Вениамин Гиршгорн - БЕСЦЕРЕМОННЫЙ РОМАН
В Париже было получено известие о смерти Людовика XVIII – обстоятельство, немного обескуражившее Бурбонов, все еще не унимавшихся в своих притязаниях и без толку бродивших по Испании и Англии. Когда о них заговаривали как об эмигрантах, Роман неизбежно вспоминал Николая Николаевича «длинного» [12], Милюкова и многих других и жалел, что не с кем поострить на эту тему.
1817 год расположил Владычина к воспоминаниям, и однажды, только что оповестив Академию о созыве в ноябре, перед своим отъездом в Россию, съезда химиков, он внезапно отодвинул лежавшую перед ним работу и поехал к императору. Набросав картину относительного благосостояния Европы, Роман получил у императора искреннее согласие на устройство национального праздника под названием «Le meilleur jour» [13].
О, Владычин знал, к какому дню это приурочить. Помня разницу в стиле и желая быть пунктуальным перед своей совестью, он распорядился все приготовления в столице и в стране приурочить к 6 ноября 1817 года…
* * *
В это сухое и ясное утро Роман был разбужен доносившимися с улицы звуками «Марсельезы». Он торопливо оделся и вышел на балкон.
Дробя булыжник веселым топотом, колыхая воздух криками и песнями, шли мимо Пале-Рояля толпы. Когда Роман показался на балконе, многие узнали его. Романа любили в Париже. И если при дворе он все еще встречал косые взгляды и прямые насмешки, то простонародье – люди с загорелыми лицами и мозолистыми руками, широкоплечие бородачи-блузники, басистые рыночные «мамаши», плебеи, чернь – всегда поминали добром чудака князя, который не был горд и заносчив, как другие, часто даже ходил пешком, разговаривал запросто, а главное, при нем стало легче жить – работа прилично оплачивалась, продукты подешевели, и фраза «памятуя о благе народном», начинавшая императорские манифесты, перестала вызывать дружный смех, если в конце стояла подпись Романа.
Романа громко приветствовали. И он отвечал широченной улыбкой, кивком головы и махал руками до тех пор, пока совсем не устал.
Он на минуту закрыл глаза.
Внезапный вихрь воспоминаний сорвал с древков трехцветное знамя, смел праздничную толпу, опрокинул оркестры – и на сразу опустевшую площадь другая толпа вынесла другие знамена. Явственно прозвучал «Интернационал».
– Простите, ваше сиятельство! «Интернационал» стих.
Новый чиновник – еврей – стоял в дверях.
– А-а… Подите сюда, господин Маркс!.. Ну, как ваша супруга?… Она ведь как будто…
Еврей радостно смутился.
– О, благодарю, благодарю!..
– Я обещаю вам устроить судьбу вашего ребенка… Если это будет мальчик, мы назовем его Карлом. Не так ли?
17
«Сегодня на балу у Талейрана появился новый человек; его называют Роман Владычин, князь Ватерлоо. Он оказал Наполеону большие услуги и теперь в фаворе. Он своеобразно одет у него отличные манеры и прекрасное произношение. Кажется, он русский, но сейчас из Америки».
* * *
«Интересный день… Князь Ватерлоо посетил мой салон. Я познакомила его с Тальма и Давидом Они говорили об искусстве Князь высказывал замечательные мысли, я поражена их яркостью и новизной.
Я удивляюсь сама себе, но сердце мое билось немного сильнее обыкновенного, когда князь целовал мою руку, прощаясь…»
* * *
«Я непозволительно счастлива сегодня Только что покинул меня князь Роман. Мы провели очаровательный вечер на террасе, раскинувшись в креслах; князь прекрасно поддерживает разговор, каждое его слово блестяще и неожиданно… Он совсем затмил меня…
Я удивлена одним маленьким инцидентом этого вечера: мы только что кончили спор о новой картине Давида; после паузы князь пробормотал, глядя на меня: «Как странно… как странно!..» – «Что странно, князь.7» – спросила я. «Странно, madame, что я встретился с вами… Эта встреча казалась мне совершенно невозможной»… – «Как, встреча со мной? Но разве вы слышали что-нибудь обо мне в вашей далекой Америке?» – «Я читал о вас, madame…» – «Читали, князь? Но где?» Князь замялся: «В американских газетах печатались сообщения о вашем высококультурном салоне, madame…» Я не понимаю, что смутило князя.
