Олег Авраменко - Принц Галлии (др. вар.)
— Просыпайтесь, кузина! Да проснитесь же вы наконец!
Тибальд раскрыл глаза. В комнате царила кромешная тьма: вечером, прежде чем лечь в постель, они затворили на окнах ставни и задернули их шторами.
— Кузина! — продолжал вещать нежный голосок. — Я знаю, что вы здесь. Отзовитесь же!
Лежавшая в объятиях Тибальда Маргарита, убрала голову с его плеча и откинулась на подушку.
— Эо-ы, аэй? — зевая, произнесла она, что, по-видимому, должно было означать: «Это вы, Адель?» — Что вам надо?.. Кстати, который час?
— По-моему, начало двенадцатого…
— Так какого же дьявола…
— Кузина! — взволнованно перебила ее графиня де Монтальбан. Случилось нечто ужасное! Я… О господи!.. Это ужасно!
— Что стряслось?
— Кузен Иверо… Его избили.
— Рикарда?! — Маргарита мигом села в постели, свесив ноги на пол, и принялась на ощупь искать свою одежду. — Кто его избил? Как это случилось?
— Я… Я не знаю. Я недавно проснулась… и не нашла…
— Вот черт! — раздраженно выругалась Маргарита. — Я тоже не могу найти! У вас есть свет, кузина?
— Да, свеча.
— Тогда входите. А ты, Тибальд, укройся.
Дверь приоткрылась и в спальню проскользнула наспех одетая графиня де Монтальбан. В руке она держала зажженную свечу в подсвечнике. Ее растрепанные черные волосы обрамляли неестественно бледное лицо, зрачки глаз были расширены от ужаса, чувственные губы дрожали. Адель быстро взглянула на укрытого по шею Тибальда, затем поставила на стол свечу и переключила все свое внимание на Маргариту.
Принцесса тем временем надела короткую нижнюю рубаху и подобрала с пола чулки и панталоны.
— Рассказывайте, кузина. Что вы знаете?
Графиня присела на табурет и вздохнула.
— Недавно я проснулась и не увидела… э-э… Я была не одна…
— Вы не увидели Симона де Бигор. Я знаю, кузина, вы были с ним. Что дальше?
— Я немного обождала, потом оделась и пошла его искать. Я разбудила лесничего, и тот сказал, что в десять часов они все уехали.
— Кто — они?
— Господа де Шатофьер, Альбре и де Бигор.
— Так это они избили Рикарда?
— Я, право, не знаю. Но Си… виконт де Бигор тут ни при чем. Он был со мной, когда господа де Шатофьер и Альбре с кузеном Иверо отправились в лес… Правда, сначала они ходили посмотреть, как допрашивают преступник а…
— Какого преступника?
— Я не знаю. Говорят, в лесу схватили какого-то разбойника и здесь же, в подвале, допрашивали его. Из Сангосы специально был вызван секретарь городской управы, мэтр… он представился мне, но я забыла его имя.
— Ладно, черт с ними обоими — и с тем разбойником, и с мэтром. Меня интересует Рикард.
— В том-то и дело, что этот мэтр, кажется, имеет самое непосредственное отношение к тому, что случилось с кузеном Иверо.
— Ничего не понимаю! — сказала Маргарита, натягивая на себя платье.
— И я ничего не понимаю. — Не дожидаясь, пока принцесса сама попросит ее об этом, Адель принялась помогать ей одеваться. — Когда я решила вернуться в свою комнату и уже начала подниматься по лестнице, как вдруг услышала стоны…
— Это был Рикард?
— Да.
— Где он сейчас?
— Там, где я его и нашла. В небольшой комнате под лестницей.
— Он сильно избит?
— Очень сильно. Он был без сознания. За ним ухаживал слуга — кажется, личный камердинер кузена Красавчика.
— Вот как!
— Но я не уверена, там было довольно темно. К тому же я разговаривала не с ним, а с мэтром… ага, вспомнила! — с мэтром Ливоресом.
— И что он вам сказал?
— Ничего конкретного. Я настойчиво требовала объяснений — вы же понимаете, кузина, Рикард мне вовсе не чужой, и я считаю своим долгом…
— Да, да, разумеется. Я понимаю вас, Адель. Рикард ваш двоюродный брат, и вы имели полное право требовать объяснений.
— Но мэтр Ливорес отказался что-либо объяснять. Он, видите ли, заявил, что это государственная тайна, и без вашего на то позволения или позволения вашего отца, он не вправе никому ни о чем рассказывать.
— Да ну! Государственная тайна?
— Вот именно. Тогда я сказала этому дерзкому мэтру, что вы здесь, в усадьбе.
— Ну, и что он?
— Он не на шутку встревожился. Сказал, что дело безотлагательное и что те трое господ очертя голову помчались в Кастель-Бланко, чтобы предупредить вас о заговоре.
