Евгений Красницкий - Отрок. Богам — божье, людям — людское
Да, цветок более того, к чему приспособлен, творить не может, но зато творит это всей своей сутью, без остатка. Вы, в обыденной жизни, заняты иными делами, но вступив под сень Храма Божьего, отриньте мирскую суету, станьте, как этот цветок, отдайтесь всем существом своим той единственной стезе, ради которой вы здесь находитесь — оправдайте же и вы свой дар певческий, данный вам Господом!».
И взмахнул цветком. И они запели. Как они запели, Серафимушка! Моих обормотов аж слеза прошибла, да я и сам… веришь, Серафим, забыл, где я!
Так, тот регент все лето разными цветками перед хором и махал, а люди в тот храм даже издалека приезжали, чтобы певчих послушать… Я тоже ходил, хоть и работу там давно мы закончили. А потом осень настала… зима. Цветов нет. Встретил я как-то регента на улице. Идет, скукожился весь, грустный такой… Пошел я к себе и стал делать деревянный цветок! Не смеешься, Серафим? Нет, вижу, что не смеешься.
Бурей слушал, пригорюнившись и перекосив подпирающим щеку кулаком свою жуткую рожу. Показалось Сучку, или на самом деле как-то подозрительно заблестели глаза у обозного старшины?
— Больше недели возился, пока понял, что красить его не надо — у дерева своя красота есть! А как понял это, так и получилось! Деревянный-то, деревянный, а все равно живой! Подарил я его регенту, так он меня благодарил, так благодарил… А я только после этого по-настоящему дерево чувствовать и научился. Наливай!
Бурей плеснул бражки в чарки, друзья выпили.
— Вот и все таинство, Серафимушка! Ты же в этот раз не промахнулся?
— Э? А как это?
— А вот так! У цветка ума нет, но он свое дело делает исправно. У руки твоей тоже ума нет, но дело свое она знает… много разных дел, все, которым ты ее за всю свою жизнь научил. Вот и пусть разум, тем более пьяный, ей свое дело делать не мешает. Ты же сейчас не думал: как кувшин держать, да как в чарку струей попасть? Вот рука и не промахнулась.
— Э? — Бурей недоверчиво уставился на свою руку и пошевелил пальцами. — Так просто?
— Проще некуда, Серафимушка.
— Ну, ты прямо как… — Бурей запнулся, подбирая слово, потом выпалил: — Прямо, как Настена!
— Ну, так и я в своем деле не менее искусен, чем она в своем! — не затруднился с ответом плотницкий старшина. — У нее травы, да наговоры, а у меня топорик, а суть-то одна — знание, освященное чувством — мастерство. — Сучок вдруг озорно подмигнул Бурею. — Ты думаешь, что я ума лишился, когда с малым топориком против меча пошел? Не-а! Я им владею… рука моя владеет получше, чем ваши ратники зверообразные мечами своими. Не лучше всех, конечно, но лучше многих. А тот обормот, с которым я тогда схлестнулся, меч с умом держал, моя же рука с топориком без ума управлялась. Не меня ты тогда от смерти спас, Серафим, а его. Меня же ты спас от убийства вольного человека закупом. Вот так-то, старшина!
— Кондрат… — Бурей потрясенно смотрел на тщедушного лысого человечка, едва достававшего макушкой середины его груди. — Предназначение… а какое у меня предназначение? Не знаю… Цветку хорошо — ему думать не надо, делай, что предназначено. А мне как?
— Да-а… Верно ты говоришь, Серафим: хорошо, когда думать не надо… для того и пьем. Наливай!
Выпили, закусили помолчали… вразнобой вздохнули, еще помолчали.
— Кондрат, а давай я тебя выкуплю! И долг прощу! У меня много…
— А я тебе ребенка сделаю, Серафим! Показывай, с кем?
— Что-о?
Бурей озверел мгновенно и вздыбился над столом как атакующий медведь. Сучок даже не пошевелился, а лишь издевательски поинтересовался:
— Может и по нужде вместо меня сбегаешь, или есть вещи, которые, все же, самому делать надо?
— Гр-р-р… — Бурей еще некоторое время покачался на задних лапах (иначе не скажешь!), нависая над столом, потом тяжело осел на скамью. — Дурень лысый… убить же мог…
— А и убил бы! Пьяному умирать легко, не страшно. Наливай, умник волосатый… вот видишь, опять не промахнулся!
