Джеффри Барлоу - Спящий во тьме
Кто изменился, а кто и нет
Буран стих, тучи разошлись, небеса прояснились, температура резко упала. Мелководные плесы реки Солт промерзли едва ли не до дна. Вскоре, как и предсказывал хозяин «Трех шляп», олдермены города объявили зимнюю ярмарку. На толстом слое льда выстроились целые улицы палаток и ларьков, прилавков и лавочек, где торговали всевозможным товаром, поджаривали на вертеле птицу, угощались пуншем, разыгрывались кукольные спектакли, комические фарсы и тому подобные представления. Между ярмаркой и цепным мостом катались на салазках, и тут же целые толпы фигуристов описывали круги и выделывали сложные восьмерки. А на берегу реки вовсю шло состязание еще более азартное: гонки экипажей. Подобные забавы, конечно же, собирали огромное количество горожан; все они, невзирая на стужу, были рады выбраться из домов, доверху заваленных снегом.
Был у людей и еще один повод для ликования – более весомый: ведь с тех пор как буран утих, призраки, досаждающие старинному городу, тоже исчезли. Вот уже несколько дней не приходило известий ни о каких новых ужасах, никто ничего больше не видел и не слышал, на улицах не отплясывали мертвые матросы и крылатые демоны не порхали вокруг шпилей приходских церквей. Проповедники торжественно сообщали с кафедр о том, что свежее, холодное дыхание зимы очистило воздух от всего недоброго. Мороз и впрямь ударил прежестокий; возможно, в такую стужу призраки тоже замерзли. Все, кроме черного корабля с пробоиной в борту, что по-прежнему стоял на невидимом якоре в солтхедской гавани.
В один из таких прекрасных дней, ближе к вечеру, когда оранжевый шар солнца висел у самого горизонта между небом и морем, по цепному мосту проскакал всадник верхом на костлявом взлохмаченном гунтере с белым чулком на одной ноге. Ехал он, с интересом поглядывая вниз, туда, где на льду полным ходом шло веселое гулянье. То был приземистый джентльмен в черном дорожном платье; голову его закрывала мягкая черная шляпа, а лицо – чудовищная черная борода, смахивающая на непомерно разросшийся куст. В узком проеме между полями шляпы и завитками бороды глаз почти не было видно – этот удобный промежуток заполняли очки.
Всадник неспешно проехал через город, стараясь избегать центральных магистралей и держась боковых, менее людных улочек, и наконец добрался до некоего трактира на вершине холма, глядящего на гавань. То было древнее строение из закаленного красного кирпича со вставками из векового дуба, со створными окнами и разверстыми фронтонами, доверху оплетенное плющом. Спрыгнув с коня, невысокий жилистый джентльмен дал распоряжения конюху насчет своего скакуна – очень сдержанно, в нескольких словах, в пространные беседы не вступая. При этом он плотно кутался в пальто, а шляпу загодя надвинул на самый лоб. Пышная борода почти полностью скрывала лицо: наружу торчали только очки – как теперь выяснилось, с дымчатыми стеклами.
Засунув руки в карманы, джентльмен опасливо оглядел двор, направился к боковой двери и нырнул в «Клювастую утку»: трактир, конечно же, назывался именно так. Гость присел за крепко сбитый столик у окна, рядом с камином, где чадил торф, держась по возможности спокойно и непринужденно. Однако при взгляде на джентльмена в черном отчего-то начинало казаться, что, умей он сливаться с меблировкой, именно так бы он и поступил, дабы не привлекать к себе лишнего внимания.
Спустя какое-то время к нему присоединился джентльмен среднего роста с грубыми чертами лица, темными сальными волосами и седоватой, коротко подстриженной бородкой. В глазах его поблескивала сталь, а челюсть казалась изваянной из камня. Не обменявшись с джентльменом в черном ни словом, он уселся неподалеку в удобное кресло с подголовником. Сторонний наблюдатель, возможно, заметил бы, что взгляд его то и дело обращается к соседу и что он незаметным кивком или покашливанием то и дело дает понять джентльмену в черном, что его видят и о нем помнят.
Согревшись в тепле, джентльмен в черном расстегнул тяжелое пальто и снял перчатки. Сняв шляпу, он аккуратно положил ее на стол перед собой. От огромной бороды, по чести говоря, тоже не помешало бы избавиться, ибо в свете очага стало видно, что неохватный ворох завитков – всего лишь бутафория, подделка настолько вопиюще неубедительная, что обладатель ее смахивает на жалкого актеришку из еще более жалкой пьесы. Черные одежды, темные стекла очков, длинный, узкий нос, красно-кирпичные щеки, проглядывающие тут и там сквозь накладной «куст», – все свидетельствовало о том, что джентльмен за столиком – не кто иной, как Самсон Хикс. Сам мистер Хикс, впрочем, об этом не подозревал, будучи свято уверен: борода скрывает его черты, и никто в целом мире не догадается, кто он такой.
Чугунный Билли – седоватый ветеран в кресле – откашлялся и пробормотал себе под нос что-то насчет погоды и тупости трактирщика, который до сих пор так и не показался. В ответ мистер Хикс чуть заметно кивнул, сообщая сподвижнику, что тот услышан и понят.
