это или нет. Так зачем же мучиться? Я обещал рассказать и рассказал. Остальное — твое дело.
Вера кивнула, поднялась с кресла, собрала чашки.
— Знаешь, Грасс, думаю, что нужно поспать. На сегодня с меня хватит. К тому же до рассвета осталась всего пара часов, а у русских есть поговорка — «утро вечера мудренее». Вот только меня беспокоит… если восстановился ты, то…
— Вряд ли он решится напасть так скоро. Мы можем быстро срастить ткани, но на это тратится слишком много калорий. Организм измотан, чтобы восстановить тело полностью, нужно восстановить энергию, а на это требуется время. И все же ты права, я для него — как маячок, оставаться со мной опасно, и мне лучше уйти. Это не твоя война.
— Нет, — воскликнула Вера и тут же выругала себя за поспешность. Могла бы подержать паузу дольше. — Если не нападет, то и черт с ним, а мне будет спокойнее оттого, что… Тебе принести подушку или ты собираешься «отключать мозг частями»?
Грассатор улыбнулся:
— Еще не решил, но от подушки не откажусь.
15
Начальник безопасности Ярослав Баншеев, или, как его именовали в далекой молодости девяностых годов, Ярик, появился в комнате охраны, как всегда, неожиданно. Невысокий крепыш с бычьей шеей, в костюме он выглядел уже совершенно квадратным и неповоротливым, но оба охранника, заступившие на дежурство в эту ночь, знали — это лишь видимость.
— Здорово, шеф, — махнул рукой младший из двух охранников.
Ярик не ответил, прошел к столику, на котором, кроме недоеденных бутербродов, стояла кружка с чем-то пенистым.
— Это квас там у Борьки, — быстро пояснил второй охранник, постарше. — Чего мы, не знаем, что ли, что нельзя?
Ярик понюхал содержимое кружки, поставил ее на место.
— Увижу с пивом или травой… — пробасил он.
— Да ну ты что!
Схватив надкушенный бутерброд, Ярик подошел к четырем мониторам на просторном столе у окна с пуленепробиваемым стеклом. Один из них, как обычно, показывал здоровые кованые ворота в высоком кирпичном заборе, сверху защищенном красивыми фигурными, но оттого не менее острыми кольями. Второй демонстрировал пятачок перед воротами. Третий и четвертый выводили изображение роскошного особняка с разных углов.
— Все спокойно, — заметил молодой, тот, кого звали Борькой, — Семеныч только что просматривал.
Не обратив внимания на реплику подчиненного, Ярик откусил бутерброд и, роняя изо рта крошки, начал щелкать клавишами второго и третьего мониторов, переключая видеокамеры. Действительно все спокойно. Как всегда. Но Баншеев был из тех людей, бдительность которых не обманывают ни несколько тихих ночей, ни несколько сотен тихих ночей.