Было уже поздно, князь распрощался. Я откинула штору и смотрела ему вслед. Он быстро и легко шел по аллее; вдруг, словно почувствовав мой взгляд, князь обернулся; он заметил меня, низко поклонился, и фигура его растаяла в синей прозрачной мгле. Теплый ветерок колыхал пламя свечи. Я потушила ее и легла. Я долго не могла заснуть».
* * *
«Мое усталое сердце сорокалетней женщины бьется сегодня слишком быстро, слишком слышно… Ах, разве можно было ожидать этого!..
Князь Роман засиделся у меня дольше обыкновенного… Мы беседовали о жизни, смерти и о любви. У Романа красивый голос, интересное лицо… Слушать его – наслаждение. Он рассказывал о некоторых своих идеях; я смутно чувствовала их революционность, хотя разобралась не во всем.
Мы гуляли в парке под огромной, низкой луной… Аромат мирт и померанцев был густ и душен… Как это случилось, я не знаю. Поцелуи Романа сладки и страстны…»
* * *
«Дни большого и полного счастья… Он сказал, что у меня улыбка Моны Лизы…»
«Сегодня ужасный день. Вот в чем дело: я заметила, что с некоторого времени в комнатах мужа происходят какие-то собрания.
Часа два назад я пошла на половину мужа поделиться с ним новостями одного письма, полученного мною утром. Не доходя, я услышала глухой гомон голосов… «А! Очередное сборище. Муж опять занялся делами… Странно… Ведь он, кажется, окончательно бросил коммерцию», – подумала я.
Портьера, складки которой раскинулись, словно крылья гигантской птицы, приютила меня в своей тени.
Дверь была неплотно заперта. Я остановилась с замирающим сердцем. Имя Романа Владычина было несколько раз произнесено кем-то. Голос показался мне знакомым. Я посмотрела в щель…
Талейран…
Я узнала ужасные вещи: это заговор против императора и Романа.
Талейран через Меттерниха вошел в сношение с Англией и Россией. Предполагается переворот, срок которого приурочен ко дню высадки какого-то десанта. Некоторые воинские части уже распропагандированы. Кто надо – подкуплен. Впрочем, может быть, я что-нибудь спутала.
Уже поздно… Меня клонит ко сну, я так устала и переволновалась. Завтра, раненько, поеду к Роману и расскажу ему все. Он, конечно, будет смеяться над этими жалкими изменниками. Он будет смеяться… А я?… У меня дурное предчувствие… Мой Роман!.. Я боюсь не только за его власть… Я боюсь за его жизнь…»
* * *
«Мой дорогой дневник!
Сегодняшняя твоя страница, по правде, должна быть черной. Но она бела – ты ждешь моей откровенности… Прости, только несколько строк. Я так несчастна, прости!..
У меня горе, мой дорогой друг… И если оно непоправимо – то еще одна, последняя, запись, и мырасстанемся навсегда… Запись эта – дата моей смерти. Ибо Жюльена Рекамье умрет в тот самый день, когда не станет Романа, моего Романа.
Я только что от него… Я опоздала, ах, я опоздала, друг мой…
Роман арестован… Они убьют его… Что мне делать?… Глаза мои сухи, но в сердце жадный, жесткий огонь…»
* * *
«Я обманула тебя, мой дорогой дневник… Это еще не запись… А ты уже испугался, бедняга… Ты не хочешь моей смерти, ты сопротивляешься, я не сразу смогла перевернуть страницу своими дрожащими пальцами… Мы с тобой любим друг друга, ты – мой самый нежный, самый послушный…
Я покидаю тебя, но не скучай – я скоро вернусь, я вернусь так скоро, как только смогу, – ведь от этого зависит жизнь Романа и моя жизнь, мой дорогой… Да, да, я не передумала, я только хочу попытаться все поправить… Ведь жизнь лучше смерти, гораздо лучше, поверь… Поверь… до свидания…»
* * *
«Наполеон удивился, увидев меня…
– Вы? – сказал он. – Вы?! – И затем почтительно и церемонно поцеловал мою руку… Он был заметно взволнован и нервно дышал. Вероятно, это просто одышка.
Наполеон расспрашивает меня о Париже – что слышно, какие пьесы идут в театрах, какие новые книги вышли за это время, хотя, кроме гетевского «Вертера», он, кажется, не читает ничего… Он старается быть любезным и обходительным, но я вижу снедающее его любопытство – зачем я здесь?…
![Алина Борисова - По ту сторону Бездны[СИ]](/uploads/posts/books/1064/1064.jpg)
![Татьяна Зингер - Неудавшаяся история [СИ]](/uploads/posts/books/145167/145167.jpg)