Олег Авраменко - Принц Галлии (др. вар.)
Рикард понуро кивнул:
— А почему бы и не взглянуть? Ведь я тож… Вот только выпить бы мн е…
— Жакомо сейчас все приготовит, — успокоил его Эрнан. — А пока идемте, господа, посмотрим на преступника.
Через несколько минут после того, как молодые люди свернули за угол дома, где находился вход в подземелье, у ворот ограды появился мужчина лет шестидесяти с охапкой хвороста в руках. Жакомо быстрым шагом направился к нему.
— Преступника уже привезли, хозяин, — сказал он.
— Да, я видел, — произнес лесничий с сильным шампанским акцентом. — И уж прости меня, друг, что не поспешил поприветствовать господ. Не шибко мне хотелось встретиться со злодеем.
— Ничего. Все в порядке, хозяин.
Лесничий тяжело вздохнул.
— Ох, не нравятся мне эти дела, вельми не по нутру. Боюсь, перепадет мне от госпожи, что я без ее дозволения…
— Не беспокойся, хозяин, госпожа еще поблагодарит тебя. Ведь бумага у тебя есть — так чего же переживать?
— Бумага-то есть, — проворчал лесничий. — Да что мне с той бумажкой делать?
— Покажешь ее госпоже, когда она потребует. Пойми, ты делаешь ей большую услугу.
— Это я разумею…
— Вот и ладушки, — ухмыльнулся Жакомо, подражая Шатофьеру. — Да, и еще одно. Вместе с нами приехал господин с женой, сейчас они купаются в ручье, а когда воротятся, будь так любезен, накорми их, попотчуй тем вином, что я привез, и приготовь им постель. Возможно, они захотят отдохнуть, а то и останутся переночевать.
— О, с этим нет проблем, — заверил его лесничий. — Про господина с женой я позабочусь с большой охотностью. Мне приятно будет послужить гостям, которые не имеют никаких жутких дел…
— Им ты скажешь, что мы взяли вино и отправились прогуляться пешком в лесу. Что мы приехали с преступником, они не знают, и не говори им ничего.
— Хорошо, хорошо…
— А если кто-нибудь сюда наведается, ты ни о чем не знаешь.
— Ну, конечно, конечно…
— Вот и ладушки… И кстати, позаботься о наших лошадях, — добавил Жакомо и направился к углу дома, за которым исчезли господа.
А тем временем трое молодых людей вошли в одно из дальних помещений подвала, которое до жути напоминало самую настоящую пыточную камеру.
В помещении находилось четверо человек. Один из них был Гоше, слуга Филиппа; он сидел за ветхого вида столом, напротив одетого в черное человека лет тридцати. На столе стояла початая бутылка вина, три зажженные свечи в подсвечнике, а также чернильница, полная чернил. Перед человеком в черном лежало несколько листов чистого пергамента и полдюжины новых, зачищенных перьев. Судя по всему, работа ему предстояла горячая.
В противоположном конце камеры пылал вставленный во вделанное в стену кольцо факел. Рядом, возле жаровни с тлеющими углями, хлопотали двое раздетых до пояса громил, раскладывая на полу зловещего вида инструменты, о назначении которых было нетрудно догадаться.
Завидев вошедших господ, все четверо вскочили на ноги и поклонились.
— Ваша светлость, — сказал Гоше Шатофьеру. — Вот те самые люди, которых мы ждали: секретарь городской управы мэтр Ливорес, а также мастер городской палач с подручным.
— Молодчина, Гоше, — одобрительно произнес Эрнан. — Ты прекрасный слуга, не то что мой Жакомо.
— А где же преступник? — спросил Рикард, тревожно озираясь по сторонам.
— Ну, раз вы уже пришли, господа, — ответил секретарь, — то и его должны вскоре привести.
С этими словами он вопросительно взглянул на Эрнана, но тот притворился, будто не понял его взгляда.
— А вы не скажете, — не унимался Рикард, — в чем состоит его преступление?
— Разве вы не знаете? — искренне удивился мэтр Ливорес. — Впрочем, нам тоже сообщили об этом лишь по приезде сюда. К вашему сведению, сударь, нам предстоит допрашивать преступника, обвиненного в покушении на жизнь ее высочества Маргариты Наваррской.
— О боже! — в ужасе содрогнулся Рикард. — Как же так!.. О боже!.. Кто?.. Кто?..
— И этот преступник, — невозмутимо продолжал секретарь, даже не подозревая, как он развлекает этим Шатофьера. — Представьте себе, милостивый государь, этот преступник — не кто иной, как сам господин виконт Иверо.
