Андрей Букин - Пара, в которой трое
Весной 2000-го Максим закончил Военно-медицинскую академию в Санкт-Петербурге и сейчас специализируется в травматологии.
Когда наши пути с Наташей разошлись, я остался благодарен Юре Овчинникову за то, что он не влезал в наши отношения. Он смог понять мои доводы. Наш разговор про сложившуюся ситуацию получился достаточно коротким, но понятным обоим.
Я еще оставался в спорте, и он сделал один только вывод. «Ты что делаешь, – сказал в итоге Юра. – Развод – это значит – ты невыездной. Зачем ты себе яму копаешь?» В то время мне было наплевать, какой я стану – выездной или невыездной.
Бестемьянова тогда не была ни олимпийской чемпионкой, ни четырехкратной чемпионкой мира, и, естественно, содержание новой семьи сваливалось на мои мужские плечи. Юра был прав: я сильно рисковал, и прежде всего своей карьерой. К тому же отношение к нашему браку и у Татьяны Тарасовой оказалось более чем сложным. Она Наташе буквально заменила умершую маму и при этом много лет дружила с Юрой. Татьяна Анатольевна как бы подставила плечо, для того чтобы Наташа могла выжить, чтобы не сломалась, осталась в спорте. А потом, как у Татьяны Анатольевны часто бывает, она эту опеку распространила на всю оставшуюся Наташину жизнь. Она считала, что наше желание сойтись в семью – ужасно, оно приведет нас обоих к краху и нужно срочно наставлять людей на путь истинный. И Татьяна Анатольевна решила применить всю свою немалую инициативу, чтобы заставить нас одуматься. Так мы с ней немножко разошлись во мнениях и взглядах на нашу с Наташей жизнь.Всего лишь одна победа
Я хорошо помню тот единственный для меня чемпионат. Состоялся он в Австрии, в Инсбруке. Там я стал чемпионом Европы. На слуху имена фигуристов, которые, как правило, выигрывали много чемпионатов, я же всего один, поэтому мой чемпионат запомнился на всю жизнь.
Юру тогда со мной в Инсбрук не послали. Он нечасто со мною на соревнования за границу выезжал, потому что, как я уже говорил, считался не шибко выездным, наверное, ему аукались его «сомнительные» личные знакомства и прежде всего дружба с Михаилом Барышниковым. Дурость несусветная. Но мне такое положение, конечно, доставляло много лишних хлопот. Какой бы ни был опытный спортсмен, когда тренер рядом – это большое подспорье. В Инсбрук со мной послали чемпиона мира Сережу Волкова, он работал в отделе фигурного катания Спорткомитета страны. Волков меня выводил на старт, Волков меня готовил, опекал, настраивал. И тут я отвлекусь на совсем иную тему, но она возникла неслучайно…
На церемонии прощания с Сережей (он умер совсем молодым от неизлечимой болезни), которая проходила на стадионе «Динамо», присутствовали Анна Ильинична Синилкина и чиновники из Госкомспорта, всего человек пять. Начались траурные речи… Они не всегда, но часто идиотские, но здесь было нечто особенное. Начинает первый говорить – и сразу же: «Мы скорбим о безвременном уходе Сергея Волкова, нашего чемпиона мира». И дальше традиционное: «Земля тебе пухом». Второй: «Ушел наш первый чемпион мира по фигурному катанию. У него мениски были стерты, он на костылях на чемпионат приехал и тем не менее для страны выиграл медаль…» Третий: «Я хочу сказать, каким мужеством обладал Сережа, который выиграл чемпионат мира».
Стоит передо мной гроб, в нем молодой еще человек, и все, кроме как про этот проклятый чемпионат мира, который он выиграл, ничего о нем сказать не могут. Никто из них не знал, что Сережа мечтал летать на истребителях. У него в Ростове дядя служил в авиационном полку. Его чуть не уволили из армии, когда он разрешил Сереже одному подняться в воздух на истребителе. Сережа ведь учился летному делу, набрал много прыжков с парашютом, собрал какие-то дипломы, читал книжки про авиацию. Он так хотел стать летчиком, но фигурное катание подавило эту мечту. Человек мечтал летать!.. И тогда я сказал: «Ребята, может, нас Сережа не слышит, а может, и слышит, хочу, чтобы вы знали, он всю жизнь стремился в небо. К несчастью, он сейчас улетел от нас. Но, может быть, в этом ужасе и мраке хотя бы какая-то частица его мечты сбылась». На меня посмотрели как на человека, который пляшет на крышке гроба. Полагалось говорить исключительно про его чемпионство…
К чему я это рассказал? Я помню, как Серега пришел ко мне тогда в раздевалку. Он ведь знал, что такое стать чемпионом, знал, как трудно дается это звание, как воспринимается победа в первые секунды. Потом происходит что-то совсем иное, начинаешь в беседах фантазировать, придумывать, додумывать, а может, и осмыслять, что произошло. Но первое состояние ни с чем не сравнится! Он вбегает ко мне в раздевалку: «Ты чемпион!» И у него слезы текут. У мужика, который мечтал стать летчиком! Волков – олицетворение мужской силы, мужской дружбы, мужской верности. И у него слезы. Разве можно такое забыть, разве много людей, которые могли так тебе сопереживать? К сожалению, мало таких, кто готов разделить с тобой не горе, а счастье. В беде помочь многие готовы, а вот радоваться чужому успеху – надо иметь большое сердце…
Что касается самого чемпионата, там все проходило на жутких нервах, и до последней секунды я не знал, чем все закончится: я мог быть и первым, мог стать третьим или пятым. На старт произвольной программы я вышел первым сразу после разминки, откатался, и потом уже ничего от меня не зависело.
Первый раз в своей жизни я прокатал программу технически без сучка и задоринки. Исполнил все пять тройных прыжков, тогда это считалось гроссмейстерским набором. Чисто сделал все каскады и все дорожки. При этом я катался абсолютно осмысленно. Совершенно отстраненно я играл свою партию под музыку Рика Вейкмана к мюзиклу «Король Артур и рыцари Круглого стола». И от хореографии, и от постановки я получал наслаждение. Видимо, мое удовольствие передавалось не только зрителям, но и судьям. К тому же в этой программе у меня присутствовали кое-какие «примочки», придуманные специально для судей. Я то вроде снежки бросал, то делал вид, что жонглирую. Прошло много лет, и не очень я сейчас в деталях помню ту мою чемпионскую программу, но не могу забыть, как смеялись судьи, сидя за своими пультами.
Узнав оценки, я почти сразу вышел на улицу. Не мог находиться во Дворце, в помещении. Я вышел и что-то пел все время. А там вокруг зимнего стадиона горы сплошные, и фантастический вечерний воздух. Он кажется вдвойне чище и прозрачнее после того, как надышишься в коридоре смесью, пропитанной соляркой от «замбони» (машина, которая заливает лед). Я гулял и гулял около Дворца. Рядом стояли телевизионные автобусы, через которые шла трансляция. В их открытые двери я видел в темноте, внутри салона, светящиеся мониторы, слышал голос диктора, объявляющего оценки. Я пел, пел, чтобы не слышать объявленных баллов. Из автобусов высовывались техники, думали, псих какой-то бродит. Причем я же не переодевался, а бродил на фоне альпийских гор в том самом костюме, в котором катался. Представьте себе, что они обо мне думали: ходит какой-то чокнутый и поет русские песни. Наконец, я вернулся в раздевалку, сел, качаюсь, тут и Сережка вбегает…
Слава Токарев
Игорь. Станислав Николаевич Токарев – журналист, которого я воспринимал не как корреспондента, освещающего какое-то спортивное событие, а как человека, отметившего во мне некие литературные данные. Он помогал и заставлял постоянно их развивать, а не хранить их, как военную тайну.
Мне кажется, он оценивал все, что я делал на льду, безоговорочно со знаком плюс, вне зависимости от того, какое место я занимал на соревнованиях. Большей удачей становилась моя новая программа или меньшей, Станислав Николаевич всегда пытался найти лучшее в каждой моей работе. Я не хочу обижать никого из тех, кто писал о фигурном катании, но он первый, кто делал это со знанием предмета. Часто можно слышать разговоры о том, что такое фигурное катание: спорт или искусство? Так вот Токарев писал о фигурном катании как об искусстве. Поэтому его заметки были не спортивным отчетом, а тоже маленьким произведением искусства. Может, оттого спортивным функционерам материалы Токарева было неприятно читать. И что немаловажно, ничьим другом он не был: ни другом Жука, ни другом Чайковской.
На одном из чемпионатов мира за границей у нас со Станиславом Николаевичем состоялась ночная прогулка. Мои соревнования начинались через день или два, хотелось погулять, но одному тогда выходить не рекомендовалось. Вот так я оказался на улице вместе со старшим товарищем. Тогда я в первый раз с ним откровенно поговорил. Дело в том, что я прочитал его невышедшую статью (он сам показал, что собирается послать в Москву), а в ней говорится, что пара – назовем ее Иванов и Иванова – лучшая в мире, они, естественно, выиграли соревнования. Я возмутился: «Как вы можете отсылать такое, если соревнования начинаются только завтра?» Он мне в ответ: «Все уже просчитано, и все уже известно». Тут я понес такую театральную чушь типа: «Я верил в вас, как в Бога, а вы лгали мне». Токарев смутился, но сказал мне такие слова, которые я запомнил на всю жизнь: «Игорек, понимаешь, ты живешь на этой планете, ходишь по этой земле, и ты должен исполнять эти законы». Наверное, он потом себя ругал за то, что показал мне еще не вышедшую статью, что пошатнул веру в себя. Но именно в ту ночь я наконец-то понял, что действительно живу на этой планете, хожу по этой земле. И если уважаемый мною человек поступает таким образом, значит, по-другому поступить нельзя, он обязан в назначенный срок передать свой репортаж, и никого не волнует, начались там какие-то соревнования или нет. А ошибется, в редакции его заметку просто перечеркнут. Не ошибется – будет первым.