— О заговоре?! — воскликнула Маргарита.
— Да, так он и выразился: предупредить о заговоре.
— Где он?
— В свободной комнате напротив. Я рассудила, что, быть может, вы пожелаете немедля переговорить с ним с глазу на глаз, поэтому велела ему подняться вместе со мной.
— Вы правильно поступили, кузина, — сказала Маргарита. — Очень правильно… Вот дьявольщина! Боюсь, оправдаются самые худшие из моих опасений.
— Какие опасения? — подал голос Тибальд, который все еще лежал в постели.
— Это к вопросу о продаже души Сатане, — ответила принцесса, расправляя платье. — Или кузену Бискайскому — что, как я уже говорила, не имеет принципиального различия. Ведь, в сущности, все равно кому продаваться — хозяину или его слуге… Ладно, Тибальд, сейчас я пойду потолкую с этим мэтром… — Маргарита непроизвольно прижала руки к груди в тщетной попытке унять мучительное щемление в сердце. — А ты пока приоденься и жди меня здесь. Кузина, — обратилась она к графине, — вы ступайте присмотрите, пожалуйста, за Рикардом. Я скоро приду.
Через четверть часа Маргарита в сопровождении Тибальда и мэтра Ливореса спустилась по лестнице на первый этаж. Лицо ее было белое, как мел, и неподвижное, как у статуи. Движения ее были каким-то скованными, неловкими, лишенными привычной грации; она ступала, едва сгибая ноги, будто на ходулях.
Под лестницей возле двери стоял Гоше. Он приветствовал принцессу почтительным поклоном.
— Ваше высочество…
— Как там господин виконт? — бесцветным голосом спросила Маргарита, отрешенно глядя сквозь слугу.
— Его светлость уже пришли в себя, а когда узнали, что ваше высочество тут, пожелали увидеться с вами.
— Графиня там?
— Да, ваше высочество. Ее светлость велели мне выйти.
— Хорошо, — сказала Маргарита. — Вы все оставайтесь здесь. Вас это также касается, Тибальд.
Она вошла в небольшую комнату, освещенную тусклым светом одной коптящей в подсвечнике на грубо сколоченном столе свечи. В противоположном углу комнаты стояла узкая кровать, возле которой сидела на табурете Адель де Монтальбан. Завидев принцессу, она быстро поднялась на ноги.
— Мне оставить вас, кузина?
— Да, пожалуйста.
Доски кровати заскрипели. Послышался стон, а затем слабый голос Рикарда:
— Маргарита… Она здесь?..
Адель молча удалилась из комнаты, плотно затворив за собой дверь. Тогда Маргарита подошла к кровати, опустилась на табурет и смерила Рикарда пристальным взглядом.
Он лежал навзничь, одетый лишь в нижнее белье, местами запачканное кровью; на шее у него на тонкой золотой цепочке висел медальон. Обтертое влажной тряпкой лицо было все в ссадинах и синяках, обе брови были разбиты, а из носа и потрескавшихся губ сочилась кровь. Глаза его скорбно и виновато глядели на Маргариту.
— Что ты наделал, Рикард? — с невыразимой болью в голосе произнесла она. — Что же ты наделал!
— Собирался помочь кузену Бискайскому убить его сестру.
— Это я знаю. Но зачем?
— Он сказал…
— Меня не интересуют его мотивы. Тем более, что я догадываюсь, чем ему мешает Жоанна. Но ты, ты…
— Это не долги, Маргарита, вовсе нет. Хотя…
— Что — хотя?
— Александр скупил все мои векселя. Не знаю, где он взял столько денег, и тем не менее он их все скупил. Он думал, что крепко держит меня в узде, но…
— И он таки держал тебя в узде. Он втянул тебя в эту грязную, мерзкую, отвратительную авантюру. И ты согласился, ты поддался соблазну одним махом уладить свои дела, но больше всего ты хотел причинить мне боль. Ведь ты знаешь, как я люблю Жоанну, пусть и немного ревную к ней отца.
— Ошибаешься, Маргарита. Я ни о чем таком не помышлял. Когда ты отвергла меня, мне стало все безразлично, я просто плыл по течению, я не задумывался ни над чем, не осознавал того, что участвую в злодеянии. А потом…
— Потом ты решил продать своего сообщника в обмен на мое согласие выйти за тебя замуж. Но сделка не выгорела, и ты… О негодяй! Ты еще осмелился читать мне мораль! Ты назвал меня чудовищем!
Рикард слабо усмехнулся, и тут же лицо его передернулось от боли.
— Мы оба чудовища, дорогая. Мы с тобой одним миром мазаны, жаль, что мы не поженимся. Ты слишком идеализировала меня в нашем последнем разговоре.
— Скорее, я переоценила устойчивость твоего рассудка. Ты вконец рехнулся.
— О нет. Всю последнюю неделю я был в здравом уме.
