Лео Франковски - Инженер Средневековья
Я разложил все это посушиться.
На дне рюкзака я обнаружил пакетики с идиотскими семенами. Рыжая обманщица! Казалось, это было много лет назад, а не позавчера.
ГЛАВА 4
После полудня плыть по реке становилось все интереснее и интереснее. Я радовался, что у руля опытные люди, и только благодаря им мы умело проходили камни и пороги.
Я забрался под свой спальный мешок — он все еще был мокрым — и рассматривал окружающую местность — довольно живописный ландшафт. Река Дунаец течет через Пенинские горы, и друг друга то и дело сменяли величественные пейзажи с белыми мраморными скалами, торчащими среди соснового леса, а временами попадались поляны, на которых овцы щипали траву.
На склоне горы с тремя вершинами возвышался замок. Я полез в рюкзак за биноклем.
— Это Пенинский замок! — закричал лодочник. — Пенинский замок!
Однажды я пошел на экскурсию по его развалинам. Сейчас же на башнях красовались «шутовские колпаки», а подвесной мост был цел и невредим. Здесь укрылся — то есть будет укрываться — король Болеслав Трусливый после того, как хан Батый разгромит его в битве при Хмельнике, и Польша окажется открытой для монгольских завоевателей. Это было — будет — весной 1241 года, через девять с половиной лет.
— Что это ты держишь перед глазами? — спросил Тадеуш.
— Бинокль. С его помощью предметы кажутся ближе. Вот, посмотри.
— Позже, пан Конрад. Сейчас я занят.
Он и вправду был занят, ведя перегруженную лодку через пороги и перекаты. Я с ужасом ждал своей очереди на веслах.
Уже в сумерках он, наконец, сказал:
— Самое худшее позади. До завтрашнего утра плыть будет легко. Святой отец, передай свое весло поэту. Пан Конрад, бери мое весло. Веди лодку посередине реки, и у тебя все получится.
Через полчаса было уже темно, мы тихо проплыли мимо замка Сац. В замке не горели огни, и мы не видели людей.
Я вновь оделся в теплые вещи — одежда немного подсохла и была лишь слегка влажной. А вот сидевший на носу лодки поэт все еще дрожал от холода. После купания в ледяной воде он не проронил ни слова, и я почувствовал к нему жалость. Я понял, что отнесся к нему предвзято. Никогда раньше мне не приходилось встречать бродячих поэтов, но такой тип людей мне знаком. Он был точно такой же, как представители «потерянного поколения», хобо, битники, хиппи и — кто там теперь сейчас? — кажется, панки. Приблизительно раз в десять лет они начинают говорить на еще более странном сленге, одеваться в другую «униформу» и заявляют, что мы конформисты, а они делают что-то новое и удивительное.
Группировки, которые каждое десятилетие меняют свое название, имеют на это определенные причины. Люди обнаружили, что они самые обыкновенные бездельники и лоботрясы, и им требуется новая маскировка. Вот, например, я славянин, и горжусь этим. Это слово имеет древний корень со значением «слава», но в течение первого тысячелетия западные европейцы поработили так много славян, что во многих языках это слово обозначает «раб». Обиднее просто не бывает. То есть получается, что мы — люди без чувства собственного достоинства, вроде черных американцев, которые постоянно меняют собственное имя, словно стараются смыть с себя позорное пятно. Нет, мы не такие. Попробуйте заставить еврея называть себя как-нибудь по-другому. Та же самая история.
Тем не менее поэт не был виноват в собственной бесполезности. И поэтому когда мы сделали перерыв — поглотив изрядное количество овсяной каши и пива, — я присел рядом с ним.
— Эй, дружище, прости меня за то, что кинул тебя в воду. Просто иногда не следует спорить.
— Все в порядке, пан Конрад. В погоне за музой приходится привыкать к обидам.
— Да… Послушай, это вся твоя одежда?
— Да, все, что на мне. Больше ничего нет.
Бродяга был одет в дешевые красные брюки и тонкую желтую куртку с декоративными пуговицами, протертую на локтях. Также на нем была рваная рубашка — очевидно, когда-то бывшая белой. От башмаков остался только верх — подметки уже совсем истоптались. На голове шляпа с кривым лебединым пером. Он был такого же роста, как и остальные мои спутники, но если те были крепкого телосложения, то поэт напоминал костлявую девочку-подростка. Если бы он не дрожал от холода, то являл бы собой удивительное зрелище.
— Может, я одолжу тебе что-нибудь?
Я вытащил смену белья и носки. Рубашку и брюки. Кроссовки и дождевик.
— Ты в этом утонешь, но по крайней мере тебе будет тепло.
