Светлана Савицкая - Ляпко: «Мои аппликаторы – здоровье без лекарств»
Среди более чем 100 человек персонала работают высококлассные специалисты – кандидаты и доктора медицинских наук – неврологи, нейрохирурги, рентгенологи и специалисты по УЗИ-диагностике, травматологи и ортопеды, мануальные терапевты, физиотерапевты и иглорефлексотерапевты, специалисты по лечебной физкультуре и массажу. И все они – поклонники аппликаторов Ляпко.
– К сожалению, когда дело касается заболеваний позвоночника, таких как дискогенный радикулит или межпозвонковая грыжа, остеохондроз, сколиоз и другие, чудес не бывает. Это необходимо знать и помнить, – подчеркивает в разговоре В. И. Дикуль. – Подбор лечения должен осуществляться строго индивидуально и на основе предельно точного диагноза.
На стене плакат: «… Если не заниматься своим позвоночником, то скоро он займется вами! В. И. Дикуль».
На фото молодой Дикуль со штангой и очень красивым торсом атлета.
В кабинете также поселившиеся навсегда аппликаторы Ляпко.
Всем нам достаются книги о нелегком пути становления Личности с большой буквы Валентина Ивановича Дикуля с его автографом «Разорванный круг».
Мы постоянно в контакте. На связи. А значит, впереди много еще общих интересных дел!
Глава 12
Реабилитация Караченцова
Когда звезды падают с неба, все стараются загадать желание. На небосклон восходят новые звезды. И никому нет дела до того, как больно тем, кто упал. Может быть, у них сломаны кости головы, искрошенные ребра впиваются в легкие, а сердце истекает кровью…
Николай Григорьевич, лишь узнав о травме своего тезки артиста Николая Караченцова, пытался передать аппликаторы для лечения и восстановления. Сразу же после аварии желание реализовать не удалось. Но вот случайно при разговоре с Григорием Потоцким выяснилось, что встреча возможна.
Мы отправились на метро Пушкинская к знаменитому театру Дорониной, возле которого и живет теперь Николай Караченцов.
Мы слушаем рассказ его жены.
В театре Марка Захарова 25-летие «Юноны». Николай Караченцов всегда считал его своим спектаклем, и жизнь так или иначе была связана с «Юноной». После аварии и обширных травм, после долгих дней комы, в которые супруга Людмила мужественно вытягивала с того света любимца публики вместе с врачами больницы имени Склифосовского, после мучительных тренировок глотать, ходить, говорить… они вновь на спектакле. Только не на сцене, а в зрительном зале.
Первые реплики. У Николая по щеке – слеза.
– Держись, – успокаивает Людмила.
Николай берет себя в руки.
И вот финал. Зал встает, поворачивается спиной к сцене и рукоплещет Николаю Караченцову. Все цветы у их ног. Мужественно супруги идут по цветам, но не на сцену, как, скандируя, просят зрители, а в темноту коридора. Оказываются одни.
По пути до дома оба захлебываются от слез, пряча их друг от друга.
– Давай, Кока, мы сегодня посмотрим наш спектакль, с нашей записью. Ведь это же наш спектакль, да? – вдруг рождается мысль в голове у Людмилы. – Купим шампанского! Устроим праздник!
Они так и сделали. О Людмиле Поргиной можно написать отдельную книгу. О ее имени особо. Люд мила. Милая людям. Она – пример для всех нас – сродни подвигу женам декабристов, других великих женщин России. Согласитесь, не каждая артистка, не потерявшая свежести, может согласиться вот так вот бросить все и самозабвенно, талантливо, даже гениально стать сиделкой мужа, ставшего в одночасье инвалидом. Глотать обиды, когда те, кто ранее питался за счет их славы, теперь отказываются даже посидеть часок с Николаем, пока она ходит в парикмахерскую…
Николай еще отдыхает после занятия с логопедом.
– Он делает успехи! Он молодец! – объясняет его отсутствие супруга. – За три дня до аварии в спальне упали на пол две иконы и разбились. Это плохой знак. А когда Коля, можно сказать, вышел с того света, стал креститься. Мы в браке давно, но вот как получилось, мы обвенчались, уже став бабушкой и дедушкой.
В красивом просторном доме чистота и уют. Изумительные портреты работы Сергея Полякова. Бюст, недавно вылепленный скульптором Григорием Потоцким. На стенах фото «боевой славы», карикатуры.
Невольно делаешь экскурс вместе с Николаем Караченцовым по фильмам: «Человек с бульвара Капуцинов», «Старший брат», «Собака на сене», «Приключения электроника», «Петербургские тайны»…
Мы слышим тихое движение тапочек по паркету. Это Николай? Это… Николай!
