Андрей Букин - Пара, в которой трое
Ленинградская школа фигурного катания основана на театральных традициях, точнее, на балетных. А московская – образцово-показательная, в ней, на мой взгляд, больше техники, но меньше души.
Елена Анатольевна Чайковская для меня была самым ярким выразителем московской школы. Когда соревновались такие танцевальные пары, как ученики Тарасовой Моисеева и Миненков против учеников Чайковской Линичук и Карпоносова, я не считал вторых конкурентами по эстетическим позициям. Мне не нравилось, как они исполняют лезгинку, как они танцуют под мелодии суперпопулярного тогда певца Джо Дассена. Я не мог серьезно относиться к Гениным любовным порывам на льду. Я, как Станиславский, не верил! Но за Линичук и Карпоносовым стояла Чайковская, а я не принимал ее творческую линию. Мы иногда с ребятами сидели около телевизора и считали, сколько раз ее ученики в программе присядут на колено. Доходило до конфуза: мы сбивались со счета, как-то я насчитал семнадцать раз. Как может такой великий тренер, а Елена Анатольевна бесспорно заслужила такое определение, не видеть подобных просчетов?
Но прежде всего мое неприятие вызвано тем, что она сказала про «Паганини»: «Не надо махать руками перед сложным прыжком». И еще одна деталь: к ней от Игоря Борисовича Москвина ушел Володя Котин. Володя считался большой надеждой Москвина, и я в какой-то мере считал себя его наставником. Я с ним, еще с маленьким мальчиком, возился и показывал, как и что. Котин как хвостик за мной бегал. Его поклонение выглядело очень трогательно, а потом он подошел ко мне и сказал: «Игорь, я должен уйти к Чайковской, потому что, живя в Питере, никогда не смогу никуда вылезти». Открытым текстом и абсолютно честно. Было обидно: а как же патриотизм? Из Питера уезжать в Москву тогда еще не было принято. Кроме Саши Зайцева, по-моему, никто из фигуристов в Москву не перебрался. Тем не менее Котин изменил Москвину, Ленинграду и даже мне.
Кому-то, может быть, покажутся мои рассуждения неубедительными, несерьезными. Особенно, если учитывать, что Володя Котин работал у нас в театре на протяжении многих лет, а Елена Анатольевна с нами ездила на гастроли. Она умный человек и обаятельная женщина. Но в те мои спортивные времена мне казалось, что Чайковская – монстр, а «Динамо», где она работала, милицейская организация…
Меня попросили уйти из спорта – подросла молодежь (Фадеев, Егоров, Котин), а я уходить не хотел. Тогда мне ясно сказали: «Ты больше никуда не поедешь». Бог им судья. А может быть, я даже должен их благодарить за то, что меня отправили на «заслуженный отдых». Не знаю, как у меня сложилась бы судьба, останься я в спорте. А так я раскланялся при полной любви к себе зрителей, слушая, как со всех сторон говорят, что я рано покидаю лед. Впрочем, наверное, всех так утешают. Но у меня есть доказательства в искренности чувств поклонников – я получил массу писем.
Казалось бы, в моем возрасте полагалось понимать, что уход неотвратим, тем не менее прощание со спортом для меня оказалось ударом, причем довольно чувствительным. Я же ничего не могу делать, кроме как кататься. О тренерской карьере я даже не задумывался. Так у меня в жизни случился обвал, который не перешел в неумеренное принятие алкоголя, а наступила страшная растерянность – что дальше делать?
Сейчас я понять не могу, как у меня в начале, когда театр только создавался, сил хватало? Я недавно открыл свою записную книжку: Кемерово, Новокузнецк, Барнаул. Там пятнадцать выступлений, там девятнадцать, потом двадцать, двадцать пять!.. А ведь мы катали два отделения, то есть двухчасовую программу. Театр – всего девять человек. Мы едва успевали переодеваться, пока там проходит три номера – четвертый уже твой. Снова раз, два, три номера – четвертый, вылетай на лед. Я показывал «Официанта», потом «Шпагу», потом «Паганини», все свои короткие программы, в обязательном порядке – «Ковбой». Все ждали «Ковбоя». До сих пор кто-нибудь из зала кричит: «Игорек, давай “Ковбоя”»… Короткая программа – быстрая, сложная и напряженная. И каждый вечер я выходил на лед с пятью или шестью своими короткими программами.
Мы еще толком не оторвались от спорта, но меня уже тянуло что-то изменить. Наши показательные выступления и так были известны всему миру. А мне очень хотелось поставить некий сюжетный спектакль. И больше всего я мечтал о «Чаплине». «Чаплин, Чаплин, мой старый друг».
Как возник наш театр? Я могу ошибаться, кто где сидел и где стоял стол в тот момент, не в этом суть. Впрочем, тогда возник не театр, а спортивный ансамбль «Все звезды». Но об этом дальше…
Все заново
Мне боль резьбою ввинчена в висок.
Мне тяжестью свинцовой сводит плечи.
