Олег Авраменко - Принц Галлии (др. вар.)
— Что вы, принцесса!..
— Ай, прекратите, принц! — отмахнулась Елена. — Я страшно не люблю лицемерия, пусть даже из вежливости. Я прекрасно понимаю, что сейчас вы хотите остаться наедине с Бланкой, и она хочет того же. Поэтому я не отниму у вас много времени, лишь выполню поручение кузины Арагонской и тотчас уйду.
— Вы имеет в виду Изабеллу Юлию? — уточнил Филипп, невольно краснея под ревнивым взглядом Бланки.
Елена снова улыбнулась, но на этот раз в ее улыбке не было ни веселья, ни иронии, ни лукавства — одна только грусть.
— Похоже, что в нашей милой королевской компании назревает громкий скандал, — с серьезным видом произнесла она, подобрала край своего платья и вынула из пришитого к нижней юбке накладного кармана сложенный в несколько раз лист бумаги. — Это письмо вам, кузен. Как видите, оно не запечатано, и я не стану утверждать, что не читала его.
Филипп в смятении развернул письмо, написанное мелким, почти бисерным почерком, но явно второпях, и быстрым взглядом пробежал его неровные, местами скачущие и налезавшие друг на друга строки.
— Carajo! — в сердцах выругался он, настолько потрясенный, что даже не обратил внимания, как покоробило от этого обеих девушек. — Черти полосатые! Пресвятая Богородица, спаси нас и помилуй…
Отведя таким образом душу, Филипп внимательно перечитал письмо с самого начала:
Мой милый друг!
Когда кузина Елена вручит тебе эту прощальную записку, которую я не решаюсь назвать письмом, я буду уже далеко отсюда, и мы с тобой больше никогда не свидимся. Навряд ли я смогу убедительно объяснить тебе причины моего поступка, да и не намерена делать это. Возможно, ты скажешь, что я сошла с ума, но по мне лучше такое безумие, чем та жизнь, на которую обрекает меня брак с этим чудовищем — моим мужем. Сама же я не считаю себя сумасшедшей, напротив — я, наконец, прозрела и поняла, что не смогу больше жить так, как жила прежде, я поняла, в каком аду я провела последние шесть лет, и я не хочу возвращаться в это пекло.
После того, как ты ушел от меня, я всю ночь не сомкнула глаз. Я была безмерно счастлива и глубоко несчастна. Я чувствовала себя очищенной от всей накопившейся во мне скверны и в то же время я осознавала, что после всего происшедшего между нами, такого светлого и прекрасного, я скорее умру, чем позволю мужу снова осквернить меня, я убью себя прежде, чем эта отвратительная жаба вновь прикоснется ко мне своими мерзкими лапами. Я была в отчаянии, я не знала, что мне делать, я готова была тут же повеситься — и вовсе не страх перед гневом Всевышнего удержал меня от этого поступка. Я хочу жить, хочу любить, но еще больше (и это я поняла благодаря тебе) я хочу быть любимой. Ты любил меня лишь полтора часа — но какое я познала блаженство! Ты разбудил меня от жуткого сна, ты заставил меня прозреть, и теперь я знаю, чего хочу. Я хочу, чтобы меня любили ведь это так прекрасно, когда тебя любят! Я до конца своих дней буду благодарна тебе за преподанный мне урок. Да благословит тебя Господь, Филипп, и ниспошлет тебе долгие годы счастливой жизни.
У меня есть друг, верный друг, который любит меня и готов ради меня на все, — и ты знаешь, кто он. Еще неделю назад он предлагал мне бежать вместе с ним. Сегодня на рассвете я приняла его предложение, но с условием, что бежим мы немедленно. Я рассказала ему все, и он согласился. Он знает о нас с тобой, и он понимает меня, потому что любит. А для меня это самое главное — что он любит меня. Пусть даже я пока не люблю его, но полюблю непременно — в ответ на его любовь и преданность. Я знаю, я верю, что буду счастлива с ним. И если мне суждено будет вскоре погибнуть в чужом краю, так и не достигнув того, что посулил мне Эрик, то я хоть умру счастливой.
Мы уезжаем прямо сейчас, как только я допишу это письмо и отдам его Елене. У меня начинается новая жизнь, и я перечеркиваю всю прежнюю. Я отрекаюсь даже от своих детей. Да простит меня Бог, но я всегда ненавидела их, с самого их рождения, — ведь они также и дети того чудовища в человеческом обличии, которое испоганило всю мою юность. Мне горько и больно, но в жилах моих детей течет дурная кровь, и ты сделаешь Франции большую услугу, если выполнишь свое обещание и лишишь их наследства. Возможно, мне придется отречься и от своей веры, и я сделаю это без колебаний — ведь Бог един и, думаю, Ему все равно, как люди крестятся, славя Его. Но об этом пусть тебе расскажет Елена — я ей во всем доверилась и надеюсь, что не ошиблась в выборе.
