Арсений Миронов - Украшения строптивых
Данила поморщился. Судя по всему, уже проникнув в недра бронзовой скорлупы, жестокая птица расперила острые крылья… Интересно, как теперь ее доставать оттуда — изнутри?
По-прежнему кружится голова.
Отжавшись на руках, накачанная девочка вскочила с земли. Высоко держа белокурую головку с прямыми волосами, криво обрезанными по плечо, подошла к Даниле. Ничуть не стесняясь обнаженных грудей, склонилась над ним — в прорезях черной маски блеснули внимательные круглые глаза. Бледно-голубые, как у детеныша викингов. Почти прозрачные. Никакого выражения.
Данила вздрогнул: то, что он принял за полумаску, — кожаная узда! Над строгими светлыми бровками — узкий налобник с кольцами на висках, а в кольца продет расшитый ремешок, протянутый по щекам к маленькой серебряной пластинке, закушенной во рту… Господи! Данила осознал, что упряжь — вовсе не конская, наспех приспособленная для потешного выезда на восьмерке пьяных очарованных славянок, а — специально изготовленная. Человеческая.
Бедная взнузданная девочка… Стало быть, это одна из полонянок, запряженных в телегу! Видимо, самая крепкая — очухалась и вовремя подоспела на помощь. Боже мой, да она просто супербарышня, ужаснулся Данька. Могучие дельтоиды вздуваются под тонкой кожей, на впалом животе дрожат напряженные плитки пресса, сермяжные порты едва не расползаются на атлетических бедрах… Чудесный бюст — а задница маленькая, как два сжатых кулачка. Ну точно викинг. Данила даже припомнил научное слово: берсеркиня.
— Я — богатырка. Девка-поляница, — улыбнулась она, будто угадав Данькины мысли. Показалось, что говорит с легким металлическим акцентом… ах нет: просто удила затрудняют ей речь — на бледно-розовом языке блеснул серебристый трензель.
Спохватилась — кинулась распутывать узлы, стаскивать с себя позорный скотский убор.
— Как звать? — простонал Данила.
— Псаня, — кратко ответила поляница, озлобленно сдирая кожаные ремни. — Меня зовут Псаня, дочь Желтого Пса. Я дочь варяга! Я богатырка! Я хотела биться. Они опоили меня зельем и запрягли. Моего мужа убили. Я отомщу.
Освободившись от узды, присела перед Данькой на корточки — крепко схватила за ухо и насильно повернула его голову на ослабевшей шее, разглядывая кровоточащую ссадину на затылке.
— Рана смешная, хватит валяться, — холодно заметила она. И покосилась равнодушно: — Как тебя величать? Небось разбойник будешь — или…
— Кто это был? — перебил Данила. — Чурила?
— Ха! — Богатырка кратко хохотнула. — Чурила теперь далече. Чурилу нелегко губить. А это… — она махнула рукой через плечо, — всего лишь витязь-угадай. Из Чурилиной дружины. Да-да.
— Он что… безногий? Раненый был?
— Угадаи все безноги. Пешком ходить — позор для угадая. Нелюди поганые, полканы-полукомони! Ножки у них малюсеньки — едва бы верхом сидеть. Даже спят в седле. У этого, видишь ты, лошадь захворилась. Вот и везли рогача в стойла, нового комонька выбирать. А тут вы набежали… с дружком твоим неловким…
Она вдруг запнулась… И улыбнулась, мило приобнажив пару беленьких зубков под верхней губой:
— Спасибо вам.
— Сколько таких мразей в городе? — Даниле стало любопытно, и всерьез.
Псанечка закатила голубые глаза, загибает бледные пальцы.
— Один, два… Три. Еще три угадая да двадцать младших волхвов.
— Сколько? — прохрипел Данька.
— Осьмнадцать, — поправилась Псаня, оглянувшись на двоих незнакомцев в черных плащах, которые по-прежнему пребывали в беспамятстве.
— Тебе повезло. — Псашенька похлопала по плечу. — Быстро их оземь метнул. Не успели очуровать. Они, видишь, мечтали тебя клинками порезать — думали, ты слабанька безоружный. Потому не стали ворожить.
— Обычно ворожат?
— Разумеется, — кивнула богатырка. — Порчу веют, глазами урочат, кости-пакости выворачивают. Моего мужа цвето-маревом удушили.
Странно, подумал Данила. О недавней гибели мужа говорит с чудовищным спокойствием. Металлические нервы.
— О, гляди! — почти радостно воскликнула поляница Псаня. — Да вон они приближаются! Один, два, три… Четыре волхва и угадай на лошади.
Сказала так хладнокровно, что Данька поначалу не поверил. Улыбнулась:
— Вот уж накликали горе. Тебя прикончат; меня — сквозь дым и в упряжь.
Сигнал, опомнился Данька. Подать сигнал моим ребятам! Они успеют, их много! Дюжина кораблей, почти четыреста человек! Поднимут якоря, выскочат из протоки — через пять минут будут здесь…
— Псаня, быстро! Растормоши моего дружка, — заторопился Данька, оглядываясь на далекие темные фигуры, возникшие в конце улицы. Стыря жив, Стыря знает сигнал! — Давай, буди его! Пускай свистит, надо вызвать ватагу!
— У тебя есть ватага? — Голубые глаза недоверчиво сощурились.
— Слушай, рвать твою мать, и выполняй! — рявкнул Данила, внезапно разъяряясь. — Буди Стырю! Ты поняла меня? Быстро.
Ничуть не обиделась. Скорее наоборот: светлая волна удовольствия блеснула во взгляде.
— Я бы рада, только Стыря твой не проснется. Он крепко ранен, — спокойно сказала девушка. — Целая лужа крови.
— Тогда надевай хомут, — злобно сказал Данька.
Проклятие! Только Хлестаный знает условный свист влажской сарыни… Данила слышал этот сигнал всего один раз, когда Хлестаный брал на абордаж его собственный коч. Кажется, два длинных посвиста и задорный перелив… Нет, Данька не вспомнит.
В дальнем конце улицы кто-то пронзительно закричал; дробно загрохотали копыта. Ну вот, подумал Данила, враг поднял тревогу. Заметили свою повозку, недвижно замершую посреди дороги. Скоро будут здесь.
Псаня молча поднялась с корточек, отряхнула ладошки и — решительно вложила мизинцы в маленький рот…
Свист резанул Даньку по глазам, мгновенно оглушая и вышибая слезы. Два длинных и перелив, как и было сказано. Все точно.
— Откуда знаешь воровские посвисты? — спросил Данила, когда в голове утих болезненный перезвон. — Ты жила с разбойниками?
— Я многое знаю, — заметила девица, вытирая влажные мизинцы о порты. — Мой муж был боевым магом на службе Траяна Держателя.
VI
Поляница Псаня оказалась на редкость недурно осведомлена о численности оккупационного гарнизона в Висохолме. Когда Чурила уходил из города, здесь остались четыре рогатых рыцаря и двадцать молодых волшебников в одинаковых черных плащах с электрическим сиреневым проблеском по волнующемуся подолу. Этих тощих парней, удивительно коварных и лютых, несмотря на незрелый возраст, Данька про себя обозвал «комсомольцами». В список их полномочий входила организация нового быта в городке. Именно комсомольцы расставляли повсюду курильницы и воздушные сопелки, стонущие от дуновения особого ветра, насылаемого Сварогом с юго-востока. Они же руководили строительством погановидной пагодоподобной божницы в центре местного кремля — обчуриливали молодых поселянок, обрезали им волосы, переодевали зачем-то в мужские порты и программировали на тяжелый физический труд во имя возлюбленного Чурилы.
Десант Зверкиной ватаги вышиб всю иноземную дрянь из города приблизительно за полтора часа. Три уцелевших рогоносца — один угадай и два патрульных дива — пострадали в первую очередь. Их попросту стащили с коней и забили дубинами. Одну бойцовую обезьяну удалось даже взять живьем — ревущую бронзовую тварь опутали сетями, затащили на мелководье и держали там, пока не затихла. Потом, навалившись оравой, сорвали бронзовые чешуины и, полуживую, кинули в клетку — причем Зверко приказал выставить охрану, ибо находилось слишком много желающих выпустить стрелу в рыжее брюхо гигантской гориллы (а дядька Сильвестр и вовсе едва не помешался — залег на некотором отдалении и терпеливо выжидал удобного момента, дабы обмануть бдительность сторожей, оторвать у клетки пару прутьев, залезть внутрь и вызвать экзотическую иноземную гадость на честный рукопашный бой).
Тщедушные злодеи в плащах оказали, как ни странно, неизмеримо большее сопротивление, нежели восточные рыцари-броненосцы. Памятуя волшебную легкость, с которой он сам давеча справился с двумя черномагами, княжич Зверко поначалу приказал не убивать злодеев сразу, а связывать и приводить на допрос. Такое решение оказалось весьма ошибочным и едва не стоило жизни десяткам влажских разбойников. В ближнем бою «комсомольцы» действительно почти не представляли опасности — однако, расползаясь по закоулкам и подворотням Висохолма, делались практически неуловимы. И тут же принимались творить чародейные гадости. Заползали на крыши и сбрасывали на головы ярыг мешочки с ядовитыми порошками. Выскакивали из-за угла и, быстро бормоча заговоры на лезвие ножа, пускали вослед толпе разбойников дурной ветер, несущий споры сонливой лихорадки. Дошло до того, что некоторые Зверкины головорезы таскали с собой веники да метлы, заметая собственные следы, чтобы их нельзя было срезать и употребить для наведения порчи. Однако по-настоящему Зверко испугался, когда на улицах стали ловить обкуренных, полоумных славянок с горящими факелами в руках. Зомбированные бабы бегали с глупыми улыбками и поджигали собственные дома, распевая короткие бессмысленные стишки. Осознав, что «комсомольцы» начали кодировать рабынь, надеясь на скорый и бурный пожар, Данька Повелел негодяев живыми не брать. Обрадованные ярыги справились с новой задачей гораздо быстрее — и даже ухитрились все-таки привести одного чародея живым (правда, с сулицей в бедре).
