Станислав Лабунский - Зима стальных метелей
Вера догадывалась, что не убьет, ну и пусть! Хотя бы что-то, хотя бы как-то… за Сашку Соловьева, за Сутеки, за семерых ребят из группы захвата, за Лекса, так бескорыстно помогающего людям, и черт с ним, пусть даже за Нокса — блондина-интригана с ледяным взглядом.
Экзукатора пулями толкнуло на Грасса, и тот, мгновенно сориентировавшись, сумел полоснуть врага по лицу и шее.
Экзукатор зарычал, дернулся в сторону, развернулся и метнул в Веру самурайский меч. Тот тяжело и даже как-то медленно, с громким шипением выписывая в воздухе широкие круги, устремился в сторону девушки. И все ж таки она не успела даже дернуться, как меч вонзился всего в какой-то паре сантиметров от нее.
Оставшийся без оружия, изрядно потрепанный, Экзукатор бегом бросился прочь.
Грасс попытался его преследовать, но тут же отказался — раненая нога дала о себе знать.
— В машину! — крикнул он.
Да Вере и не нужно было напоминать, она уже бежала к «опелю» что было силы.
Взревел мотор, машина подкатила к ковыляющему Грассу, тот без разговоров влез на заднее сиденье.
Вера на скорости перескочила бордюр, вырулила на дорогу. Она то и дело бросала взгляд на зеркало заднего вида, озиралась по сторонам, ей казалось, что вот-вот откуда-нибудь выпрыгнет лысый убийца и снова начнется ад. Но никто не выпрыгнул, и через несколько минут они уже неслись по магистрали.
— Спасибо, — пробурчал Грасс, полулежа на заднем сиденье. — Еще бы немного и… я, как Сутеки… Черт! Мне нужно было действовать расторопней, нужно было вмешаться раньше. Но он такой быстрый… такой быстрый… Мы почти достали его, и тут же…
— Я все видела, — отозвалась Вера. — Ты как? Ты же ранен.
— Да, попортил он меня изрядно.
— Но вы же так просто не умираете, верно? Я помню тело Лекса. Ты же не умрешь?
— Не должен. Но желательно стянуть края ран.
— Поедем сейчас ко мне домой. Больше не знаю куда. Он ведь не найдет нас там?
— Ему тоже нужно время, чтобы восстановиться. Мы его все же покромсали малость.
— Ты стрелял в упор… я всадила в него полобоймы… его раны… Это что-то невообразимое.
— Надо добраться до твоего дома поскорее. Чтобы полностью восстановиться, мне понадобится немного вздремнуть. А потом я тебе расскажу все…
14
Упругие колючие струи воды гуляли по телу, расслабляя и умиротворяя. Вера подставила под душ лицо, провела ладонью по мокрым волосам. Родная ванна, такая уютная, такая теплая, разгоняла тревожные мысли без остатка, словно ничего с девушкой и не происходило, словно жизнь шла своим чередом. И она была рада этой пустоте в голове. Во всяком случае, реветь она больше не могла да и не хотела.
Вера сладко потянулась, вдохнула горячий пар. Вокруг пахло чистотой, свежестью и жасминовым мылом.
— Послушай, я тут подумал… — вдруг услышала она голос от двери.
Не сразу сообразив, Вера сначала протерла глаза и только потом вспомнила, что не задернула штору и сейчас стоит перед Грассатором во всей красе.
— Ничего, что я тут слегка не одета? — буркнула она, юркнув за шторку.
— Ничего страшного.
— А, ну замечательно, а то я уж испугалась, мало ли…
— Я тут хотел…
— Выйди, черт побери!
Грасс криво усмехнулся:
— Как же вы любите носиться со всеми этими условностями.
— Знаешь что, я бы предпочла не показывать свои «условности» каждому встречному мужику, так что — будь любезен…
— Я подожду снаружи.
— Спасибо!
Закончив принимать душ, она накинула халат и вышла, при этом стараясь сохранять на лице злое выражение.
Грассатор лежал на диване в одних джинсах и листал какой-то журнальчик. Бинты, которыми она его обмотала, чтобы стянуть края ран, оставались по-прежнему белоснежными. Ни капли крови.
Вера отметила, насколько хорошо он сложен. Нет, не гора мышц а-ля «мужик с картинки», лишь здоровье и сила. Словно оживший Давид руки Микеланджело, разве что физиономия помужественнее.
— Ты как? — спросила она, присаживаясь на кресло с чашкой кофе в руках.
— Теперь уже лучше.
— И как вам такое удается? Вас чуть ли не потрошат, а через несколько часов — все в порядке.