— Премного благодарен, пан Конрад. Только, прошу, ничего не говори о воде. В этом году я уже достаточно наплавался.
Моя одежда была велика этому юноше на несколько размеров. Его просто поразили застежки-молнии и эластичная ткань. Смутили и пуговицы.
Я был в недоумении. Его куртку украшали бесчисленные пуговицы, но он не знал, что такое петля. Зачем же тогда пуговицы, если нет петель? Вправду ли я в тринадцатом веке, или же мне снится дурацкий сон?
Мои кроссовки пришлись поэту как раз впору. В те времена у всех, что ли, были большие ступни?
Когда я его приодел, он перестал походить на клоуна. Теперь он напоминал бездомного подростка-оборванца.
Мы вернулись к веслам, и Тадеуш тихо сказал мне:
— Пан Конрад, ты слишком добр для этого мира.
— Он ведь еще ребенок.
— Ему только дай возможность — и этот ребенок обчистит тебя до нитки.
— Посмотрим. Сколько должна длиться моя вахта?
— Шесть часов. Осталось четыре. Сейчас полнолуние, река спокойна, поэтому ничего не должно случиться. Если что — буди меня.
Еда и тепло взбодрили юношу, и вскоре он начал рассказывать о себе и своей жизни. Его звали Роман Маковский. По тем временам он был неплохо образован. Он посещал Парижский университет.
Однажды на одной из парижских улиц зарезали студента, а городской совет оставил это происшествие без внимания. Студенты, обвинив купцов, в знак протеста подняли бунт, сосредоточив свое внимание в основном на винных лавках и тавернах. Вызвали стражу, но пьяные драки не прекращались. В конце концов для установления порядка свои силы применила королевская охрана. Двести студентов, включая Романа, угодили в тюрьму, а университет на год закрыли.
Отец Романа, экономивший на всем, лишь бы только платить за обучение сына, ничуть не удивился. Он заплатил за освобождение Романа, а затем лишил его наследства и выгнал из дома.
Роман был безумно влюблен в трех разных девушек, причем чувства его были чисто платоническими. Он бродил по миру в поисках Истины, и душа его была незаживающей раной. В общем, типичный юноша.
В конце концов лодочник приказал ему заткнуться.
Тадеуш хранил свой лук и стрелы рядом с кормовым веслом. Лук был огромным, выше самого лодочника, и толщиной в руку. Я долгое время не мог понять, что же в этом луке странного.
Тадеуш был правшой, и упор для стрелы тоже располагался справа, а не слева, как обычно. Добротно сделанные стрелы, более метра длиной. Я выше Тадеуша на голову, но могу стрелять только 82-сантиметровой стрелой.
На следующее утро, когда снова была моя очередь грести, я увидел этот лук в действии. Кажется, в тринадцатом веке два приема пищи в день — вполне нормальное явление, и я привык плотно завтракать. Лодочник опустил за борт рыболовную леску, и я надеялся, что нам не придется слишком долго ждать улова.
— Тихо, — прошептал Тадеуш.
Он взял свой лук и продел большой палец правой руки в кожаную петлю. В мгновение ока натянул лук и приладил стрелу.
Но вместо того, чтобы натянуть тетиву нормальным способом — первыми тремя пальцами правой руки, лодочник воспользовался только большим пальцем. Это дало ему поразительно длинный размах. Он поднял лук на тридцать градусов и выпустил стрелу.
Меня настолько заинтересовала его манера стрелять, что я только через несколько секунд задумался, во что же он, собственно говоря, стреляет. Может, на нас хотят напасть? Я осмотрелся, но в пределах досягаемости так ничего и не заметил. Затем вдруг в прибрежных кустах, примерно в трехстах метрах вниз по течению, раздался громкий звук. Тадеуш жестами позвал нас, и мы подгребли к берегу.
— Какой интересный лук, — сказал я. — Какого он типа?
— Странный вопрос из уст англичанина, — ответил Тадеуш. — Это английский длинный лук. Я купил его у торговца деревом.
После недолгих поисков мы обнаружили оленя со стрелой аккурат посередине лба. Поразительно. Я бы не смог произвести такой выстрел даже из ружья с оптическим прицелом.
— Ну, Панове, — сказал лодочник. — Теперь у нас будет кое-что повкуснее овсяной каши. Тащите его на лодку! И поживее!
Как только мы перетащили тушу в лодку, я обратился к Тадеушу:
— Это был самый точный выстрел из всех, что мне доводилось наблюдать.
— Благодарю, пан Конрад, но многое зависит от удачи. А теперь еще немного удачи, и все будет вообще замечательно.
— Что ты хочешь этим сказать?
