Виктор Санеев - Четвёртая вершина
Любопытно, что опекать меня больше, чем в юности, он начал тогда, когда я стал уже опытным спортсменом. Наверное, здесь сыграло свою роль одно обстоятельство: в то время из-за тренировочных сборов и частых соревнований я стал реже бывать дома. И, соскучившийся по своему ученику, Самвелыч в эти дни буквально не расставался со мной, расспрашивая обо всех подробностях моих тренировок, интересуясь тонкостями подготовки и выступлений в зарубежных соревнованиях. А уж на стадионе вообще не отходил от меня ни на шаг. Иногда случались курьезные случаи. Привыкнув находиться без тренера, я часто обращался к кому-нибудь из присутствующих на стадионе тренеров или спортсменов с просьбой проконтролировать тот или иной технический элемент. Каюсь, в этом иногда был и практический расчет. Известно, что при очень частом общении с учеником глаз тренера адаптируется к его движениям. И порой человек, который видит вас не так часто или вообще впервые, может обратить внимание на какую-либо деталь, которую ни сам спортсмен, ни его тренер уже не замечают. Недаром говорится: со стороны виднее. Так вот, эти мои просьбы и обращения к «посторонним» (даже если это была просьба помочь измерить прыжок) очень сердили тренера.
— Что, я уже тебе не гожусь, — ревниво говорил он, — слава богу, еще не такой старый. И рулетку могу подержать, и за прыжком посмотреть, и ошибку увидеть. Совсем ты, Виктор, от рук отбился!
Мог ли я сердиться на такие замечания? Ведь я знал, что это только одна из форм проявления доброты и заботы обо мне, доброты и заботы старшего друга.
Сейчас мы встречаемся мало, но в мои редкие наезды в Сухуми мы обязательно видимся с Акопом Самвеловичем, и он так же, как в былые годы, трогательно и подробно расспрашивает меня о житье-бытье и как бы вскользь, но довольно настойчиво спрашивает: не пора ли моему сыну Сандрику начать заниматься легкой атлетикой? Наверное, ему и сейчас хочется найти второго Санеева.
С Витольдом Анатольевичем Креером мое знакомство было, если так можно выразиться, очно-заочным. Это произошло на сборе в Леселидзе, где тренировались наши спортсмены, готовящиеся к XVIII Олимпийским играм в Токио. Среди них был и Креер, к тому времени уже двукратный бронзовый призер в тройном прыжке Игр в Мельбурне и Риме. На тренировках я, естественно, больше всего наблюдал за прыгунами. Помню тот день, когда я впервые увидел Креера. Мы соревновались в прыжках, а на противоположной стороне стадиона прыгуны выступали в контрольных состязаниях в беге на 100 м. В одном из забегов стартовал Креер. Меня поразило, что он пробежал 100-метровый отрезок всего за 11,5. «Как же так, — думал я, — заслуженный мастер спорта бежит 100 м всего за 11,5 и прыгает на 16,71 (таким был тогда всесоюзный рекорд Креера в тройном прыжке), а я бегаю стометровку быстрее его и не могу прыгнуть даже на 16 м?» По молодости я не знал, что недостаток скоростных качеств, которые во многом являются врожденными и трудно поддаются тренировке, Креер компенсировал огромными силовыми нагрузками и отточенной техникой, отлично приспособленной к его индивидуальным данным и возможностям. Позже я видел прыжковые тренировки Витольда Анатольевича. И всегда поражался той целеустремленности, с которой он выполнял каждое, буквально каждое, упражнение, каждый прыжок.
Ну а Креер тогда меня еще совсем не знал. И думаю, не обращал внимания на тех многочисленных юных спортсменов, которые приходили на стадион посмотреть на тренировку наших асов легкой атлетики. Позже, правда, Витольд Анатольевич в своей книге «Ищу единомышленников», посвященной победе в Мехико, вспоминал, что моя фамилия была ему знакома с 1963 года, когда мы выступали в Леселидзе чуть ли не в одних соревнованиях. Но оговаривается, что в то время он больше смотрел на своих соперников, а не на прыгунов, которые едва переползали отметку 13 м.
Обо мне как о спортсмене, который в будущем сможет представить интерес для сборной команды СССР, Крееру поведал врач нашей юниорской команды Виктор Берковский. Когда-то Берковский и Креер вместе тренировались и были приятелями. Потом Берковский закончил медицинский институт и стал спортивным врачом. Он ездил вместе с нами на юниорский чемпионат в Варшаву, ему понравились мои прыжки и позже, уже в Москве, он говорил обо мне Витольду Анатольевичу.