Грассатор отложил журнал. Долго смотрел на Веру. Наконец заговорил. Быстро, словно хотел сбить ее с толку потоком информации:
— Человек может лишь незначительно управлять своим телом — в основном он полагается на рефлексы. Его тело — тело животного. У нас животного начала нет, потому нет и рефлексов. Тело находится под полным контролем разума, даже дыхание и биение сердца. А разум — наше естество, наше первоначальное состояние до воплощения. Если нужно двигаться очень быстро — мы поднимаем уровень адреналина, если получаем рану — направляем кровь в обход, если нужно восстановить ткани — ускоряем деление клеток, если не можем позволить себе сон — попеременно отключаем разные участки мозга, если приходится надолго отказаться от еды и воды — расщепляем любую полученную пищу без остатка.
Вера поставила кофе на журнальный столик, пальцами помассировала виски, глубоко вдохнула:
— Не удивлюсь, если ты сейчас скажешь, что вы еще можете молнии из пальцев метать и огонь из глаз.
Грассатор снисходительно улыбнулся. Заговорил медленнее, спокойнее:
— Человеческое тело не может метать молнии и пыхать огнем, что бы там вам ни болтали «желтые» газетенки. Это физически невозможно. А значит, и мы этого не можем. Все, что кажется тебе не обычным и сверхъестественным, — лишь побочный эффект отсутствия животного начала и полного контроля тела разумом. Ни больше ни меньше.
— А вот этот ваш дар убеждения или то, что ты мне рассказывал… ну, вроде как вы чувствуете, даже когда не видите и не слышите?
— Люди слишком мало знают о разуме…
— Да-да, я слышала, мы используем лишь десять процентов.
— Это чушь. Используете вы все сто. Но не в этом дело. Лишь немногие из вас умудряются случайно раскрыть потаенные возможности, да и то самые примитивные. К сожалению, пока большего вам не дано.
— Ясно… — Вера поднесла чашку к губам и только сейчас обнаружила, что она пуста. — Знаешь, я пойду и налью еще кофе. Тебе принести? Вы… пьете кофе? Или только водку?
Грасс чуть улыбнулся:
— Немного кофе было бы неплохо.
— Да, тогда пойду и налью два кофе… а лучше сразу четыре.
Она отправилась на кухню, остановилась, обернулась, словно хотела еще о чем-то спросить, но промолчала и исчезла за дверью. Через секунду появилась снова:
— Я… я сейчас немножко переварю, отдышусь и потом спрошу.
— Не торопись.
Вернувшись, Вера поставила перед Грассатором маленькую кофейную чашку, перед собой же — здоровенную кружку, из которой обычно пила чай. Сейчас от обеих посудин исходил крепкий запах кофе.
— Я не знала, как ты любишь. Если хочешь, я принесу сахар…
— Не нужно, мне все равно.
Они посидели молча. Вера уставилась в блестящую гладь напитка, чувствуя на себе внимательный взгляд Грасса. Она подняла глаза:
— Я готова. Я спрашиваю. Так… сейчас. И… кто же вы? Какое из моих предположений оказалось верным? Лично я все же склоняюсь к секретным лабораториям.
— Ни одно. Знаешь, я очень давно не рассказывал этого. Очень давно. И даже подзабыл, как это делается и с чего стоит начинать… Ну ладно. Итак. Земля — уникальная планета. Огромное количество факторов непостижимым образом сложилось так, что здесь зародилась жизнь. А ведь вероятность этого настолько мала, что приближается к понятию «невозможно». Именно тогда Земля привлекла внимание… как бы так выразиться… на твоем языке назовем это Великим Разумом или Архитектором Вселенной…
— Бог? — пробормотала Вера.
— Какого бога ты имеешь в виду? Египетского? Еврейского? Европейского? Азиатского? Может быть, русского? У вас их так много. Хотя вы все равно никак не можете их поделить. Архитектор Вселенной — это Разум в чистом виде, нечто абстрактное и в то же время конкретное… Он долгое время присматривал за Землей, выжидал момента, когда сможет одарить ее самым дорогим, что есть во Вселенной. Из огромного многообразия живых существ он выбрал единственное и наделил его искрой разума. Это — словно посадить семечко в плодородную почву. Избранный вид стал развиваться по особенному пути, не так, как другие животные на планете. Что-то вроде героев древней Эллады, полубогов, мать которых была земной женщиной, а отец — богом Олимпа, так и человек стал ребенком двух родителей: матери — Земли и отца — Великого Разума. С тех пор в нем сосуществуют и борются два начала — животное и разумное. В этом его сила, но в этом же и его слабость.
По задумке, человек должен взращивать в себе ростки разума, освобождаясь от животного наследия, пока не произойдет некий качественный скачок, и тогда он перейдет в новую стадию своего бытия, говоря простым и понятным языком — божественную стадию, и сможет воссоединиться с отцом, сделать его сильнее, распространять Разум по Вселенной. Но либо наследие матери оказалось столь уж сильным, либо люди способны так здорово приспосабливаться, однако, вместо того чтобы использовать разум для высших целей, человек заставил его работать на благо животного начала. Он использовал знания для создания комфортных условий телу, лишь изредка отвлекаясь на возвышенное.