— Чтоб тебя…
— Согласен! — Сучок вознес чарку над столом. — Давай, Серафимушка! Чтоб меня!
Два голоса — басовитый рык и хрипловатый тенор — старательно выводили слова песни на совершенно непривычный, даже какой-то неправильный, но берущий за душу мотив. Певцов совершенно не смущало, что они повторяют одно и то же в пятый или шестой (а может и в десятый) раз. Первый-то раз звучал только один голос, а второй только подрыкивал, да и то не в лад. Но потом дело пошло. Сейчас уже никто не сбивался, и песня лилась свободно.
Черный ворон, что ты вьешься
Над моею головой?
Ты добычи не дождешься,
Черный ворон, я — не твой!
— Душевно… — пробормотал Бурей. — Не по-нашему как-то, но душевно.
— Михайла ребят своих учил, а я запомнил. И что за парень? Все у него через задницу, но получается, рубить-колотить… и даже хорошо бывает. Вот, как сейчас.
Что ты когти распускаешь
Над моею головой?
Иль добычу себе чаешь? —
Черный ворон, я — не твой!
— Да, хорошо… Знаешь, Кондраша, а ведь он меня убить должен. Пророчество такое.
— Наплюй, Серафимушка. Михайла всякие пророчества на хрену вертел. Бабы болтают, что его никто заворожить не может. Ни Настена, ни Нинея… и попа он не боится. Веришь, мальчишка, сопляк, а бывает… как сказанет что-нибудь, как глянет, сам себя сопляком чувствуешь. Нездешний он какой-то…
— Здешний он Кондраш, здешний. Я сам видел, как его крестили. Прямо в купель напрудил, зараза мелкая. Родиться не успел, а уже все не как у людей… Так и дальше пошло-поехало.
Завяжу смертельну рану
Подаренным мне платком,
А потом с тобою стану
Говорить все об одном.
— Кондраш, у тебя мечта есть?
— Угу. Выкупиться, и артель выкупить. Сам же знаешь.
— Не, Кондраш, это не мечта, это работа, которую сделать надо, и сделать можно. А мечта… это вот так, что, может быть, и не сбудется никогда, а думать об этом все время хочется.
— И у тебя такая мечта есть?
— Угу.
— А про что? Не, Серафим, если не хочешь, не говори…
— Тебе можно, Кондраш… ты поймешь. Как ты про цветок-то…
— Это не я, это регент. Я только повторил.
— А я и повторить не смог бы… Только ты, Кондраш, как от себя рассказывал… Я видел. Чужие слова так не повторяют.
Полети в мою сторонку,
Скажи маменьке моей,
Ты скажи моей любезной
Чтоб не ждали впредь вестей.
— Вот о любезной-то я и мечтаю, Кондраша.
— А я думал… об ребеночке…
— Ребеночек, Кондраш, само собой… только без любезной… пробовал я уже, ничего путного не выходит…
Примечания
1
Слана (старославянск.) — Иней.
2
Автору неизвестно, действительно ли эта пословица пришла к нам из Болгарии, но в XII веке ей на Руси было появляться рановато. А Болгария, из-за соседства с Византией, уже «познакомилась» и с судопроизводством, и с коррупцией.
3
Это только фрагменты Песни песней царя Соломона. Ни Алексей, ни Анна не знали ее наизусть, да и непонятно было славянам многое в этом тексте.
4
Казалось бы, неуместна в этом контексте цитата из рок-оперы, но Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II слушал «Юнону и Авось» и гимн «Аллилуйя любви» одобрил.
5
От древнеславянского плост — войлок.
6
От древнеславянского овен — баран.
7
Автор сам, в пятнадцатилетнем возрасте, подвергся похожему испытанию. Впечатления были настолько сильными, что остаются яркими и по прошествии более сорока лет.
8
Перуницы — крылатые девы-воительницы, дочери бога Перуна. Славянский аналог Валькирий скандинавского эпоса.
9
Присутственное место (присутствие) — государственное учреждение в Российской империи. Иногда в одном здании могло размещаться несколько присутственных мест, относящихся к разным департаментам или министерствам.
10
Волоковые окошки служили не столько для освещения, сколько для вентиляции. Они задвигались — «заволакивались» — специальными дощечками, двигавшимися в пазах
11
Паволоки — дорогие ткани, как правило, импортные
12
КЕРАСТЬ (старославянск.) — змея; ехидна
13
По данным археологов, население покинуло город Хотомель именно в Х веке.
14
Притечи (старославянск.) — прибежать.
15
