Владилен Машковцев - Время красного дракона
— На охоту пошел, ноне много зайцев, уток.
К вечеру, глядишь, идет из лесу, несет зайцев парочку, а то и уток диких с полдюжины. Так бы все ничего, но вскоре прошел слух, что дед Кузьма стреляет из граблей по самолетам. Бабы ахали в ужасе:
— Он чо? С ума спятил? Иропланы сбивает из граблей стрелючих!
— Как напьется, так по самолетам стреляет, бабахает.
— Бают, бумбардировщик днись загорелся, упал на гумно.
— В газетах прописали, што дирижабля взорвалась. Мож, дед Кузьма и угробил энту дирижаблю?
— Не путай, тямнота: разбились сратонавты на шаре.
— А по сратонавтам, чо, стрелять жаканом можнучи?
— Кузьма, знамо, во враги народа перешел с понедельника...
— С воскресенья!
— Не зазря его чакисты в третий раз обыскивают.
Володька, внук деда Кузьмы, еще перед первым обыском стащил браунинг и спрятал его в дупле дуба, который рос в заовражье. Да Кузьма и без пистолета продемонстрировал третье чудо. Он собрал народ на площади возле церкви, забил гвоздь в телефонный столб, отошел с ружьем в сторону.
— Вешайте на хгвоздь тулуп али полушубок!
Председатель сельсовета подвесил на вбитый гвоздь шубейку со своего плеча. На зрелище присутствовали — секретарь райкома партии, уполномоченный НКВД, директор молочного завода, военком, прокурор и судья. Народ не подпустил Кузьму к телефонному столбу. Мол, прояви умение издали, с тридцати-сорока шагов. Толпа стояла полукольцом, поскольку Кузьма должен был выстрелить из ружья крупной дробиной. И грохнул выстрел. Дробина перебила хилявую тесемку вешалки, полушубок упал на снег. Однако чудо было не в этом. В станице старые казаки все стреляли хорошо. Многие из толпы могли с легкостью сбить выстрелом шубейку с гвоздя. Пороховая тишина оцепенила толпу, когда дед Кузьма снова прицелился в лежащий на снегу полушубок и, пугая его, скомандовал:
— Встать! Пристрелю аки собаку! Арш на хгвоздь!
На глазах онемевшей и потрясенной толпы шубейка вскинулась на гвоздик сама. Будто живое существо, она поднялась сама по себе, прыгнула и повесилась воротником внакидку на том самом гвозде, с которого только что упала. Председатель сельсовета, рабочий из двадцатипятитысячников, ощупал и осмотрел свой полушубок вместе с прокурором, уполномоченным НКВД, военкомом и другими активистами по атеистической пропаганде. Не оказалась ли вдруг тут нитка или резинка? Столпились люди, загалдели. Не было лески и резинки! А как же шубейка сама вскочила и на гвоздь подвесилась? Тут и случилась беда: закукарекал председатель, замахал руками и побежал по дороге в коммунизм, свихнулся человек. Увезли его в больницу. На другой день деда Кузьму вызвал уполномоченный НКВД:
— Даю тебе, Кузьма, неделю сроку. Поезжай в город, привези справку с цирку, што имеешь полное право на фокусы. И на охоту за зайцами, за дичью с граблями боле не ходи, запрещаю! Нету у советской власти такого закону, штобы стрелять из граблей.
Поскольку дед Кузьма не привез справку из цирка и не подчинился указанию уполномоченного НКВД, продолжал ходить на охоту с граблями, его решили арестовать. Да и продолжали сигналы поступать, что дед стреляет из граблей по самолетам и дирижаблям. Еще более подозрительными были продолжительные уходы деда в тайгу. Трое суток пряталась вооруженная засада в доме Кузьмы. Взяли деда, когда он вернулся с Малого болота. Арестованного увезли в Курган, а затем отправили этапом в челябинскую тюрьму. Допрашивал деда Кузьму начальник 5-го отделения 4-го отдела НКВД лейтенант госбезопасности Натансон.
— Что-то много вас поступает из казачьей станицы Зверинки, — листал дело Кузьмы лейтенант. — То поэт Борис Ручьев, то Серафим Телегин, то Михаил Люгарин...
— Не ведаю о таких бандитах, я человек мирный.
— Неужели и признаться не в чем? Тех, кто признает вину, мы обычно отпускаем домой. Или отправляем в лагерь на небольшой срок. Были, наверно, грехи?
— Знамо, были оплошки.
— Какие оплошки?
— Из хграблей стрелял, по пьяной хглупости на патреты вождей плевал, нехорошие слова про них хговорил...
— Сказки про грабли не надо повторять. А вот про портреты прошу подробнее рассказать, — приготовился оформлять протокол допроса Натансон.
— Значится, так: приклеил я в коровнике мучным хлейстером патреты я Карлы Марлы, черта энтохго лысохго — Ленина, чумохарю усатую...
— Буденного?
— Ни, Буденный как-никак из казачества. Он по неразумению к большевикам ушел. Сталин — крысохаря усатая...
— Вы так называли вождей при свидетелях?