Мне «гоп» орут гимнасты на соскок,
И шепчет тренер: «Нет, еще не вечер».
Мне легкие распять и просушить,
Свернувшись калачом в углу постели,
И нервы оборвать, в моток скрутить,
Их натяженья звуки надоели.
И бинт вспотевший обручем стальным
Уже не держит мышцы растяженье,
И чувствую – движением шальным
Я рву ее вконец без сожаленья.
И охнул кто-то там, в седьмом ряду,
А тренер отвернулся, вздернув плечи.
Но тело, не почувствовав беду,
Упрямо, как тугой пучок картечи.
Но до конца, до стойки руки врозь,
До равновесья сил, желаний, мысли.
Сквозь «не могу», «мне больно» и «авось»
Я сделал все в своей спортивной жизни.
И никогда потом не оглянусь
На спину уходящего из зала.
Ведь это я. А значит, я вернусь.
Вот отдышусь. И все начну сначала [2] .
Новая жизнь
Наташа. Мы тогда еще не были женаты (Игорь разводился с первой женой), но у нас прошел уже семейный совет: что делать дальше? На примере нескольких наших знакомых мы ясно видели, как складывается жизнь спортсмена и как он выглядит после ухода из спорта. Самый яркий пример – Сережа Четверухин, который пытался тренировать, а потом вновь начал кататься. Он просто светился: если человек доволен своей жизнью, это скрыть невозможно. А в то время, когда он тренировал Ковалева, он сперва стал серым и так дошел до черного цвета, просто жуть. Все эти метаморфозы проходили на наших глазах. Даже глядя на самого удачливого тренера, мы прежде всего видели человека с тяжелым взглядом, с тяжелым характером, с тяжелой жизнью. Я точно знала, какой образ жизни подходит Игорю, но на всякий случай ему сказала: «Посмотри, как тренеры выглядят». Перед ним, впрочем, этот выбор не стоял, но, наверное, ему было интересно, а что я думаю по поводу его тренерской карьеры.
Игорь. Почему я презирал балеты на льду? Сейчас я пафосно выражусь, заранее простите. В любой сфере деятельности, и там, где металлург пробивает летку и оттуда вырывается огненная лава металла, и там, где гончар ногой крутит круг, а в руках у него из куска глины возникает горшок, я стою завороженный их мастерством, их профессионализмом. А когда я приходил на выступления балета на льду, то в воздухе все время ощущал запах нафталина.
Правда, Holiday on ice трудно назвать непрофессионалами, но их я всегда считал высокотехничной перевозкой костюмов на себе по льду. За кулисами «Холидея» я собственными глазами видел, как спускается огромная железная балка, на которой висят костюмы, в них влезают женщины в купальниках, их застегивают, и они выезжают на лед все в огромных перьях. Потом они нажимают на себе кнопочку и костюмы начинают люминесцировать. Это немножко из другой оперы. Здесь потрясающе построенный бизнес, исключающий творчество исполнителя. Но подобное никоим образом не совпадало с тем, что я на протяжении многих лет утверждал своим катанием. Если вновь говорить громкими словами – утверждал свой стиль на льду. Чтобы каждая программа помимо спортивных элементов имела в себе еще и некий законченный драматический смысл или несла какую-то идею. Заставляла зрителя сопереживать, а не только смотреть, как спортсмен вращается или прыгает: кто выше, а кто ниже. Кстати, одна из проблем сегодняшнего фигурного катания именно в том и состоит, что мало осталось людей, которые хотели бы сделать пусть маленький, но спектакль на льду.
Вот отчего любое предложение продолжить дальше то, что я умею, я бы не задумываясь принял. Как раз вместе со мной ушли из спорта мои друзья: чемпионы Европы и мира в парном катании Ира Воробьева и Игорь Лисовский, танцоры Лена Гаранина и Игорь Завозин, Наташа Карамышева и Ростислав Синицын. Во главе впервые собранного ансамбля ушедших чемпионов, как и многих других начинаний, встал Юра Овчинников. Когда мы создали в фигурном катании музыкальный ансамбль New Road, Юра уже был у нас директором и художественным руководителем. Здесь я должен немного отвлечься.
На протяжении всех моих спортивных лет в сборной у нас существовал свой музыкальный ансамбль. Нас даже приглашали на некоторые соревнования приехать не выступать, а поиграть. После турнира обычно все его участники, включая судей, шли на концерт New Road, мы пели репертуар «Битлз», песни «Машины времени» и «Веселых ребят». В нашей группе играл мой лучший друг – москвич Леша Головкин, который занимался у Чайковской. Именно Леша Головкин отдал мне музыку «Ковбоя». В тот день, когда Елена Анатольевна принесла эту музыку ему, я пришел к ним на тренировку. Леша мне говорит: «Игорь, послушай музыку, не знаем, что под нее делать?» Я начал под нее дурачиться за бортиком, а они с Чайковской хором: «Забирай музыку, это твое».
