Наталья Болдырева - У обелиска (сборник)
Это было просто смешно, что, в общем-то, и помогло. В том числе и выжить, потому что бросившего строй одиночку или даже пару с ковыляющим далеко позади зеленым ведомым «мессера» съели бы точно. Разве что приняли бы происходящее за ловушку: мол, ага, пара демонстративно уходит из прикрытия, изображая технические неполадки или что-то в этом роде. А десять ждут… Но лучше уж так, как случилось. Пусть это и отняло столько сил, которые нужны для боевой работы. Зато четко разъяснено и себе, и тому, другому: в кабине одномоторного истребителя помещается только один человек. Двое – это много, а в отношении того, кто из них главный, сомнений у лейтенанта не имелось.
Степан кивнул стоящему по стойке «смирно» сержанту, повернулся к нему спиной и отошел метров на пять, чтобы тот не видел его лица. «Поговори еще у меня!» – мысленно погрозил он шепчущему что-то неразборчивое, совсем уже тихому голосу. И впервые за долгое время усмехнулся, поднимая лицо к медленно раскаляющемуся, становящемуся все белее диску солнца. Небо уже затягивало дымом, грохот тысяч орудийных стволов, по огромной пологой дуге далеко опоясавших расположение их полка, превратился в рев. Машины уже заканчивали заправлять. Скоро в вылет, в третий за день.
* * *Дожидаясь Богдана на ступенях торгового центра, Игнат курил одну сигарету за другой, так, что сплевывать приходилось каждую минуту. Проснувшись к одиннадцати и полчаса просто просидев на кровати в отупении, он по-быстрому созвонился с приятелем и договорился встретиться в час, но тот опаздывал. Даже выбрать, кому звонить, с кем обсудить случившееся, оказалось проблемой. Близких друзей или подруг у Игната не было, и нужды в них он никогда не испытывал. Однозначно можно было попробовать посоветоваться о своем психическом здоровье с отцом, но не по телефону: тот еще пару лет назад очень четко объяснил, чем грозит ему неосторожно сказанное при чужих слово. Оставался Богдан – пусть не друг, но человек однозначно своего круга.
Из дома Игнат шел пешком, а не ехал на машине. Частично оттого, что хотелось сэкономить время: даже летом в их районе по проспектам было не протолкнуться, каким бы наглым водилой ты ни был. Частично – оттого, что новая его часть, чужак, зацепившийся за край его сознания, хотел посмотреть вокруг. Ему было любопытно, и это любопытство было не побороть. Впрочем, стоило признать, что Игнат не особо и старался. Ему самому хотелось увидеть, что будет, оценить реакцию чужого. И он не прогадал. Реакция была такой яркой, такой четкой, что до сих пор хотелось «хлопать варежкой» в удивлении от того, что он не видел этого сам. И огромным плюсом Игнат счел явный прогресс в понимании чужака: если всего сутки назад это были просто картинки и эмоции – бессловесные, неоформленные, некомментируемые, – то теперь это были если уже не слова, то что-то близкое к ним.
Москва. Столица Российской Федерации, веселый и сумасшедший город, поражающий роскошью, контрастами, пространствами – всего этого и многого другого в нем было через край. И этот город был оккупирован. Причем дело было даже не в количестве надписей на иностранных языках, бросающихся в глаза там и сям, с половины витрин, с половины громадных светящихся надписей на раскрашенных домах. И не в том, что исчезли сто лет стоявшие на знакомых местах булочные и молочные, превращенные теперь в искрящиеся хрусталем, ярко светящиеся витринами оазисы совершенно несусветной ерунды: дорогой кожи, дорогого золота, сверхдорогих тряпок.
Но прежде всего дело было в том, как выглядели теперь в этом городе люди. Почти половина ходила, глубоко вжав головы в плечи. Точнее даже, не ходила, а совершала перебежки от одного ориентира к другому. А другая «почти половина» явно состояла из оккупантов. Причем иногда они даже одеты были так же, не лучше и не иначе. Но они иначе вели себя: раздвигали движущихся навстречу опустивших глаза людей плечами, шумно перекрикивались, швыряли себе под ноги весь мусор, который производили, чтобы себя развлечь. Вслух, не стесняясь, обсуждали на разных языках попадающихся им на глаза девушек и женщин. На тех же или уже других языках, не боясь ничего, с удовольствием матерились.
Раньше Игнат как-то не замечал, насколько таких людей в городе много. Были и другие. Довольно немногочисленные интуристы, со смешанными чувствами, отражающимися на лицах, как на экранах: недоуменное презрение, брезгливость, восторг от экзотики. Молодежь обычного вида – сплошной смех и готовность любить. Ну, так вокруг и было лето, июль, со всеми его радостями. Милиция в непривычной форме. Но, между прочим, четко делящаяся на те же основные категории: половина изо всех сил смотрит вниз, стараясь не замечать, как ведут себя оккупанты, а вторая явно наслаждается происходящим и даже активно в нем участвует.
