Солнечный зайчик. Шанс для второй половинки (СИ) - Ежов Сергей Юрьевич

— Дядя Валера вышел из дома, не знаете? — спрашиваю у суетящихся рядом баб.

— Не-а, он тама, у внутрях! — уверенно ответила одна из них.

Ну что делать! Бросаюсь к дверям — заперто. Ударил плечом раз, другой, дверь крепкая, даже не шелохнулась. Ну что делать, подскакиваю к окну, и в три удара выношу двойную раму: изнутри ударил дым и жар.

— Дядя Валера!

Нет ответа, хотя… вроде какое-то мычание послышалось.

Я уже собрался нырнуть в горящий дом, но сильная рука, схватившая за шиворот, остановила меня.

— Куда, Юрка! Опалишься весь, как та свинья. Дай оболью!

Обернулся. Рядом весело скалился сосед, Сашка Цаплин. Сашка такой: вечно лыбится, хотя не раз крепко получал за неуместные ухмылки. Он только на похоронах бывает серьёзным, да и то не всегда.

— Обливай.

Сашка быстренько опрокинул на меня ведро с водой, а из другого ведра достал мокрую тряпку, похожую на рваный мешок.

— А это сверху накинь. Я бы сам полез, да вишь ты, шибко маленькое окно.

И я нырнул в окно, оказавшееся кухонным. Страшно!

Четыре шага, и я оказался у двери, ведущей в большую комнату. Залу, как называют их в здешней местности. Потолок в зале уже горел, испуская жар, дым клубился под потолком. Горели телевизор, этажерка с книгами, угол стены и дальний конец дивана. Рядом с диваном лежал Валерка Иваниенко. Руки его были связаны за спиной, ноги связаны и привязаны к дивану, так что он не мог отползти далеко. Валерка в отчаянии дёргался, но диван стоял крепко: он ножкой застрял в щели неровного пола. Подскакиваю к Валерке, с немой мольбой глядящего на меня, и топором перерубаю верёвку, спутывающую ноги. Впрочем, с немой — это я погорячился — во рту Валерки кляп, он пытается кричать, но всё равно ничего не слышно, кроме довольно громкого мычания. Ладно, кляп потом удалим, сейчас времени нет.

— Вставай, дядя Валера! — подхватываю Иваниенку за подмышки, помогая встать, но тот коротко взвыл, и обмяк в руках.

— Твою же мать! — роняю тело и смотрю на свои руки, густо покрытые кровью. — Экий ты скользкий, прямо не мужик, а рыба какая-то, но вытаскивать тебя всё равно придётся.

Снова хватаю обмякшего Валерку, и тащу к выбитому окну: путь к двери уже отрезан огнём. Твою же ж маму! Жить-то как хочется!

— Ну что там, живой Валерка-то? — крикнул Сашка Цаплин, дежурящий у окна.

— Живой. Только он раненый и связанный — кашляя от дыма, отвечаю Сашке — Держи!

Сашка подхватил тело, и помощью подоспевшего мужика вытащил. Я полез, было, следом, и тут кровля начала рушиться. Уже почти выскочил, да упавшая балка ударила меня по ноге.

— Мать-мать-мать! Больно-то как!

— Юра, сынок, что с тобой? — подбежал отчим, и подхватив меня на руки, отнёс на противоположную сторону улицы, подальше от суеты.

— Па, мне бревном по ноге попало, ушиб, наверное, сильный.

Владимир Алексеевич посмотрел на мою голень, согнутую под углом, и грустно усмехнулся:

— Ага, ушиб у тебя… Перелом, бlя, дай боженька, не открытый. Лежи Юра тут, не двигайся, сейчас я машину подгоню, повезу вас в больницу.

Лёжа у забора, смотрел на тушение пожара: мужики, прибежавшие первыми, бросили шланг до крыльца до горящего дома, и теперь поливают стены и крышу. Кто-то топорами и баграми ломал и растаскивал дом, кто-то таскал воду вёдрами. Я хотел было крикнуть, чтобы постарались не затоптать место преступления, но промолчал: лето, сушь, не приведи господи, огонь перекинется на другие дома. Валерка Иваниенко выжил, вот пусть сам и расскажет милиционерам о своих обидчиках.

— Юрочка, родной, тебе больно?

Это примчалась Ленуська.

— Ничего страшного, Ленуська, немного ушиб ногу.

— Ага, немного ушиб! Папа сказал, что ты ногу сломал! — и Ленуська обняв меня, зарыдала, уткнувшись в грудь.

