Герман Романов - Лондон должен быть разрушен. Русский десант в Англию
— Наконец-то!!!
ДЕНЬ ВТОРОЙ
28 июня 1804 года
Булонь
— Да что же это такое?!
Колокольный звон оглушал, словно кузнечным молотом били прямо в душу, — Петр только раскачивался на ногах, абсолютно беспомощный, зажав ладонями уши и накрепко закрыв глаза веками. Но такая защита оказалась совсем ненадежной. Звук все равно вибрировал в мозгу, давя на затылок и виски неимоверной болью, а в глазах то и дело разрывались огненные вспышки, отдающие ослепительным светом чудовищной электросварки, от которой ум за разум заходил.
— Да пропади ты пропадом!
Петр простонал, не в силах сдерживать чудовищную боль, проклиная свое бессилие. И словно колдовское заклинание, его отчаянный выкрик достиг нужного результата — звон резко оборвался, будто пономарь повис на биле, цепко держа веревку и упираясь ногами, а свет померк, погрузив мозг в темноту: неведомый спаситель повернул рубильник, отключив электричество.
— Ух ты…
Выдох непроизвольно вырвался из груди, принеся собою умиротворенность и спокойствие, словно у несчастного страдальца забрали неимоверный труд, — наверное, такое же облегчение испытал Геракл, когда с его плеч сняли небесный свод.
— Ба! Опять, на том же самом месте!
Восклицание вырвалось из груди само по себе, стоило Петру разомкнуть веки. Он не ослеп, как боялся, и не оглох, а потому радостное щебетание птичек, порхающих с ветки на ветку, гудение шмелей, стрекот кузнечиков вливались в уши сладкой музыкой. А глаза видели ту самую церковь, которая вот уже несколько раз была в его снах.
Сияющие свежей побелкой кирпичные стены, блистающая золотом маковка купола, увенчанная православным крестом, — святой храм каким-то чудесным образом очистил его душу, принеся спокойствие и умиротворенность. Сразу же захотелось упасть на мягкую зеленую траву, чтобы видеть плывущие по голубому небу белые облака, прищуривая глаза от нестерпимого золотистого блеска.
— Боже, как хорошо!
Петр был счастлив, его сейчас ничто не тревожило, душа умилостивилась. И, может быть, впервые за долгие годы он обрел то безмятежное спокойствие, о котором мечтал всю жизнь. Но в подсознании словно засела маленькая заноза, которая не позволяла ему окунуться в радостную купель бытия, и эта самая игла с каждым разом все больнее давила, покалывала, безжалостно на чав терзать душу. Петр непроизвольно дернулся, поняв причину беспокойства.
Звон?!
Колокола не били всенощную, как всегда происходило во снах, будто дали монашеский обет молчания и ничем не хотели нарушать опустившуюся на землю тишину.
— Нет, так дело не пойдет! — удивленно пробормотал Петр. — Это выходит за рамки сценария…
Император поднялся и осмотрелся еще раз. Чудную деревенскую пастораль ничто не нарушало, не было вокруг ни людей, ни скотины, ни птиц, как Петр ни присматривался.
— Да что же это такое? Ничего не вижу, зато все слышу. Чудеса, да и только!
В полной задумчивости Петр прошелся по мягкой траве, уже настороженно поглядывая по сторонам, хотя привычного беспокойства внутри не имелось. И тут его пронзила одна мысль, о которой он как-то в эти секунды запамятовал: «А где же мой добрый дедушка, мать его за ногу?! Ведь у этой церкви у меня с ним постоянно „стрелка“ забита, всякие „базары“ терли! Хорошо, что больше не дерется и меня не поучает… Ох, грехи мои тяжкие, как же я сочувствую его бедным подданным, что имели такого царя, не к ночи буде он помянут!»
Петр повертел головой — но ни долговязого царя, ни его расфуфыренного, преданного как пес, но вороватого Алексашки Меньшикова не наблюдалось. Это обстоятельство сразу же озадачило.
— Не понял! — воскликнул он. — Выходит, этой сладкой парочке на Божий свет появляться нельзя?! Либо ночью шастают, либо в сумерках приходят, на закате. Грехов, видно, много, но не все тяжкие, раз хоть на край солнца им дают полюбоваться!
Петр ущипнул себя за ногу, больно, как гусь своим клювом, но чудный сон продолжался. Так же ярко светило солнце, зеленела кругом травушка-муравушка, а из рощи слышалась перекличка птичьих голосов: птахи лесные то ли перебранивались меж собой, то ли, совсем наоборот, изнывали от внезапно навалившегося счастья.