— Ни, в единении похмельном. Друхгих оплошек у миня нетути, хгражданин следователь.
— Других и не надо, этих предостаточно.
Натансон никогда не бил подследственных, не пытал их. Он не давал арестованным пить, заставлял их стоять на ногах по двое-трое суток. А с дедом Кузьмой он просто забавлялся. В кабинет Натансона приходили многие работники НКВД, чтобы отдохнуть, похохотать, слушая, как он допрашивает деда-чудака. Натансон укрепил кнопками на стене кабинета дешевые плакаты-портреты Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, как бы для следственного эксперимента.
— Покажи, дед, как ты обращался с вождями? — приказывал Кузьме лейтенант.
— Давай, давай! — подбадривали другие.
Кузьма соглашался не сразу, смущало его, что на допросе так много чекистов. Но все же, после уговоров, он подходил почему-то сначала к портрету Фридриха Энгельса, харкал на него и начинал браниться:
— У, Кырла-Мырла противная! Штоб тобя в хгробу кроты обхгрызли!
В Маркса дед Кузьма тыкал пальцем и спрашивал:
— Энто Хридрих?
— Это Карл Маркс, — поправлял деда Натансон.
— Кака разница? Тьфу тобе в рожу, окаянной!
У Антона Телегина сердце похолодело, когда он узнал, что дед Кузьма арестован и находится в подвальной тюрьме челябинского управления НКВД. Дед не знал Антона в лицо, но ему было известно о «своем человеке» в органах, о вертепе Манефы. Успел ли Кузьма переправить Веру с Дуняшей на Васюганье? Неужели арестована и она? Не выдал ли хрыч друзей? Не выдерживают люди допросов и пыток. Из одной тысячи арестованных только три-четыре человека отстаивали истину. Хитаров не сдался, Серафим... Остальные выдавали самые потаенные мысли, оговаривали себя и других, чтобы избежать мучений.
Антон Телегин хохотал громче всех, когда дед Кузьма изголялся над портретами Ленина и Сталина. В конце концов исхитрился, задержался в кабинете Натансона:
— Что за этим придурком? Любопытный дед.
— Нет ничего, кроме дурацкого доноса, будто он стреляет из граблей, сбивает самолеты. Но старик сам себе роет могилу, фиглярничает под расстрел. Да у нас ведь план по ВМН перевыполнен. Я бы его отпустил, но он при Федорове обозвал Ленина лысым дураком. Тут психология, Антон. Дед перед смертью пытается себя выразить. Ему не хочется унести в могилу боль души. Я его понимаю.
Лейтенант госбезопасности Натансон не приписывал деду Кузьме выдуманных преступлений, не заставлял его признаваться в том, чего не было. Старик, как и все арестованные, был обречен, однако, по причине простой. Разнарядка по второй категории была не выполнена. Нужно было до конца года отправить в концлагеря еще две тысячи врагов народа.
— Дай мне его на допрос. Есть у меня одна идея, — сказал Телегин.
— Что-то хошь повесить на него? — спросил Натансон.
— Да, у нас ведь не раскрыто исчезновение Рудакова.
— Ты ж подведешь старика под вышку, Антон.
— Тебе его жалко?
— Он мне нравится. Но валяй, если выйдет. Попробуй, допроси. Кузьму привели в кабинет Антона Телегина.
— Садись, раскури трубку, дед.
— Благодарствую, ин табачок окончился.
— Возьми папиросы мои, накроши.
Кузьма набил трубочку папиросным табаком, закурил. Телегин заговорил рассерженно:
— Ты почему, старый пень, оговариваешь себя? За тобой же ничего нет!
— Из хграблей мы стреляли, дыднако.
— Из каких граблей? Ты рехнулся, Кузьма?
— С рождению таковой.
— Где твой внук?
— Володька-то?
— Да, да, Володька.
— В лесу заблудимшись, на охоте. Да он выйдеть, не беспокойтесь.
— Тебя, дед, видели в лесу с женщиной. У женщины ребенок, девочка.
— Не упомню. Можеть, баба яхгоды собирала, заплутамшись.
— А может, Кузьма, ты сопровождал ее к староверам, на Лосиный остров?
— О тропе к сталоверам не ведаю.
— Та, молодая женщина с девочкой — жива?
— Отчаво ж ей помереть? Должно быть, жива-здорова.
— Ты, дед, можешь взять на себя убийство? Пропал тут у нас один лейтенант, Рудаков. Тебе ж все равно помирать. Скажи, что ты убил его.
— Нешто я на убивца похож?
— Ладно, Кузьма, иди в камеру. Хорошо, что ты меня не знаешь.
— Таперича дохгадываюсь.
— Нет уж, лучше тебе жить без догадок, дед. Станешь догадываться —пристрелю.
— Мы с пониманием, хгражданин начальник.
Через три дня деда Кузьму привели на заседание военного суда. Там сидели уставшие люди, с глазами — воспаленными от бессонницы и частого употребления алкоголя. У деда спросили фамилию, имя, отчество, год рождения. И задали всего один вопрос:
