Татьяна Шередеко - Дыхательные практики для оздоровления, релаксации, высвобождения подавленных эмоций и многого другого
В основном все представляют себе рождение таким образом, что ребенок не принимает в нем никакого участия. Его видят пассивным в этом процессе. Всю работу якобы делает мать, либо в крайнем случае просто маточные схватки.
Ничего подобного.
Греки, Гиппократ в частности, считали, что ребенок сам старается родиться.
Они говорили, что к концу беременности ребенок чувствует, что истощаются его жизненные запасы. Чтобы спастись, ему нужно бежать из пещеры, которая до той поры его укрывала. И чтобы выйти, он принимается толкаться ногами, пробивая себе путь к свободе.
Древние предугадали истину. Теперь известно, что именно в теле ребенка образуется гормон, ответственный за начало схваток.
Похоже, что ребенок решает, когда ему родиться.
Во всяком случае, он ощущает необходимость яростно бороться за свое рождение. Но вся драма в том, что, родившись, он не может перенести своей победы: его мама «исчезла», он ее убил. Безмерное горе, ощущение вины.
Руки матери, их нежность умиротворяют ребенка, говорят ему: «Я здесь, я рядом. Не беспокойся ни о чем. Мы спасены оба, я и ты».
19Многие женщины не знают, как дотронуться до своего малыша.
На самом деле они просто не осмеливаются.
Что-то их останавливает. Кажется, они чем-то парализованы. Из-за внутреннего запрета они с трудом решаются коснуться младенца кончиками пальцев. Это из-за того, что ребенок только что вышел из такого места, которое, употребляя эвфемизм, называют «естественным путем».
Настолько естественным, что, безусловно, о нем просто не говорят. И не показывают. И никогда не обсуждают!
Да, малыш приходит «оттуда».
Из тех частей тела, которые замалчиваются, считаясь постыдными, и где сожительствуют, что любопытно, лучшее и худшее, секс и дефекация.
Невинный ребенок самым естественным образом трогает свои половые органы. «Не трогай, – говорят ему. – Это грязно». И естественно, попка грязная.
Вот так разделяют хорошее, плохое, разрешенное и запрещенное.
Итак, ребенок пришел «оттуда». Весь горячий и липкий.
Презрительно мы называем это «маленьким местом», «маленьким уголком», короче, эти места не называют, не упоминают, они просто не должны существовать.
Потрогать… это?
Невозможно!
И вот женщина парализована старым запретом.
Охваченная необыкновенным смущением, она больше не знает, испытывает ли она к этому существу, что лежит у нее на животе, пылкий интерес или глубокое отвращение. Остается только взять ее руки и положить на ребенка. Ясно ощущается сопротивление.
Это как непреодолимая застенчивость. Но вот первый шаг сделан, контакт установлен и… ах! Какая радость! Упала преграда, отделяющая мать от ребенка и обозначавшая границу между хорошим и плохим, добрым и злым. Себя обретает женщина, касаясь своего ребенка. Она снова чиста, совершенна, непорочна, безгрешна, незапятнанна.
20Вернемся к ребенку. Который уже дышит.
Пуповина перерезана. Это уже позади.
Как идет время!
Кажется, что уже прошел целый… век. А на часах? Три минуты, пять или чуть больше.
Но внимание было так сосредоточено на ребенке, что мы вместе с ним вышли из времени.
Где мы? Эта тишина, это спокойствие так контрастируют с криками родов… Как будто мы еще смущены и испытываем недоверие перед безболезненными родами, будто мир, безмятежность такого рождения застают нас врасплох. И теперь мы не решаемся заговорить. Однако как бы ни были прекрасны эта тишина, это спокойствие, нас ждет еще большее восхищение.
Теперь ребенок покидает мать. Раз и навсегда.
Они встретились, открыли себя друг для друга. Сейчас они должны разделиться. Новый шаг ребенка по дороге к свободе.
А теперь будем осторожны.
Куда положить ребенка?
Как сделать, чтобы «отделение» от тела матери не стало ни шоком, ни испугом, а радостью?
На весы – грубые и холодные? Ни в коем случае! В салфетку, белье! Как бы ни были они тонки, после нежного материнского лона все покажется грубым. Тогда?
Нечто похожее на материнскую нежность и любовь ребенок может испытать в воде.
Вернее, вновь испытать.
Вода вы «носила его, она его баюкала, делала его легким как птица.
Купание подготовлено в маленькой ванне или баке. При температуре воды 38–39 градусов ребенка берут и погружают в воду. Опять же, очень медленно.
Как только малыш погружен, его вес исчезает. Исчезает его тело, которое только его обременяло. Он плавает? Опять нематериален и легок. И свободен, как в те далекие дни, когда он мог играть, двигаясь в свое удовольствие в бескрайнем океане. Его удивление и радость безграничны. Вернувшись в свою стихию, он забывает то, что только что покинул. Он забывает о матери. Он в нее вернулся!
Это первое разделение, далекое от того, чтобы стать разрывом, страхом, становится радостью, игрой. Руки, поддерживающие ребенка в ванне, чувствуют, что ребенок полностью доверился им. То, что могло порождать страх и напряжение, тает теперь, как снег под солнцем. Все, что еще может оставаться в теле малыша зажатым, напряженным, застывшим, начинает жить, двигаться.
И – о чудо! Ребенок широко открывает глаза.
Этот первый взгляд незабываем.
Эти огромные, внимательные, глубокие глаза спрашивают: «Где я? Что со мной случилось?»
В них чувствуется такое внимание, удивление, столько вопросов, что это потрясает.
Мы открываем, что безо всякого сомнения перед нами личность. Она была спрятана за страхом. Только ужас заставлял закрывать глаза. Мы видим (как будто это не было очевидным!), что рождение далеко от того, чтобы считаться началом, это лишь переход. И что это существо, что смотрит на нас, вопрошая, давно уже было личностью.
Все, кто присутствовал при этих родах, кто видел, как открываются эти глаза, кто почувствовал тяжесть их вопросов, восклицали с наивной недоверчивостью и удивлением: «Но… но это невозможно, он видит!»
Он «видит» не потому, что мы этого ждем, нет, конечно, новорожденный не умеет притворяться как мы. Он общается с нами присущим только ему способом, который мы, увы, позабыли; то, что для нас – далекое воспоминание, но в этом уже невозможно сомневаться.
«Новорожденный – он слеп, он не слышит, не чувствует. У него еще нет сознания. И что вы хотите, чтобы в этом возрасте…»
Перед этими вопрошающими, внимательными глазами так говорить просто смешно. И стыдно.
21То, что следует за этим, ничем не уступает чуду.
Свободный от страха, принимая новое как волшебство, ребенок, находясь в своей стихии, изучает свое королевство. Малыша теперь поглощает движение. Голова поворачивается влево, вправо. Медленно, до конца, на всю возможность шеи повернуться. Фас становится профилем.
Оживает и открывается, затем закрывается одна ладонь. Она всплывает, покидает воду. Рука тянется вверх. Ладонь ласкает небо, ощупывает пространство, снова опускается. И другая отправляется в тот же путь, поднимается, описывает арабески, опускается. Две руки играют вместе. Они встречаются, обнимаются и разделяются. Иногда одна останавливается помечтать. Открывается и закрывается с медлительностью моря ладонь. Другая замечталась, в свою очередь. Эти ладошки – как цветы, распускающиеся на наших глазах. Морские анемоны, они дышат в медленном ритме, их баюкает океан, качают невидимые течения.
Ноги, сначала робкие и поджатые, не решаются вступать в игру, оживают, в свою очередь. Внезапно одна нога разгибается. Затем другая, встречающая край ванны, и вот все тело малыша подается вперед. Ребенок получает удовольствие от своего приключения. И начинает снова и снова… Он был водорослью, рыбой, и вот он – рак!
Он играет!
Только десять минут прошло после его рождения!
Весь этот балет – в глубокой тишине, размеченной только легкими и краткими вскриками, выражающими лишь радость или удивление. То серьезный, то игривый, поглощенный исследованием, ребенок изучает, зондирует пространство снаружи, изнутри. С неослабным вниманием. С вниманием, не ведающим такого бича, как рассеянность. Весь целиком «здесь», страстный исследователь своего тела, он следует за ним, открывает его возможности.
Ребенок весь – единство, целостность. Ни одна точка его тела не остается чуждой действию. Все в нем двигается. Все шевелится, все живет в согласии и в полнейшей гармонии.
Как не позавидовать этому ребенку, как не быть ревнивыми нам, состоящим из кусочков и отрывков. Нам, потерявшим это первоначальное единство. Мы рассеяны и разбросаны. Мы не перестаем мечтать и всегда находимся «где-то там». Мы не способны находиться просто «здесь».
Теперь оживает лицо. Открывается рот, затем закрывается. Смыкаются губы. Высовывается и прячется язык. И когда, наконец, как бы случайно рука находит тело, она скользит по нему и обнаруживает рот, ребенок засовывает туда палец и с наслаждением сосет его!
Рука снова отправляется в путь. Еще раз охватывает пространство и вновь обнаруживает рот в этом месте радости!
