Надежда Попова - Ведущий в погибель.
— Или просто у меня более развитая фантазия и никакой узды, чтобы ее застопорить. Александер однажды уже посоветовал мне уйти в сказители.
— Твои противники, — наставительно проговорила Адельхайда, — и те выявили твой талант видеть дело в мелочах. Замечать незаметное. Тебя пытались устранить — именно потому, что это правда. Ты узнал многое и многих именно потому, что они не ошиблись в тебе — ты действительно способен схватить что-то мимолетное, что от взгляда прочих ускользнуло…
— У меня разболелась голова, — вздохнул Курт, и та осеклась, глядя на него придирчиво из-под приподнятых бровей.
— Это к чему? — уточнила она спустя мгновение. — Проснулись старые уличные привычки, Курт Гессе? По какой еще причине можно было столь нагло и неприкрыто похитить у женщины ее самый весомый аргумент?.. который, к слову сказать, в твоих устах звучит крайне неубедительно.
— О, нет, — усмехнулся он, — так просто ты от меня не отделаешься. А головная боль одолевает меня, когда я замечаю то самое незаметное; замечаю — но не могу еще разъяснить самому себе, что же именно я уловил. Как, бывает, заходя в знакомую комнату, понимаешь, что что-то не так, что-то изменилось, но не можешь понять, что. Сейчас — так. А следственно, моя версия не нравится мне же самому, ergo, я не встроил в нее то, что увидел. Что, в свою очередь означает, что версия эта неверна.
— Но она выглядит логичной.
— А как тебе такая вариация: все это было затеяно ради того, чтобы отыскать Александера. Арвид сказал, что его дела в городе закончены — сказал это в ночь их встречи; быть может, это и было его дело? Закидать трупами улицы, чтобы живущий в Ульме стриг вышел на поиски чужака, раскрыл себя…
— А перехваченное послание?
— Стриг, живущий в Ульме и работающий на Конгрегацию, — уточнил Курт, и она решительно качнула головой:
— Об этом узнать невозможно.
— В самом деле? Всего один выживший в пражской зачистке, перебравшийся на жительство в Германию и увидевший его в компании отца Бенедикта — и конец всей его конспирации. Если такой выживший, умяв пару пьяных прохожих, разоткровенничается со своими… Его, могущего опознать Александера, предположим, убили, или он ушел; и единственный способ выйти на нашего святошу — подбросить Конгрегации дело, где в одном ряду будут стоять она сама, стриги и Ульм, место обитания интересующей их личности. И смерть Хоффманна в таком случае вписывается куда как гладко — ведь реальное расследование им не нужно, и инквизитор в городе нежелателен, им надо, чтобы зашевелился Александер… Как? Выглядит логично?
— Вынуждена признать, — вздохнула Адельхайда, прижав пальцы к вискам, и, закрыв глаза, размеренно, глубоко вдохнула. — Жаль, что нельзя возвратиться в прошлое — хотя б наблюдателем, пусть ничего и не изменяя, лишь заново услышав все то, что было нам сказано за эти вечера. Быть может, впрямь на какие-то слова мы взглянули бы иначе…
— Разболелась голова? — с преувеличенным состраданием поинтересовался Курт, и та улыбнулась, приоткрыв глаза:
— Думаю, ответ «да» и в моем исполнении тоже прозвучит не особенно убедительно.
***Он покинул спальню на втором этаже за час до рассвета, проскользнув по коридорам в свою комнату и рухнув на постель, не раздеваясь; в сон клонило уже давно, но обыкновение не засыпать в присутствии постороннего Курт нарушил лишь однажды — в домике Нессель, единственно по недостатку сил и по причине отсутствия выбора. Проснулся он поздно утром, когда привычные уже подвывания рога созывали к завтраку; в залу он вошел, когда все уже сидели за столом, включая Адельхайду, цветущую и бодрую, словно вся ночь проведена ею была в блаженном сне.
Фогт и фон Эбенхольц с семьей уже покинули замок, торопясь возвратиться домой к середине пятничного дня; фон Хайне, по-прежнему хмурый, сидел на своем прежнем месте, и стриг, подозрительно посвежевший, уже рассказывал что-то фон Лауфенбергу. Граф слушал его неохотно, понуро глядя в стол перед собою, и, подперев рукой голову, апатично отправлял в рот кусок за куском всевозможную снедь.
— Вы неважно выглядите, — заметил Курт, когда отзвучали разрозненные приветствия, и тот поморщился:
— И чувствую себя так же… На мне будто всю ночь черти пахали; голова кружится, сушь во рту и голод просто зверский.
— В вашем возрасте надо быть осторожней с застольями, — дружелюбно посоветовал фон Вегерхоф, с увлеченным интересом рассматривая ногти. — Раньше ложиться, не переутомляться.
