Арсений Миронов - Украшения строптивых
А спустя несколько минут сообщили о поимке второго «языка» (судя по количеству трупов он был последним из отряда волхвов) — негодяй скрывался на крыше конюшни, однако был выслежен лично Псанечкой и обезврежен с пугающей жестокостью. Богатырка привела его к Даниле на допрос, придерживая железной ручкой за самодостоинство.
Приведя «языка», девушка повалилась на скамейку и тихонько захрапела: в момент задержания «комсомолец» метнул в нее горсть сон-травы; девушка отскочила в сторону — но, видимо, успела нанюхаться. Княжич Зверко проводил допрос вдвоем со Стырей, который только что пришел в себя и был весьма зол. Несмотря на Стырину раздражительность, беседа с двадцатилетним фанатиком не дала ощутимых результатов. Где Чурила? — На подходе к Властову. — Что ему нужно? — Он несет славянам весну, хочет осчастливить ваш дикий, неблагодарный народ. — Давно ли ты на Чурилиной службе? — Восемь лет обучался при Сварожьем жрище у великого волхва Куруяда. — Есть ли еще твои соратники в окрестностях Висохолма? — О да, нас много, мы повсюду! Мы теперь везде! Будем оберегать эту землю, приглядывать за цветами и злаками; наши глаза смотрят из-под земли, наши руки движутся в шуме ветвей… — Куда вы дели городских мужиков? — Мужики не нужны. — Что значит не нужны, гнида? — Здешние мужи бесполезны. Русь есть страна прекрасных, трудолюбивых женщин. Эти женщины достойны других, более высокородных мужей — и такие небеснорожденные мужья скоро явятся на Русь, чтобы поселиться навсегда.
Пленный волхв не смог ответить и на главный вопрос, интересовавший Данилу: чем вы очуриваете женщин? — Это брага из драгоценной травы, растущей на берегах небесной реки Суры. На грязной земле она известна под названием кропийной сароги. Мы смешиваем ее с другими зельями и делаем сладкий ветер, который учит людей внутреннему песнопению. — Что есть противоядие, как можно расколдовать очурованного человека? — Это невозможно. — Отвечай, гнида, или я выдам тебя моим удальцам. — Разворожить невозможно. Никогда. Человек, побывавший на берегах небесной реки, не пожелает опуститься обратно на грязную землю. Внутреннее песнопение поселяется в человеческой душе навсегда. Ни одно из земных растений не осмелится вызвать на магический поединок огненную сарогу-траву!
Данька подавил вздох и отошел к окну. Молодой шаман не лжет: он действительно не знает противоядия. А за окном весело. Кипит безумство факелов, пляска обнаженных кинжалов — победа! город наш! Но — Данька знал: нет никакой победы. Чуть вдали, над высоким берегом, под нежно вечереющим небом по-прежнему движется тупой злокачественный хоровод… Уже сломали рогатую часовню с непристойными идольцами, заглушили ноющую музыку, разбили кадильницы — они все танцуют. Как если бы музыка успела проникнуть внутрь и поселиться в размягченной душе.
Как испугалась бедная Рута, когда увидела эти медленные кольца! «Страшно-престрашно, братец, — зашептала, прижимаясь рыжей головкой к Данькиному плечу. — Тянет, словно чернота в коловодце!» Потом стиснула зубки, прыгнула вперед и вырвала из хоровода-коловода крошечную девушку, еще подростка… Трясет за плечи: «Проснись, миленькая!» — а сама плачет; а девочка закатывает красивые серые глазки и бормочет что-то чудовищно неблагозвучное и нескладное про горькую черешню да кривую радугу…
«Помоги, деда Посух, — глухо попросил Данька, в пояс кланяясь старому пасечнику. — Ты премудрый волшебник; ты знаешь, как их расколдовать». — «Я то премудрый, а ты, паря, видать, шавшем тупой, — серьезно ответил старик, раздумчиво теребя бороду. — Я не волшебник, тудысь-растудысь! А лекарштвие от зачурания ты и сам жнаешь». — «Правда?» — оживился Данила, поспешно полез в мошну и начал выкладывать на стол мешочки со снадобьями: «Может быть, толченый ядрань поможет? Или кострючий корень? Если смешать с распаром из цветков кочедыжника…» — «Ты не прошто тупой, — вздохнул пасечник. — Ты еще и жутко глупый! — И добавил, строго моргая голубыми глазками: — Жабудь про эту плесень. У тебя ешть другое оружье, куда посильнее…» Данька удивился: «Какое? Я не знаю». А в ответ: «Знаешь. Просто боишься вспомнить».
Данька отвернулся. Сгреб со стола цветные мешочки и ушел. Да, он знал способ. Но… это греческое лекарство, драгоценное супероружие погибшей Империи сейчас неприменимо. Все равно что использовать термоядерную бомбу для отопления холодной комнаты.