— Ладненько, пойду куда-нибудь, осмотрю окрестности, раз проснуться мне не дают! А так прогулку совершу, может быть, чего нового в здешних пенатах и увижу…
Приняв решение, Петр бодренько пошагал по траве, по привычке положив левую руку на бедро, как бы придерживая шпагу, которой, понятное дело, у него сейчас не было.
Отдал он стальной клинок шведского короля Карла XII своему внуку, о чем порой искренне жалел. Но раз обещал, то сделал, хотя пупырчатая жаба частенько давила на душу, топорищ свои бородавчатые лапки в алчных приступах.
Дорога оказалась легкой, шагай себе по ней да шагай, любуйся пейзажем, словно сошедшим с полотен известных русских живописцев, слушай пение лесных обитателей. Прикушенная зубами зеленая травинка несла в себе легкий запах полыни, чуть горьковатой, но приятной, слегка будоражащей плоть и кровь.
Запах юности, кто ж из нас не ощущал его и не печалился спустя долгие годы, когда тоска с силой давила на сердце. Ведь прожитые годы, как та полынь — пока не ляжет снег, горечь витает в воздухе, но тем самым давая жизнь. А уж белое покрывало, словно саван, душит живое, но потом дает надежду на будущее возрождение, которого все с нетерпением ожидают, чтобы снова вдохнуть горечи жизни…
— Так и есть! — пробормотал Петр, а его ноги сами делали шаг за шагом, словно отмеряя не пройденные сажени пути, а прожитые им годы. Он шел, не зная куда, но упрямо стремился к какой-то неведомой цели, заветной и желанной, но недостижимой…
Дувр
— Цитадель наша, ваше превосходительство!
Выскочивший из темноты морской пехотинец радостно прокричал долгожданное известие и снова канул в черную мглу. Странно, но сопротивления гарнизон небольшого портового городка совершенно не оказал, да и в проливе, как это ни удивительно, русские галеры не встретили патрульных фрегатов или бригов.
Такое вопиющее пренебрежение службой несколько озадачило контр-адмирала Максимова, но не могло его не обрадовать. Теперь он надеялся, что высадка штурмовых групп по всему юго-восточному побережью Англии, от Гастингса до Дувра, прошла успешно.
— Казармы взяты, ваше превосходительство! — очередной посыльный вынырнул из темноты.
— Солдаты сдались?
— Мы их вырезали, господин адмирал!
Теперь голос был иной, уверенный в себе: говорил кто-то из офицеров, причем явно знакомый, и Максимов уточнил:
— Всех, мичман?
— Да там их немного было, господин адмирал, на раз-два в ножи всех взяли. Никто и не пикнул…
— Вы уж осторожней, Викентий Петрович, «языки» нужны!
— Слушаюсь, ваше превосходительство! В замке наверняка кого-то взяли, я мигом!
Адмирал хмыкнул. Он постоянно хвалил мичмана Гончарова за исполнительность, но уж больно потомок татарских беев презрительно относился к пленным, не считая их за людей, постоянно твердя, что настоящий воин должен драться до последнего вздоха.
Хотя, по большому счету, именно сейчас Максимов не хотел связывать себе руки пленными в столь ответственный момент. В первом броске на южное побережье шло всего полсотни галер, на каждую из которых гребцами и командой погрузились три сотни морских пехотинцев. Прорваться, судя по всему, удалось практически без потерь. Теперь следовало любой ценой удержать захваченные гавани и дождаться прибытия главных сил десанта.
— Зажечь брандеры, обозначить вход!
Контр-адмирал отдал команду, нисколько не сомневаясь, что она будет выполнена.
Действительно, не прошло и пяти минут, как слева и справа от входа в гавань вспыхнули два ярких огня — то подожгли две галеры, набитые горючими веществами под завязку: смолой, селитрой, нефтью. Теперь огонь этих импровизированных маяков хорошо послужит многим другим кораблям союзного флота…
Гибралтар
— Русский флот проследовал в Кадис, сэр…
Голос флаг-офицера дрожал от еле сдерживаемого возбуждения — наконец произошло то, что все англичане, от флагмана до юнги, ожидали в лихорадочном нетерпении.
Адмирал Коллингвуд, первый барон Катберт, чуть улыбнулся долгожданному известию. Старый моряк прекрасно понимал, что идущих на всех парах кораблей московитов не догнать его парусным линкорам. Но как только они свяжут себя по ногам огромным скопищем французских и испанских судов, то все их преимущества превратятся в недостатки.
