Брэд Гилберт - Победа любой ценой. Психологическое оружие в теннисе: уроки мастера
Я начал выходить к сетке при каждом удобном случае, подавать с выходом к сетке и на некоторых вторых подачах Макинроя контратаковать резаными ударами. От отчаяния я просто пытался расстроить игру соперника. И вы знаете, что произошло? Что-то стало получаться. Он стал ошибаться. Я почувствовал себя лучше и сделал несколько приличных ударов. Я выигрывал сет со счетом 6–4, и вдруг мы оказались в равном положении. Третий сет: счет 3–3.
Как вы сами знаете, именно здесь матч становится интересным. Ошибки стоят дорого. Награда за хорошую игру увеличивается. Мак подает на 15–30, счет в сете 3–3. Я думаю, что это «определяющее» очко, и если я выиграю его, я должен выиграть гейм. Затем надо взять свою подачу два раза – и можно спокойно отправляться домой.
Он подает, и мы начинаем долго разыгрывать очко. Наконец он играет резаным ударом слева по линии. Я мгновенно отвечаю бэкхендом тоже по линии, с той лишь разницей, что его в этом месте нет. Я сыграл на противоходе ровно настолько, чтобы он не успел к мячу, и он к нему не успевает. Мяч приземляется у линии, и судья показывает, что мяч – в площадке.
Конечно, некоторые удары по линии ложатся так близко, что можно спорить, был или не был аут. Этот мяч не задел линию и не попал в нее. Он попал в поле. Вы подумаете: «Гилберт, опять то же самое. Каждый раз, когда решение не в твою пользу, ты думаешь, что это судейская ошибка. Сперва была история с Коннорсом, теперь это уже с Макинроем». Хорошо, я не обижусь, если вы заподозрите во мне параноика. Только на этот раз я знаю, что я прав. И судья на линии это знает. И судья на вышке. И публика. Только один человек считает, что был аут, – Джон Макинрой (но я уверен, что даже он знает, что на самом деле аута не было).
Когда Макинрой слышит решение судьи, он взрывается: швыряет ракетку и падает на спину, как подстреленный; тут же вскакивает на ноги и вопит (ведь трудно орать на судью, лежа на спине). Он ведет себя так, будто это было худшее судейское решение со времен изобретения тенниса, хотя я готов дать голову на отсечение, что он знал, что аута не было.
Вот что происходило на самом деле и в чем заключалась психологическая война. Джон понимал, что матч, вероятно, будет проигран, если я возьму это важнейшее очко. Он думал совершенно так же, как и я. Если я выигрываю очко, у него на подаче будет 15–40, и у меня появятся два брейк-бола в конце матча – матча, в течение которого я не проиграл ни одной подачи с того момента, как у меня пошла игра. Он понимает, что если я сейчас возьму его подачу, то, скорее всего, выиграю матч на своих двух оставшихся подачах. Мы оба знаем, что очко, которое я только что выиграл, имеет огромное значение для динамики матча. Он видит, что я играю хорошо, и решает что-нибудь предпринять – все, что угодно, только бы остановить мой напор. И когда я говорю «все, что угодно», именно это я и имею в виду. Самое время для фирменной «атаки Мака».
Тейтум О’Нил была на трибуне в тот вечер, и, наверное, даже она была под впечатлением от артистических способностей своего мужа. Игра, бесспорно, заслуживающая Оскара в номинации «Лучшая главная роль во время теннисного матча при температуре 7 градусов по Цельсию».
Макинрой продолжает бушевать, набрасываясь на судью на линии с обвинениями в том, что он проглядел аут, принимается и за судью на вышке – Зино Фау, которого, как считает Мак, он может обработать, и просит отменить решение. Он умоляет отменить решение, требует этого. Зрители также начинают громким свистом участвовать в представлении (хотя они не до конца понимают, почему это очко так много значит для Макинроя). По крайней мере, в этот раз я уже не стою у сетки, протянув руку, как это было в случае с Коннорсом. Я сохраняю ясность ума и не собираюсь позволить вовлечь меня в эту неразбериху. И я знаю, что это решение не будет отменено.
Тем временем Макинрой каким-то образом ухитряется превратить споры по поводу очка в открытый скандал с судьей на линии, судьей на вышке и главным судьей. Десять с лишним минут мы не приступаем к розыгрышу следующего очка. Я не замечаю этого, но начинаю успокаиваться, а постепенно начинаю коченеть. После десяти минут я чувствую себя мясной тушей, повешенной на крюк в холодильнике: пот очень быстро остывает при такой температуре.
Макинрой продолжает скандал, и я теряю концентрацию, теряю сосредоточенность, энергию, так необходимую для дальнейшей игры. Гнев не составлял для меня проблемы. Я не позволил себе разгневаться (хотя, может быть, и стоило попробовать). Я превратился в зрителя, наблюдавшего за представлением одного из величайших теннисных актеров. Но Мак все-таки достал меня. Хоть он и не получил отмены решения, но добился того, чего хотел.
Фау распоряжается продолжать игру. Время уже четверть одиннадцатого вечера, и народ начинает расходиться, может быть, потому, что разносчики прекратили продажу пива. Я направляюсь к задней линии – замерзший, расстроенный, выбитый из колеи. Джон являет собой полную противоположность мне: он весь горит и готов к схватке. Никто не мог бы с ним сравниться в искусстве обращать беспорядок, смятение, неразбериху и хаос себе на пользу. Его игра посреди хаоса действительно становилась лучше.
Я хотел бы знать, сколько раз ему случалось сразу же после препирательств вернуться в игру и тут же подать навылет. Вы неоднократно могли видеть такую сцену по телевизору. И знаете, что произошло в нашем матче? Он опять это сделал. Он принимает самую узнаваемую в мире позу на подаче и посылает мяч мимо меня. Эйс! 30–40. Мне уже слишком холодно, чтобы расстраиваться. Затем активно выигранный удар на подаче с выходом к сетке. Или это опять был эйс? В глазах у меня потемнело. Мак полон сил, а я чувствую себя так, словно вот-вот подхвачу простуду. Я хочу, чтобы все это было самой плохой частью матча. Но оказывается, это не так.
Счет в матче становится 3–4 в третьем сете. Моя подача. Макинрой выигрывает пару очков, а я беру очко результативной подачей. И вот при счете 15–30 происходит нечто такое, что практически завершает матч. Я подаю. Ответственный момент в матче. «Определяющее» очко. «Определяющий» гейм. Он выигрывает его, и у него – два брейк-бола. Взяв любой из них, он будет подавать на матч. Наступает решающее мгновение. И я делаю то, что должен был сделать, – Н. Т. М. Я успокаиваюсь. Говорю сам себе: «Больше никаких глупых ошибок. Не спеши. Не торопись».
Я вдруг отдаю себе отчет, что матч может выскользнуть из моих рук. Собираюсь с мыслями. Замедляю движения. Подхожу к мальчику, подающему мячи, и прошу у него полотенце, хотя я и не слишком вспотел (вообще-то мне нужна скорее грелка для рук, а не полотенце). Вытираю рукоятку ракетки и руки. Отдаю полотенце мальчику. Иду назад к линии подачи. Постукиваю мячом и поглядываю на Макинроя. Неожиданно слышу, как мистер Фау включает громкоговоритель: «Предупреждение о задержке игры, мистер Гилберт». И это он говорит мне? Этого не может быть!
Макинрой только что остановил матч больше чем на десять минут, а я получаю предупреждение за задержку матча? Это невыносимо. Для меня все кончено. Я ору на Фау. Он выглядит так, будто собирается сделать мне еще одно предупреждение или даже присудить штраф. Мне некуда податься. Мне пришел конец. Макинрой берет мою подачу. Затем выигрывает свою. Гейм. Сет. Матч. Оскар. Макинрой.
Почему он обыграл меня в тот вечер? Все очень просто. Мне не хватило ума во время задержки игры. Я позволил себе просто смотреть и ничего не делать. Это было шоу Джона, и я не смог его остановить. Но я должен был бы сделать что-нибудь, чтобы не замерзнуть, – выполнить пару подач, надеть куртку, попросить разрешения пройти в раздевалку до того момента, как в Макинрой-шоу произойдет перерыв.
Я должен был делать что угодно, только не стоять при 45 градусах Фаренгейта и остывать. Чья вина? Главным образом, моя собственная. Вина в том, что я не придумал ничего поумнее во время остановки игры, в том, что не проигнорировал предупреждение о задержке (в конце концов, оно ничем не грозило); я позволил выбить себя из игры, как физически, так и психологически. И пришлось за это заплатить.
А вот замечательный финал всей этой истории. После всего Мак подходит ко мне в раздевалке с этакой извиняющейся ухмылкой на лице. Я подумал, что он собирается извиниться за свою тираду и остановку игры по поводу спорного решения. Но я ошибся. Он посмотрел на меня и сказал: «Брэд, тебе надо более осторожно подходить к задержке игры. В такую погоду я мог и простудиться». Чем-чем, а чувством юмора Джон не обижен.
Буря на теннисном корте
Дело в том, что Макинрой всегда подыскивал причину остановить игру, когда проигрывал. Вот самое лучшее тому доказательство. Вы когда-нибудь видели, чтобы он делал что-то подобное, когда выигрывал? Такое случалось тоже, но почти всегда это происходило, когда динамика матча начинала развиваться не в его пользу (например, в начале второго сета, когда соперник начинает набирать очки, проиграв первый).