9. ПРОЗРЕНИЕ
Филипп раскрыл глаза и, обалдело уставившись на пламя горевшей на тумбе возле кровати свечи, вяло размышлял, спал он или же только вздремнул, а если спал, то как долго. Вдруг по его спине пробежал холодок: ведь если он спал, то не исключено, что все происшедшее с ним ему лишь приснилось. Он в тревоге перевернулся на другой бок и тут же облегченно вздохнул. Жуткий холодок исчез, и его сменила приятная теплота в груди и глубокая, спокойная радость. Нет, ЭТО ему не приснилось!
Рядом с ним, тихо посапывая носиком, в постели лежала Бланка. Она была совершенно голая и даже не укрытая простыней. Ее распущенные волосы блестели от влаги, а кожа пахла душистым мылом. Широкое ворсяное полотенце лежало скомканное у нее в ногах.
«Совсем измучилась, бедняжка, — нежно улыбнулся Филипп. — Милая, дорогая, любимая…»
Их первая близость была похожа на изнасилование по взаимному согласию. Едва лишь очутившись в покоях Бланки, они стремглав бросились в спальню, на ходу срывая с себя одежду. Они будто хотели за один раз наверстать все упущенное ими за многие годы, всласть налюбиться за те пять лет, на протяжении которых они были знакомы, неистово рвались в объятия друг к другу, но так и оставались лишь добрыми друзьями. Они жаждали излить друг на друга всю нежность, всю страсть, весь пыл — все, что накапливалось в них день за днем, месяц за месяцем, год за годом в трепетном ожидании того момента, когда из искорок симпатии, засиявших в их глазах при первой же встрече, когда из дрожащих огоньков душевной привязанности, что впоследствии зажглись в их сердцах, когда, наконец, из жара физического влечения, пронзавшего их тела сотнями, а затем и тысячами раскаленных иголок, вспыхнуло всепоглощающее пламя любви…
Осторожно, чтобы не разбудить Бланку, Филипп сел в постели, взял ее влажное полотенце и зарылся в него лицом, задыхаясь от переполнявшего его счастья. На глаза ему навернулись слезы, он готов был упасть на колени и зарыдать от умиления. Ему отчаянно хотелось кататься на полу, в исступлении лупить кулаками пушистый ковер и биться, биться головой о стенку… Впрочем, последнее желание Филипп сразу подавил — главным образом потому, что если Бланка проснется и увидит, как он голый стоит на четвереньках и бодает стену, то гляди еще подумает, что у него не все дома.
Наконец Филипп встал с кровати и повесил на шею полотенце. После нескольких тщетных попыток вступить в миниатюрные комнатные тапочки Бланки, он, понадеявшись, что весь пол на его пути будет устлан коврами, на цыпочках направился к двери.
Выйдя из спальни, Филипп едва не столкнулся с Коломбой, горничной Бланки. От неожиданности девушка тихо вскрикнула, затем оценивающе осмотрела его голое тело, и губы ее растянулись в похотливой улыбке.
— Не обольщайся, детка, — сказал он, потрепав ее по смуглой щечке. На служанок я не зарюсь. Даже на таких хорошеньких, как ты. Теплая вода еще есть?
— И да, и нет, монсиньор.
— Ба! Как это понимать?
— Госпожа совсем незадолго мылась, так шо в лохани вода ище не остудилась. Но коли вам надобна будет горячая вода, мне доведется…
— Нет, не надо. Я обойдусь и той, что есть. А пока, детка, ступай на кухню и вели слугам принести нам ужин.
— Я лишь только оттудова, монсиньор. Госпожа меня туды посылала и совсем скоро ужин прибудет.
Филипп фыркнул.
— А ты-то откудова таковая узялась? — спросил он, подражая ее забавному говорку.
— В котором понятии, монсиньор?
— Откуда ты родом, спрашиваю.
— А-а, вот оно шо! Из Корсики я, монсиньор.
— Так я и подумал. Говори со мной по-корсикански, мне будет легче понять тебя… Впрочем, нам нечего долго болтать. Вот что мы сделаем, детка. Когда ПРИБУДЕТ ужин, подай его в спальню — мы с госпожой поужинаем там. А ты… Да, кстати, меня никто не искал?
— Кажется, никто, — по-корсикански ответила горничная. — Во всяком случае, я не слышала, чтобы про вас спрашивали. А что?
— Ты знаешь, где мои покои?
— Да, монсиньор, знаю. А что?
— Когда подашь нам ужин, немедленно ступай ко мне…
— А зачем?
— Не перебивай. Ты останешься там на ночь, и если меня будут искать господа де Шатофьер, де Бигор или Альбре, но только они…
— А если кто-то другой, но по их поручению?
— Тоже годится. Так вот, только им или тому, кто явится по их поручению, ты скажешь, где я нахожусь.
— То есть у госпожи?
— Да, и предупредишь, что если дело может подождать до утра, пусть меня не беспокоят. Понятно?
— Да, монсиньор, я все понимаю. Только в случае крайней необходимости.