— Я еще попирую на твоих похоронах, — огрызнулся фон Лауфенберг. — И выпью по числу собственных лет, и просижу до девятого дня поминок. Молодежь совсем обнаглела…
— Я лишь пытаюсь проявить дружескую заботу, — возразил тот, едва заметно поведя уголками губ. — На вас просто страшно смотреть; в лице ни кровинки.
— Que c'est abomination[176], — сквозь любезную улыбку проговорил Курт негромко. — Dans l’enfance toi n’apprendont pas que il est interdit de jouer avec le manger?[177]
— Мêle-toi de tes affaires[178], — с такой же приветливой миной коротко отозвался фон Вегерхоф, не поднимая глаз, и Адельхайда оборвала едва слышно в тон им обоим:
— Еn voilà assez! Qu'est-ce qui vous prend?[179]
— Я уже должен быть дома, — с тоскливым раздражением пробормотал фон Лауфенберг, не обратив, кажется, на них внимания. — И был бы, если б не проспал…
— Наверняка съели что-то не то, — не удержался Курт и умолк, наткнувшись на укоризненный взгляд Адельхайды и насмешливый — стрига.
— Лутгольд, свинтус… — продолжал тот, не поднимая головы от подпирающего ее кулака. — Уже испарился. Обещал, что поедем вместе.
— У него дела, — оправдывающе возразила Адельхайда. — Пасхальные празднества на исходе, и заботы ждут…
— Безделье его ждет, — оборвал тот. — Я еще понимаю наместника — тому есть куда спешить; но Лутгольд… Хотя, майстер инквизитор, — с принужденной глумливостью заметил фон Лауфенберг, — я бы на вашем месте обратил внимание на один факт. Капеллан в его замке отдал Богу душу, а фон Люфтенхаймер не остался здесь и не направился в Ульм в одну из церквей — нет, он поехал домой. То ли потакание прихотям дочери для него важнее церковных таинств, то ли это явные признаки уныния и зарождающегося неверия.
— Приму во внимание, — отозвался Курт с усмешкой и тяжело выдохнул, встряхнув головой: — Что-то и я себя чувствую не лучшим образом. Откровенно говоря, эти замковые горницы ввергают меня в бессонницу…
— Горницы или горничные? — уточнил фон Лауфенберг с вялой ухмылкой, и он укоризненно качнул головой:
— Не надейтесь, граф, даже в таком состоянии я не спутаю вас с замковым капелланом; развлекательных историй не будет. Лучше я выйду на галерею, с вашего позволения, и вдохну воздуха.
— Замковые трапезные залы вам тоже не по душе, майстер инквизитор?
— Как и замковые стены вообще, — согласился Курт дружелюбно; поднявшись, неспешно вышагал на крытый балкон и отступил в сторону, остановясь у перил и глядя на пустующий сегодня двор между садом и главной башней.
— Я бы сказала, что это неприлично, — заметил голос Адельхайды спустя две минуты, и он обернулся, поприветствовав ее короткой улыбкой, — однако это просто больно. Для чего было меня колотить?
— Просто толкнул, — возразил Курт, и та поморщилась, уточнив:
— Ногой. Теперь бы не было синяка…
— Больше не буду, — пообещал он и, бросив взгляд вокруг, привлек ее к себе, отступив к стене галереи и долго поцеловав в губы; Адельхайда нахмурилась, отклонившись назад, хотя и не попытавшись высвободиться:
— И что это означает?
— Прикрываю тылы, — пояснил он с подчеркнутой серьезностью. — Надеюсь на то, что после этого ты размякнешь и, критикуя возникшую у меня версию, не станешь хотя бы высмеивать.
— Как это недостойно, — с упреком заметила та. — Пользоваться моей слабостью…
— Laisse[180], нельзя воспользоваться тем, чего нет, — возразил фон Вегерхоф, явившись снова беззвучно, будто призрак, и остановился в шаге, глядя на них вопросительно и насмешливо: — Твои немые сигналы призывали меня выйти сюда, дабы быть свидетелем… je demande pardon — чего?
Курт смятенно опустил глаза и руки, неловко кашлянув, и Адельхайда отступила назад, расправляя платье.
— Не думала, что ты сумеешь выйти так скоро.
— Нечего уметь, — передернул плечами тот. — Моя необъявленная суженая уединилась на балконе с юным покорителем сердец местного цветника; я просто встал и вышел следом. Никто не удивился. Хотя в иное время все сие было бы непростительным нарушением…
— Laisse, как ты сказал, — оборвал его Курт. — Оставь свои игры. Разговор нешуточный.
— И безотлагательный, как я вижу, — посерьезнел фон Вегерхоф, — уж коли нельзя было дождаться, пока разойдутся все. Что вдруг?