Вскоре к ним присоединился и третий джентльмен. Вновь прибывший был долговяз и тощ, с сонным взглядом, пышными седыми бакенбардами и довольно покуривал глиняную трубочку. Непринужденным взмахом руки он приветствовал остальных и устроился в соседнем кресле у огня. Билли осведомился насчет погоды за окном, мистер Лью Пилчер (ибо это, конечно же, был он) тихонько воскликнул:
– Экая холодрыга!
После чего между тремя джентльменами состоялся следующий разговор на пониженных тонах.
– Как жизнь? – спросил мистер Хикс вполне любезно, однако ощущалась в его голосе некая натянутость, как если бы ответа он ждал с повышенным интересом. – Новости есть? Какого плана? Вы, часом, не слышали, что там происходит… ну, в родной конторе… и каково положение определенного лица?
– Не то чтобы очень хорошо, – отвечал Билли.
– Нет-нет-нет, – подхватил мистер Пилчер, качая головой и сочувственно прищелкивая языком. – Плохи его дела.
Поскольку прозвучало это все не слишком оптимистично, мистер Хикс запросил подробностей.
– Мировой судья выдал ордер на арест, Самсон. Если люди шерифа дознаются, что ты в городе, сидеть тебе дни и ночи под замком. В тюрягу загремишь! Это все скряга расстарался, сам понимаешь: дескать, кража скота, и все такое прочее. Гнусный скопидом! Так что ты смотри, по сторонам-то поглядывай! Треклятые шерифовы прихвостни тебя уж вовсю высматривают: так глазами и зыркают! – сообщил Билли, прижмуривая один из собственных стальных «окуляров».
– Ордер на арест! Ну, не чушь ли? Экая смехотворщина! – воскликнул мистер Пилчер, снова прищелкивая языком, как если бы в жизни не слышал ничего абсурднее.
Мистер Хикс воспринял новость более или менее хладнокровно. Для виду он твердил себе, что ему все равно, ведь он ждал чего-то подобного, загодя принял меры и в «маскировке» своей уверен… однако за дымчатыми стеклами проглядывала тревога, некое дурное предчувствие, из тех, что нельзя ни толком определить, ни отринуть. И невзирая на все его усилия, при одной только мысли о скряге в голове у него воцарялся хаос.
– А вы-то как?
Оба его коллеги энергично затрясли головами, давая понять, что уж на их-то счет никаких ордеров на арест не выписывали и вряд ли выпишут.
– Да, тут без долговязого гнусного прохвоста не обошлось, – откликнулся Самсон. – Думает, весь мир принадлежит ему, плюс еще половинка! Этот и луну бы заодно прихватил, кабы только дотянулся. Он и жирный прохвост, тот, что под скрягову дудку пляшет, – здорово они спелись. Деловые люди, тоже мне! Такие уж мы гордые, такие могущественные, а для старины Хикса и словечка доброго не найдется! Так я скажу вам – и оченно это уместно прозвучит! – в тюрягу их обоих!
– В тюрягу, – протянул мистер Пилчер, невозмутимо взмахивая трубочкой.
– Ого-го! Тюряга для них слишком хороша, – возразил, мрачно сверкнув очами, Билли. – Таких загребущих мерзавцев днем с огнем не сыщешь. Эти мне Таски, и эти мне треклятые судейские – паразиты! – эти мне Баджеры и Винчи!
– Вздернуть бы их, то-то было бы славно, – мечтательно предложил мистер Пилчер. – Давненько я не видывал удавленничков. Хикс, ты как насчет повешения-то – чтоб оба в петле покачались, а?
– Для таких и виселица слишком хороша, – гнул свое Билли.
– Джентльмены, джентльмены, – вмешался Самсон. – Когда-то, вынужден признать, старина Хикс думал так же, как и вы – представлял себе палача с петлей и улыбался. Виселица – веревка – молитва – прыжок – последний танец – труп – добро пожаловать в анатомичку. Да-да!.. Но, держу пари, вы, джентльмены, помните старую пословицу: дохлой мыши холод – не холод. Ну, препарируют их… а им-то что, после того как в петле поболтались? Они ж ничего не почувствуют! Нет, никаких виселиц, в тюрягу их, и только. На мой просвещенный взгляд, джентльмены, тут-то их и доконает клаустрофобия. Да-да! Есть такой медицинский термин: я уж вижу, что вы в затылках чешете. Тюряга – надежная камера, стало быть – куда лучше, чем петля: так они куда дольше протянут! То-то будет у них время поразмыслить! Так что, как видите, я свое мнение пересмотрел. Вы только вообразите себе, джентльмены: долговязый гнусный прохвост и жирный мерзавец брошены в одно и то же холодное темное подземелье, и заняться-то нечем, остается лишь размышлять о собственном бедственном положении; причем оба знают, что помилование им и не светит. Конца-краю мучениям не предвидится – завершатся они только вместе с жизнью. Вообразите себе такое, джентльмены! Ну, разве не мило?