Но тут зарычал двигатель, и подъехал «Мормон» отчима.

— Ну, как тут? Больше пострадавших не появилось? — жизнерадостно спросил отчим. Он вообще, в тяжёлой работе, опасности или драке становится весёлым — такая уж у него натура.

Такие мужики, знаю это из собственного опыта, и есть самые надёжные, преданные и верные среди всего поголовья самцов. Уж поверьте, девоньки, но рожать нужно именно от таких мужиков, даже если бог не дал своего такого, то можно ради будущего сыночка и согрешить.

— Ленка, ты, почему здесь? Я тебе, что наказал сделать?

— Папа, я Аньку Боженко в больницу послала, чтобы она предупредила, что сейчас ты привезёшь пострадавших при пожаре.

— Лена — строго сказал отец — я тебе поручил это сделать.

— Но, папочка, а как я могла бросить Юрочку, ему же плохо?

— Очень хорошо, что ты заботишься о брате, но из-за задержки ему может стать ещё хуже.

— Папуля, Анька бегает как лошадь, вообще быстрее меня! Не ругайся, папуля, пожалуйста!!!

— Ладно! Давай грузиться. Эй, мужики, помогите грузить пострадавших!

Подошли трое мужиков, отчим и один из них полезли в кузов, а двое других стали подавать пострадавших снизу. Разместились неплохо: в кузове уже лежали два старых ватных матраса и две подушки. Ленуська тоже забралась в кузов, и всю дорогу придерживала меня и Валерку, чтобы не сильно трясло. Владимир Алексеевич ехал осторожно, медленно, но уже через десять минут он был у больницы, где нас ожидали врач, медсестра и две санитарки.

В приёмном покое я, наконец, осмотрелся: больница как больница. Чисто, стены на человеческий рост выкрашены светло-зелёной масляной краской, а выше выбелены извёсткой, как и потолок. Пол красно-коричневый, двери и рамы — покрыты белой масляной краской. Пахнет хлоркой и карболкой — старыми проверенными дезинфицирующими средствами. До «Акваминола» ещё далеко, его, пожалуй, и не разработали. Но самое главное, тут создана стерильная зона, и это успокаивает. Значит, работают профессионалы.

Валеркой занялись первым — его повреждения выглядели значительно опаснее. Я лежал на каталке, меня раздевала пожилая санитарка, а за ширмой врач и медсестра со второй санитаркой занимались Валеркой. Слышно было, как Валерка скрипит зубами и матерится, а врач командует: «Срезайте одежду, да складывайте в кучу! С нею ещё милиция будет работать»!

Что там дальше делали с Валеркой, не знаю, так как меня, по моей просьбе и с разрешения врача, покатили в душевую, и помыли. По-моему, санитарка сильно удивилась: мальчикам положено смущаться перед женщинами, а мне-то чего стесняться? Я тоже женщина, хотя и глубоко внутри. И тут меня просто обожгло: а как же я буду ходить в общественные туалеты и в бани???

А, ладно, поживём-увидим.

Поместили меня вместе с Валеркой Иваниенко в трёхместной палате, на втором этаже железнодорожной больницы. Третья кровать пустовала, а потом её и вовсе убрали, поскольку милиция возбудила следствие, и допуск в палату запретили всем, кроме лечащего врача, одной медсестры и одной санитарки. Так как Валерка был нетранспортабелен, то из Пресногорьковки уже к обеду пригнали передвижной рентген, и на нём же, заодно, сделали снимок ноги и мне.

Валерка был безнадёжен: его жестоко пытали и ломали. Четыре ребра было сломано, причём осколок ребра находился в опасной близости от сердца. Коленные и локтевые суставы раздроблены, сорваны ногти на левой руке. Но лицо, при этом, было целым, даже синяков не наблюдалось. Тело же несчастного представляло собой сплошной синяк, впрочем, плохо различимый на фоне татуировок. Милицейский капитан, пришедший опрашивать Валерку, увидел татуировки на руках, попросил медсестру раздеть Валерку. Мне с моего места было не видно, что там, у Валерки на груди и животе, но капитан был сильно впечатлён:

— А дядя-то в авторитете! Законник 21, если не фальшивый, конечно.

Капитан попытался задавать тихим голосом какие-то вопросы, но Валерка только закатывал глаза и только иногда невнятно мычал, пуская пузыри. Наконец он и вовсе обмяк, потеряв сознание.

— Больному нужно дать хотя бы несколько дней, чтобы собраться с силами. — укоризненно заметил врач, вошедший вместе с капитаном.