О том, как сложились наши взаимоотношения дальше, я уже рассказывал в главе о тренировке. Эта глава заканчивалась моим выступлением в Мюнхене. С 1973 года я стал значительно реже выезжать на учебно-тренировочные сборы. Во-первых, я стал семейным человеком, во-вторых, условия для тренировок в Тбилиси были ничуть не хуже, чем в тех городах, где проводились сборы, и, в-третьих, я стал гораздо опытнее, лучше разбирался в сложных вопросах техники и методики тренировки и мог тренироваться большую часть времени самостоятельно. Мы по-прежнему обсуждали стратегию подготовки в том или ином сезоне с Креером, и он по-прежнему посылал мне письма-планы.
Но моя тренировка все же с этого времени носила более самостоятельный характер. Если так можно выразиться, вместе с тренером намечался только «скелет», структура и направленность тренировки. А конкретное содержание каждого занятия или недельного тренировочного цикла я определял сам, с учетом своего состояния.
После Монреальской олимпиады, точно так же как и после Мюнхена, я мечтал об установлении мирового рекорда. Меня не смущал сам факт, что рекорд теперь был 17,89, хотя, конечно, я понимал, что для того чтобы показать результат, близкий к 18 м, необходимо стечение многих обстоятельств. Нужно было поднять результаты во всех контрольных упражнениях, полностью залечить травмы, выйти на уровень высшей спортивной формы и в среднегорье выступить в компании сильных соперников. Я даже направил письмо председателю Спорткомитета СССР с просьбой найти возможность для выступления в Мехико.
Но все эти мечты и хлопоты в начале 1977 года оказались напрасными. Моя спортивная форма постепенно улучшалась, когда нога заболела снова. И заболела так, что о прыжках не могло быть и речи. Боль становилась нестерпимой, и ощущение было таким, будто у меня в стопе одна кость непрерывно трется о другую. Даже при ходьбе приходилось все время как-то выворачивать ногу, чтобы можно было хотя бы ступать на землю. В довершение всего заболели и связки ахиллова сухожилия.
Тогда я решился на операцию. Здесь мне оказал большую помощь Спорткомитет СССР, субсидировав поездку в Финляндию к одному из лучших специалистов по травмам такого рода. В Хельсинки 5 октября 1977 года мне и сделали операцию.
К счастью, к этому времени у меня в сборной команде СССР появился очень надежный дублер. Воспитанник ленинградского тренера Георгия Дмитриевича Узлова Анатолий Пискулин, можно сказать, вынес на себе всю тяжесть этого сезона. В 1977 году Анатолию было 25 лет. Он стал мастером спорта СССР еще в 1971 году и с тех пор постоянно повышал свои результаты. Основой успехов этого прыгуна, не обладавшего выдающимися физическими данными, несомненно, были огромное трудолюбие, преданность спорту и тройному прыжку, привитые его тренером, а также развитые в упорных тренировках силовые качества и хорошая техника. В этом сложном, насыщенном напряженными стартами сезоне, Пискулин победил на чемпионате СССР, Кубке Европы и Универсиаде в Софии. Причем в трех состязаниях он сумел преодолеть 17-метровый рубеж! Этот сезон стал лучшим в его долгой спортивной жизни, и я искренне радовался успехам своего недавнего соперника и товарища. После Николая Дудкина у меня не было такого надежного партнера по сборной команде страны. При всем этом Анатолий был очень скромным спортсменом. Его всегда отличали вдумчивость в работе, глубина проникновения в тайны тройного прыжка, стремление без устали анализировать ошибки и огромное упорство в их исправлении. Думаю, что не ошибусь, если скажу, что его тренеру тоже повезло с учеником, с таким спортсменом работать — одно удовольствие.
Итак, 5 сентября я перенес операцию, потом вернулся домой и 22 октября вышел на первую тренировку. Такую торопливость можно понять: я хотел убедиться в том, что медицинское вмешательство помогло и я снова смогу принадлежать любимому делу.
Первые впечатления обнадеживали: не чувствовалось «явной» боли, хотя неприятные ощущения еще давали о себе знать, а главное, я понял, что хирургический нож не разладил тонких нервно-мышечных механизмов, которые и создают движение.
На этот раз мне не пришлось играть в привычную игру «от первого разряда к мастеру спорта международного класса». Я, по сути дела, и был в этот момент перворазрядник по тем результатам в различных контрольных упражнениях, которые я смог показать в начале спортивного сезона 1978 года. Нужно было начинать «пахать» сначала.
Памятуя, что мне уже не 20 лет, а 32 года, я решил отказаться от выступлений в зимних стартах и сосредоточить все силы и внимание на развитии физических качеств в восстановлении технического рисунка прыжка. Принимал восстановительные процедуры — ванны, массаж, физиотерапию.