У меня уже нет ни сил, ни времени, ни желания писать дальше. Я сказала тебе все, что хотела сказать. Прости за сбивчивый слог. И прощай, милый.
Не пишу, что твоя, ибо это уже не так, но просто
Изабелла.
Филипп тяжело вздохнул и, ни мгновения не колеблясь, передал письмо Бланке.
— Да, скандал будет отменный, — согласился он. — Шикарный скандал намечается. Надеюсь… То бишь боюсь, что это окончательно добьет Филиппа-Августа Третьего.
Елена посмотрела на него долгим взглядом. Между тем Бланка углубилась в чтение письма, и по мере того, как она пробегала глазами все новые и новые строки, выражение лица ее менялось: первоначальная ревность уступила место недоверчивому удивлению, которое вскоре переросло в глубочайшее изумление, затем она прошептала: «Матерь Божья!» — и в голосе ее явственно слышалось искреннее сочувствие и даже одобрение.
— Так вы боитесь, кузен? — наконец произнесла Елена, не отводя от него пристального взгляда. — Или все-таки надеетесь?
Филипп опять вздохнул.
— Не буду лукавить, кузина, я на это надеюсь. Филипп-Август Третий, хоть авантюрист и до крайности безалаберен, все же порядочный человек и любим подданными. Он всю свою жизнь, не покладая рук, трудился во благо Франции — и не его вина, но беда его, что результаты оказались прямо противоположными.
— Вы его расхваливаете, — недоуменно заметила Елена, — и тем не менее…
— И тем не менее для меня предпочтителен король Филипп Шестой, который самое большее за десять лет разбазарит всю страну, доведет ее до нищеты и разорения, и каждая собака в крестьянском дворе, не говоря уж о людях, люто возненавидит его.
— И тогда Франция сама попросится под руку галльского короля, подытожила княжна. — Я вас правильно поняла?
— Совершенно верно, кузина.
— Однако вы честолюбец!
— Не возражаю, я честолюбив. Но вместе с тем замечу, что воссоединение Франции с Галлией не просто мой каприз, это неизбежный процесс. Рано или поздно все галльские государства объединятся в одно Великую Галлию. В конце концов, французы — те же галлы, разве что нахватались сверх меры германских слов и взяли себе дурную привычку «съедать» конечные гласные…
— Какой же ты бессердечный! — вдруг выкрикнула Бланка, сжимая в руке письмо Изабеллы; на длинных ее ресницах блестели слезы. — Во всем ищешь для себя выгоду. И как только я могла полюбить такого… такое чудовище!
— Ну вот, — с грустной улыбкой констатировала Елена. — Первая семейная ссора. А сейчас последует бурная сцена ревности.
— Вовсе нет, — чуть успокоившись, ответила Бланка. — Никакой ревности. Ведь это было вчера, и это… Это так трогательно, так прекрасно!
— Прекрасно?
— Да, Елена, прекрасно. Кузина Изабелла поступила правильно, она мужественная женщина. Когда я впервые увидела графа де Пуатье, то поняла, как мне повезло, что я не родилась лет на пять раньше — глядишь, меня бы выдали за эту мерзкую скотину. А потом… Вчера, когда он затянул эту гнусную песню, я посмотрела на Изабеллу — у нее был ТАКОЙ взгляд, там было столько боли, отчаяния и безысходности, что я…. Право, будь моя воля, я бы тотчас велела отрубить ему голову, — последние слова она произнесла с тем жутким умиротворением, с той неестественной кротостью, с какими ее отец выносил смертные приговоры. — Но тебе этого не понять, кузина. Пока не понять — потому что ты еще… это…
— Потому что я еще девственница, — помогла ей Елена. — Нет, это потрясающе, Бланка! Недавно ты рассказывала о таких пикантных вещах, а теперь, в присутствии кузена Филиппа, стесняешься произнести это совершенно невинное слово… Но именно такую я тебя и люблю. — Она обняла Бланку и расцеловала ее в обе щеки. — Вы, случаем, не ревнуете, кузен?
— Ни капельки, — заверил ее Филипп. — Друзья Бланки — мои друзья.
— А значит, мы с вами друзья. Вот и хорошо! Может быть, тогда выпьем, как говаривают немцы, на брудершафт?
— То есть на ты? Великолепная идея! Ведь мы не такие уж дальние родственники — король Галлии Людовик Пятый был нашим общим прапрадедом. К тому же у меня с трудом поворачивается язык говорить «вы» хорошеньким девушкам, в особенности таким красавицам, как… как ты, Елена.
Они выпили на брудершафт.
— Итак, — произнесла затем княжна, — мне рассказывать про Изабеллу и Эрика сейчас, или мы чуть повременим?