…Между тем в крепнущей темноте за окном начались молодецкие пляски, кулачные бои и аттракционы: кто быстрее расшибет топором страхолюдного болванчика из пагоды (Стыря сказал, что статуи сделаны из желдяной падубы — редкой породы железного дерева). Данька догадывался: парни уже напились, буянят, потихоньку грабят опустевшие без мужиков дома, тайком растаскивают по темным подклетям безвольных, обкуренных женщин с дурными улыбками на слюнявых губах. Странная победа. Странное у меня войско. Улица моя тесна, говаривал Емелька Пугачев. Данька мрачно усмехнулся: вот и пришлось заделаться самозванцем. Теперь он руководит воровским сбродом — по щучьему велению, по Зверкину хотению! Горька моя черешня, крива моя радуга…
— Лодьи! Лодьи плывут! — загудела толпа за окошком. Луженые глотки! Рев такой, что стонут матицы в тесной нережской избе, облюбованной под ставку княжича. Рута отбросила рукоделье (сама в кольчуге, а пальчики иголками исколоты!) — сиганула к подоконнику.
— Точно кораблики плывут! Ха-ха, до чего красивеньки! Погляди, братец. — Она махнула Даньке ручкой.
Пара быстроходных кочей, вынырнув из темноты, направились к пристани — кто такие? Похоже на купецкие… однако отсюда видать пятна щитов, развешанных по борту, да и соколиный глаз, намалеванный на носу, поглядывает довольно хищно…
— Братья Плешиватые, ушкуйники с Керженца, — пригляделся Стыря в прореху бычьего пузыря на крохотном окне. — Шибко гребут, и ветрилы раздуты… Никак худое стряслось?
Вскоре в сени влетела запыхавшаяся Псаня — в мужских штанах и короткой рваной рубахе с треском в грудях — на бегу зачерпнула воды из кадки, прыгнула на середину комнаты.
— Ужасные новости, княжич! — выпалила, вытирая жаркий мокрый рот. — Кумбал-хан перешел Влагу и вторгся в Залесье! Сельцо Олешье взято, Стожарова Хата сожжена! Столица Глыбозерского княжества, по слухам, уже осаждена Сварожьими угадаями! Чурила начал войну! Да-да. Это война, княжич.
Стыря как стоял, так и присел на корзину с козьим сыром.
Данька недоумевающе покосился на него:
— Я тоже должен испугаться? Это действительно опасно?
— Почти смертельно, — серьезно ответила богатырка, в упор глядя голубоватыми глазами. — Триста всадников с разрывчатыми луками. Они оставляют позади себя выжженную землю. Братья Плешиватые сегодня за полдень дошли в родную Стожарову Хату из Созидаля — они увидели там золу да горькие трупы. Раньше Хата была крупным селом — теперь в Хате живут только черви.
— Сарынь! Сарынь! — взревела, засвистела толпа снаружи. В полутемной комнате почти просветлело от звонкого блеска сотен кинжальных лезвий за окном — как зарница полыхнула.
Данька выглянул: боже мой, сколько народу! Копья торчат, на копьях что-то насажено — кое-где петухи жареные, а вон там — ужас: мертвая голова с козлиной бородкой… Посреди площади, в центре всеобщего внимания — братья Плешиватые: два пышнокудрых (вопреки прозвищу) гиганта залезли на телегу и размахивают руками: жалуются ватаге о зверствах Кумбал-хана. Толпа слушает, надувается тягучей злобой — багровеют хари и чешутся руки… Потянув носом дымную, пахнущую потом струю, долетевшую с улицы, Данька отчетливо различил тонкий, солоноватый аромат ненависти, разлившийся в воздухе.
— Дави полканов! Бей погань! Долой Чурилу! — заорали злые голоса; Данька поморщился.
— Фу, как противно кричат, — прозвенел из угла серебряный голосок. Рута подняла синие глаза от рукоделия. — Чего они свистят, глупенькие? Вот дураки. Правда, миленький братец?
— Братья Плешиватые бьют тебе челом, княжич, — продолжала меж тем Псанечка, игнорируя замечания Руты — поляница глядела только на Данилу. — Хотят служить наследнику. Просят допустить в твою ватагу… Точнее… — Она с досадой тряхнула платиновым каре, поправилась: — Точнее говоря, в твое войско.
— Надо брать, — торопливо сказал Стыря. — Братаны Плешиватые — крепкие молодцы. У старшого, Ноздрата, — двадцать головорезов охраны! А младшенький, Хват Плешиватый, шибко топоры кидать умеет. Кабана с левой руки валит, сам видал.
— Погоди… — Данька вдруг опомнился, испугался: — Псашенька, милая… ты сказала, что войско Кумбал-хана переправилось через Влагу и сразу пошло на Олешье, верно?
— Да-да, мой княжич, точно так.
— Стало быть… Кумбал прошел через… Жиробрег? В дальнем углу избы что-то звонко ударило об пол. Это Рута выронила из рук серебряную коробочку с жемчужистым бисером. С густым шорохом быстрые жемчужинки раскатились по полу — будто чашку молока плеснули оземь.