И еще партизаны. Отдельные живые лица, отдельные взгляды, бросаемые вроде бы такими же людьми, как большая часть остальных. Если бы взгляды могли резать, улица бы залилась кровью до краев… Эти люди были разного возраста – и только чужой, новый взор изнутри позволил Игнату впервые их заметить, выделить из многих десятков других лиц. А потом этот «чужой» внутри его головы куда-то делся, оставив только след, воспоминание о себе. Как нагретое место. И все сразу поблекло, стало более привычным. Хотя от этого не менее страшным.
– Эй! Эгей, оглох, что ли?
Опоздавший Богдан уже поднимался к нему по ступенькам, улыбаясь и размахивая рукой на ходу. Игнат приветственно кивнул и тут же приподнял брови: Богдана нагонял высокий молодой парень в черной форме с желто-черными нашивками – охранник парковки.
– Подождите, пожалуйста!
Богдан остановился, не дойдя до Игната буквально несколько ступеней. Обернулся, удивленно оглядел догнавшего его парня сверху донизу.
– Это ваша машина вон та? Серый «Ленд Ровер»?
– Ну?
– Вы на пешеходной дорожке запарковались.
– И шо?
Игнат видел лицо Богдана чуть сбоку, но выражение на нем было отлично знакомым. Не только ему, вообще всем.
– Сейчас середина дня, – все еще спокойно объяснил парень, – на парковке полно мест. Уберите, пожалуйста, свою машину с пешеходной дорожки. Она обозначена «зеброй».
– Да пошел ты со своей «зеброй»!
Богдан отвернулся от охранника, поднялся на ступеньку и снова широко улыбнулся.
– По ней ходят люди с тележками, – глухо добавил охранник в его спину. – Могут поцарапать.
Это заставило Богдана обернуться снова.
– Слухай, ты, говнюк. Если я увижу на своей тачке хоть одну царапину, когда вернусь… тебе такое будет! Не просто будешь все мои ремонты до конца жизни оплачивать, а… – Он покрутил в воздухе пальцем, подбирая слова. – В общем, лучше ты стой и охраняй ее до конца своей смены. Чтобы не поцарапали. Понял, ублюдок?
Не дожидаясь ответа, он обернулся в третий раз, поймал взгляд Игната.
– Нет, ну ты видел, а?
– Видел, – подтвердил тот, разглядывая парня в шаге за спиной Богдана. Без чужого взгляда ему было не очень просто различить, «партизан» это или нет. Может, и «партизан», хотя и попроще других. А может, и нет. Постояв с полминуты на ступенях, он ссутулился и побрел вниз. То ли охранять машину, то ли куда подальше. Поверил и решил не связываться. И, разумеется, правильно поступил. Богдан не врал: он мог сделать все, о чем говорил. Один папин звонок – и проблемы решаются полностью, целиком и безоговорочно, такое уже случалось. Стоило папе Богдана ткнуть пальцем в нужную клавишу селектора, и тут бы вся смена охраны исполняла народные песни, провожая этого парня по дороге в КПЗ. И нет гарантии, что он бы доехал до мест заключения непокалеченным. Да, он мог это устроить. Да, даже из-за такой ерунды. Потому что завоеванный многими усилиями авторитет стоил дорого и ослаблять давление на окружающий мир нельзя было даже в мелочи. Съедят.
– Ну, чего звал? – спросил Богдан. О произошедшем только что он уже забыл. Не придал значения.
– Хорошо, что Кремль не разрешает русским иметь оружие, – невпопад заметил Игнат.
– Чего?
Приходько кивнул ему за спину, на уходящего охранника. Сгорбленный, голова опущена, движения неверные – как выпивший.
– А-а, да хрен с ним. Быдло. Пошли, посидим в «Молли», потреплемся.
– Слышь, Богдан, а как ты думаешь, – спросил Игнат еще по пути, между сияющими витринами, забитыми дорогими вещами. Он даже прислушался к себе, но нет, чужое сознание не проявлялось, – что будет, если нас оккупируют? Не как сейчас, а по-настоящему: с виселицами, газовыми камерами, рвами вокруг каждого крупного города… С партизанами в лесах… Вот ты взрослый двадцатилетний человек. Что ты будешь делать?
Тот даже остановился, так изумился вопросу.
– Да ты че, земляк? Сбрендил? Кто нас оккупирует? Белорусы?
