Надежда Попова - Ведущий в погибель.
— Это безнадежно, — уже с обреченной настойчивостью вымолвил фон Вегерхоф, и Курт пожал плечами:
— Но ведь ты туда идешь? Не для того же, чтобы таким веселым манером покончить с собой, раз уж иные способы для тебя столь сложны. Значит, есть надежда. Есть шанс… И не говори, что он есть только для тебя, а я смертная тля.
— Что-то схожее я и намеревался сказать. Надеюсь, ты достаточно благоразумен, чтобы не оскорбиться. Это правда.
— Плевать. Nil mortalibus ardui est[187].
— Есть хоть какой-нибудь аргумент, могущий убедить тебя? — устало спросил стриг, и он вздохнул:
— Если б он был, думаешь, я сказал бы?.. Это не обсуждается, Александер. Просто не обсуждается.
— Хорошо, — согласился тот, — пусть. Идем вместе. Только теперь, Гессе, все, что я говорил прежде, уже неверно — я не агент, ты не следователь, и твои решения ничего не стоят; то, что мы намереваемся сделать, не имеет отношения к службе и не повинуется ее правилам. Теперь главный я. Делать будешь, что я скажу, как скажу, когда скажу. Готов это принять — иди, нет — поверь, я смогу сделать так, чтобы в ближайшую неделю ты не только не смог покинуть этот замок, но и не сумел бы подумать даже о том, как подняться с постели. Лучше сломанная нога, чем, в самом деле, смерть на моих глазах… которая, повторяю в последний раз, более вероятна, нежели благополучный исход.
— А моя смерть и без того недалека — если сравнить с некоторыми известными мне личностями, — пожал плечами он. — Сегодня или завтра; какая разница?..
— Мы полагаемся, по большому счету, на везение. Понимаешь это?
— Fortuna favet ignavis[188]… Сегодня будет отличный повод убедиться в верности этого суждения, ибо (сознаемся самим себе) мы оба совершаем глупость.
— В таком случае, признай как факт, что я главный глупец (а так и есть, судя по тому, что я поддался на твои увещевания); и слушаться меня, Гессе, беспрекословно. Завершая наш цитатник, скажу последнее: te hominem esse memento[189].
— Возразить нечего, — признал Курт. — Командуй.
— Остается надеяться, что ты не ошибся, — вздохнул фон Вегерхоф, бросив через плечо взгляд в окно. — Что это и впрямь фогт. Потому что, если это не так, Адельхайде уж точно конец… Ты уверен?
— Я уверен, — твердо ответил он. — Это фон Люфтенхаймер. Без сомнений.
— Имей в виду, что ошибиться мог я, — спустя миг безмолвия тихо предупредил тот. — Возможно, она уже мертва. Возможно, Арвид убил ее за пределами замка, надеясь именно на это — на то, что я решу, будто она жива, и наделаю глупостей. Или он вовсе не рассчитывал на мое появление — ведь никаких подсказок о том, где его искать, он не оставил. И Адельхайду он, быть может, намерен выпустить спустя несколько дней, так ударив куда больнее.
— «Выпустить» — id est[190]?..
— Да. Вполне вероятен и такой исход. Готовься к тому, что мы можем войти в этот замок лишь для того, чтобы убить ее самим. Сумеешь ты убить женщину, к которой неравнодушен?
— Не впервой, — отозвался он коротко, и стриг кивнул:
— Хорошо. Будем надеяться, что, если я и ошибся, то в своих худших опасениях. А теперь, Гессе, я буду говорить то, что почитать ошибкой не вздумай. Теперь я прав всегда. Понял меня?
— Каков план?
— Лотта скажет всем, кто будет этим интересоваться, что Адельхайда приболела и лежит в постели. На сутки этого хватит, а после — если у нас ничего не выйдет, скрывать происходящее попросту не будет смысла. Напиши отчет — подробный; оставишь его вместе с вещами Лотте на сохранение. Когда… если так сложится, она передаст его, куда следует. Теперь о самой операции. До замка фогта галопом часа два; выезжаем в четыре.
— В четыре?.. — переспросил Курт растерянно. — То есть, к вечеру? Ехать надо немедленно, пока день, пока солнце! Ты сам сказал, что она в опасности, быть может, в этот самый час Арвид уже обставляет ее торжественное обращение, а ты намереваешься тянуть до ночи!
— Предупреждаю во второй раз, — чуть повысил голос фон Вегерхоф. — Во второй и последний, третьего не будет, Гессе, будет сломанная нога и постель в этом замке. Делать будем так, как скажу я. Если ты не согласен с тем, что я говорю, ты можешь спросить, почему так; спросить — но не более. Если у нас будет на это время. Во всех прочих случаях повиноваться беспрекословно.
— Как слуга? — не сдержался он, и тот холодно улыбнулся:
— Как птенец. Считай, что на время этой операции я тебя усыновил. И при малейшем непослушании буду применять телесные наказания; ясно?.. А теперь я отвечу. «Пока день», ты сказал. Ты полагаешь, что это даст нам преимущество, но ты ошибаешься. Днем Арвид менее опасен, да. За пределами стен или в освещенных комнатах. Но в темных коридорах, в комнатах с закрытыми ставнями, в подвале — там не будет иметь значения, светит ли снаружи солнце. Зато будет иметь немалую значимость тот факт, что на стенах, во дворе, в тех же коридорах и комнатах полно стражи, бодрствующей, Гессе, и бдительной. Днем, кроме двоих или троих опытных стригов и одной новообращенной, на нас повиснут еще и люди — вооруженные, обученные и хорошо видящие и слышащие. Ночью же будет меньше угрозы хотя бы со стороны людей. Кроме того, если Арвид настолько переоценил меня и полагает, что я мог догадаться, где его искать, если он меня ждет — он ждет меня днем. Он просто не может не быть уверенным в том, что я попытаюсь воспользоваться своим преимуществом перед ним и его птенцами. Что же до Адельхайды… Либо уже поздно, либо у нас еще есть время и нам некуда спешить до нынешней ночи.
— Почему?
— Просто поверь. До наступления глубокой ночи он не сделает того, чего мы больше всего опасаемся. И у меня есть время на то, чтобы подготовить некоторые важные мелочи для моего плана. Мы выезжаем в четыре.
— Понял, — отозвался Курт нехотя. — В четыре.
***Лотта держалась отлично — улыбаясь оставшимся гостям и обеспокоенной тетушке, она крайне достоверно и внятно изложила симптомы легкого, но чрезвычайно неприятного недуга, уложившего в постель ее хозяйку, весьма изобретательно отнекиваясь от лекаря и посетителей в лице сострадающего дамского сообщества. Распоряжения, касаемые сумки с вещами Курта и его отчетом, она выслушала внимательно, клятвенно заверив, что все будет исполнено должным образом, если прибывшая зондергруппа обнаружит, что сам майстер инквизитор дать этот отчет уже никогда не будет в состоянии, и лишь ближе к их отъезду, прослушивая указания вновь и повторяя сказанное, помощница Адельхайды начала потягивать носом и часто хлопать ресницами.
Стриг исчез сразу после разговора в комнате Адельхайды; его не было видно нигде вплоть до второй половины дня, и на все вопросы Курт услышал в ответ лишь отговорки и пожелания не лезть не в свое дело. Покинуть замок баронессы фон Герстенмайер удалось с некоторыми усилиями — фон Вегерхофу пеняли на легкомыслие, явно подразумевая под этим его ярое нежелание повести к венцу ее дорогую племянницу безотлагательно, майстера инквизитора призывали в свидетели обвинения, и прощание заняло едва не полчаса. В четыре пополудни, однако, как и было решено, замковые стены уже смотрели в спину.
Коней они пустили крупной рысью, и Курт во все время пути косился на третьего жеребца — с пустым седлом; в том, что он понадобится впредь, были немалые сомнения, равно как и в том факте, что обратно с седоком отправится хотя бы один из них. По временам фон Вегерхоф приказывал переходить в галоп, спустя минуты вновь придерживая скакунов, но больше от него Курт не слышал ни слова. Таким угрюмым и сумрачным он не видел стрига до сих пор ни разу; в седле тот сидел расслабленно, точно на стуле в собственной комнате перед неизменной шахматной доской, однако не заметить, как он собран и сосредоточен, было нельзя. Сегодня на нем не красовалось его обычного вычурного наряда, и фон Вегерхоф был неузнаваем в простой, безыскусной, хотя и добротной одежде из сукна и кожи. Стриг был при мече, пристегнутом за спиной, и кинжале, пренебрегши, однако, какой бы то ни было броней, рукава при движениях рук вызывающе открывали запястья, а расстегнутый воротник — шею.
На собственные руки, держащие поводья, Курт поглядывал скептически, понимая, насколько иллюзорную защиту дают его стальные наручи — если одна из этих тварей пожелает добраться до его крови, на их усмотрение оставалось еще немало подходящих частей тела. Кроме того, зубы и желудок — не единственное оружие его противников, и даже простой кухонный нож, примененный ими, убьет его вряд ли хуже, чем двуручный меч тяжеловооруженного рыцаря, разве что все той же крови вокруг будет чуть меньше. Кольчуги, к которой он уже привык, с которой сжился, снимая лишь перед сном и купанием, на нем сегодня тоже не было, дабы избегнуть лишнего шума, отчего тело ощущалось неприятно легким и открытым, однако и она вряд ли была бы хорошей защитой — меч в руке стрига прорубил бы ее, как пергамент. На боку ощущалась непривычная пустота; арбалета, с которым также не разлучался никогда, Курт не взял. Недальнобойный, но мощный вблизи, заряжающийся разом на четыре болта, словом, идеальный для перестрелок в коридорах и sortir’ах, он не раз выручал прежде, и для замковых переходов был бы самым подходящим оружием, однако на зарядку уходило слишком много времени, при движении он позвякивал стальными деталями, а при натяжении невыносимо громко скрипели струны. Сегодня пришлось удовольствоваться его обычными двумя кинжалами и пригнанным за спиной бастардом, впервые со дня посвящения найдя этому мечу применение практическое, а не лишь только представительское. Вот только много ли будет от него проку…