Он проходит мимо нас к кухне, садится на излюбленный стул. Закуривает.
Людмила говорит о нем, о врачах, о нелегком пути исцеления. Четыре года она говорит об этом. Он быстро устает и время от времени уходит в свою комнату отдыхать.
В поведении Николая Караченцова сопротивление всему, что исходит от врачей. Во взгляде на Ляпко и тем более на его чемоданчик с аппликаторами – чувство резкой антипатии. Я понимаю, что доктору нужно преодолеть этот барьер. Сама испытавшая на себе иглотерапию таких приспособлений, понимаю, что в ленты, скорее всего, сегодня никого закутывать не будут. И Николай Григорьевич заводит разговоры по поводу исцеления как бы с другой стороны.
По ходу выясняется, что с аппликаторами Ляпко они давно знакомы. И даже пару лет назад приобрели игольчатый валик, который Людмила торжественно нам демонстрирует. Мы снова убеждаемся, насколько тесен мир. Николай Григорьевич долго и подробно объясняет действие своего изобретения. Николай Караченцов в ответ выражает жестами отторжение. Каждое прикосновение врачей, а тем более незнакомых, им воспринимается болезненно. Поэтому приезд Ляпко, и к его великой досаде, да и к нашей, носит характер ознакомительный и рекомендательный. Людмила все схватывает на лету. Она очень старается поскорее поднять на ноги супруга.
– Я живу только тем, чтобы вернуть Колю к жизни! – признается Людмила. – Его ждут зрители. Его любят зрители.
Между тем чай с тирольским клубничным пирогом превосходен. Пить его из золоченого фарфора особенно приятно, когда рядом собака забавно играет с котом, поют канарейки. У кота на шее висит колокольчик, который нежно позвякивает. И вообще все в этом доме живет мягкостью, заботой, теплотой и уютом, как в сказке.
Наконец, доктор решается на более действенные приемы. Это вызывает в Николае Караченцове резкий протест, и слова грубости срываются с его уст. Не обойду молчанием. Оказывается, он умеет говорить не только «да» или «нет», но и не разучился посылать крепко куда надо.
Я делаю рокировку на кухню, пытаюсь чем-то себя занять, хотя бы и мытьем посуды.
Ляпко же проявляет достаточное мужество, чтобы продолжить попытки помощи больному. В конце концов Николай позволяет окутать лентами руки и ноги. Терпит, сколько есть сил.
Для каждого из них троих – это победа преодоления себя.
Уставший от потуг всевозможных врачей и поклонников за четыре долгих года Караченцов покидает свою комнату и оказывается рядом со мною на кухне, когда я бережно мою фарфор.
Его лицо от раздражения краснеет. На скулах играют желваки.
«Мне жаль, – писал Иван Сергеевич Тургенев уже в конце своей творческой жизни, – самого себя, других, всех людей, зверей и птиц… всего живущего. Мне жаль детей, стариков, несчастных и счастливых… счастливых более чем несчастных. Мне жаль победоносных, торжествующих, великих художников, мыслителей, поэтов… Мне жаль убийц и их жертвы, безобразия и красоты, притесненных и притеснителей. Уж лучше бы я завидовал… право! Да я и завидую – камням».
Что я чувствую под монотонный плеск моющейся посуды? Тургеневскую всеохватывающую жалость? Нет. Это не жалость. Благоговение от того, что рядом курит великий артист? Тоже нет. До этого момента я знала, что где-то там, в параллельном мире, есть Караченцов и играет он хорошо. Но я ни разу не была на его спектаклях. И к фанаткам не относилась. Что же заставляет меня не уйти, не обидеться на его резкий выпад по отношению к доктору? Наверное, вот это вот самое чувство превращения бабочки из кокона. Это любовь. Любовь не тогда, а теперь. К утратившему силу творцу. Не острая и не жгучая, а нежная материнская, всеохватывающая. Она и сочувствие, и соучастие. И сорадость любым маленьким победам и подвигам. Единственное желание – просто обнять его, хотя бы мысленно, и забрать боль, страдания – как у малого ребенка. Чтобы их не было вовсе. Как это сделать? Я даже не смею посмотреть на него, чтобы он не принял мою любовь за жалость или за желание погреться от угасающего света искалеченной судьбою звезды.
Его восприятие меня, оказавшейся в глупом положении на кухне, вполне адекватно. Возможно, мои мысли прозрачны для него теперь, поскольку тут же чуть ли не экстрасенсорно считываются, и острый взгляд, сканируя меня, смягчается. Успокаивается. А потом Николай и вообще уходит обратно в свою комнату, шлепая тапочками по паркету, где его тезка доктор продолжает объяснять Людмиле, как сделать все возможное для пользы выздоровления.
