Роберт Твиггер - Злые белые пижамы
Это воистину было моим озарением в айкидо.
Когда мы вернулись в додзё, через несколько дней после посещения горы Канчо, для нас был припасен другой религиозный опыт. Так или иначе, я знал заранее, что нас ожидает, когда «Терминатор» заходил целеустремленно, кланялся святыне, поворачивался и кланялся нам, уже сидящим на коленях в ожидании. Я стал сверхчувствительным к звуку шагов каждого учителя, читая хорошее или плохое настроение в самом ритме их поступи. Было важно, чтобы учитель не был сердит, таким образом, я искал знаки, которые бы заверили меня, что это так — предсказуемый психоз для тех, кто страдает от капризов сильных мира.
В предыдущем году Ник, английский сэншусей с одышкой*, покинувший курс, стал настолько одержимым тем, кто из учителей будет вести занятие, что он расспрашивал всех помощников перед уроком. В соответствии с японским обычаем не делиться информацией, они ему не отвечали, поэтому он начинал строить свои собственные догадки, основанные на том, чья очередь по идее должна бы быть. Тогда он успокаивался, убежденный тем, что выбрался. Я знал, что чувство предугадывания было особенно сильным для меня, когда Мастард вел занятия.
Случай с одышкой Ника и издевательство над ним учителя служило своеобразным предупреждением для сеншусеев. Я спросил об этом Шипа, который был в одной группе с Ником.
— У Ника было все в порядке, пока у него не сорвало крышу.
— В смысле?
— У него сорвало крышу. Он перестал тренироваться, но при этом все еще стоял на ногах. Именно это и привело учителя в бешенство. Он не потерял сознание или что-то в этом роде, а значит он мог продолжать тренировку.
Я сделал мысленную пометку, что надо хлопнуться в обморок, прежде чем сдаваться.
— Так, — сказал Терминатор, — сейчас будет куро-обикай — сидение в сейдза в течение часа.
Мы сидели в два ряда напротив своих партнеров, опробывая жуткую позицию на коленях. Предстояла длительная каторга, потому важно, что в каком положении ты начинаешь сейдза определяет, насколько болезненной она будет.
Правильная сейдза — не просто сидение на коленях. Ты должен находиться в неподвижном и безэмоциональном состоянии. Для иностранцев, которые никогда не проводили времени на коленях до начала занятий айкидо, это всегда испытание. Именно невозможность пошевелиться и высвободить напряжение колен и ступней делает это упражнение таким тяжелым.
Мы все знали, что такая тренировка должна произойти, мы просто не знали когда. Это было одно из знаменитых «убийственных» занятий, о которых все говорили, когда хотели произвести впечатление на начинающих заниматься айкидо. Мы уже успели обсудить боль сейдза и теперь должны были прочувствовать ее.
Было бы просто замечательно просто посидеть в тишине, но у Роланда были иные мысли на сей счет. Каждый из нас по очереди должен был сказать речь о том, что означает курс сеншусей для нас.
Я посмотрел на Рэма и он ухмыльнулся. Я ухмыльнулся в ответ. Наверное, мы были единственными лыбящимися среди всех. Это была бравада.
Бешеный Пес начал речь. Он говорил траурным голосом о том, как он проделал длинный путь из Канады, чтобы учиться айкидо в Японии. «Я действительно считаю, что нам очень повезло с возможностью тренироваться здесь с лучшими сенсеями.» После этого он перечислил всех учителей поименно, что заняло еще сколько-то времени. Он продолжил фразой: «это стало самым сложным делом, которое я когда-либо выполнял».
Следующим был Уилл. К тому времени мои ноги стали неметь. Все говорили, что нужно позволить им онеметь и что самое главное в сейдза — это неподвижность. как только ты пошевелишься, кровь начнет циркулировать и придет боль.
Я ожидал, что речь Уилла будет хоть немного остроумной, но это было не так. Несмотря на его острый язык, Уилл также как и остальные погрузился в грустное самокопание. Было похоже, что мы все оказались в периоде культурной революции, когда все занимались самокритикой.
«Это был шанс достичь хорошего уровня в айкидо, — сказал Уилл, добавив, — это стало самым сложным делом, которое я когда-либо выполнял».
Речь Аги была хитроумным сочетанием клише в айкидо. Но я не мог его винить. Я б напряг самые творческие умы, чтобы подумать, как сказать что-то оригинальное и искреннее, когда единственное, чего тебе хочется, так это заорать: «Какого хрена я сижу на коленях?!»
Во время моей речи, жалкого излияния о том, как курс оказался психологически более требовательным, чем физически, Ага начал скручиваться вперед и стонать. Я удивился. Ага до тех пор все время выдерживал горделивую позу человека, для которого слово боль не имело значения. А потом я вспомнил его нервный срыв во время тренировки на удары предплечьем. Я начал гадать, выйдут ли его глаза снова из-под контроля.
Он простонал немного громче.
«Ага! Сиди ровно!» — скомандовал Шип.
Ага сел прямо и потом снова рухнул вперед, его лицо стало ярко красным.
«Держи боль внутри, парень, — сказал Роланд ласково. — Не позволяй боли проявляться на лице.» Я был уверен, Роланд пытался выдержать интонацию в религиозном, а не авторитарном ключе.
Речь Рэма мне запомнилась лучше всего просто потому, что она была такой короткой. И еще она милосердно была свободна от какой-либо пропаганды — слов и фраз, типичных для додзё, затем подобранных и опубликованных журналами по будо, затем вернувшихся снова в додзё, потеряв всяческое подобие связи с реальностью.
«Это не самое тяжелое, но это очень трудно, — сказал Рэм. — Потому что никто не говорит тебе просыпаться рано утром и приходить сюда каждый день. Это самая сложное дело. Это выбор.»
Ага тяжело корчился слева от меня. Адам повизгивал и закатывал глаза. Все пришло в смятение.
Я поискал, на чем бы сконцентрировать свое внимание. На некоторое время мои глаза замерли на лице Рэма, но потом я обнаружил, что снова блуждаю глазами вокруг. Тут я начал корчить рожи, гримасы, с трудом контролируемые, чтобы не показать полностью мои страдания. Но я знал, будь я один, то не стал бы корчить рож. Все настолько много внимания обращали на это, что было важно не держаться слишком мужественно. я имею в виду, что у меня все еще оставался некий резерв, но небольшой. Если бы я соблюдал полный контроль, я бы вообще не пошевелился.
К концу мой слух стал ослабевать, или точнее моя концентрация рассеялась. Я слышал, как забасил Маленький Ник и я едва ли понял хотя бы одно слово. У него в принципе был мягкий, чудесный голос, который было сложно расслышать поверх шума и гама додзё. Но я был не в настроении его слушать.
Проведя так много времени с этой группой парней, я понял, что у каждого была речь, которую они повторяли так часто, как только могли. В ней были заключены их заботы, надежды, опасения и беспокойства. Это раскрывало их внутреннюю личность. Эта речь походила на утверждение их миссии. Адам включил в свою речь упоминание о преступном отце и сестре, и склонной к наркотикам матери. Он даже мимолетно упомянул кое-что в течение урока сэйдза: «Это то, что я хочу закончить поскорее. Я думаю, что сейчас был бы в тюрьме, если не обучался бы на курсе.»
Среди нас, извивающихся на полу, с напряженными лицами, Роланд, как всегда безразличный, сказал свою речь.
Было все еще трудно поверить, что он был такого же возраста, как и я, он казался намного старше. Возраст и власть взаимозаменяемы. Я задавался вопросом, меняется ли возраст Роланда, когда он возвращается домой к жене и ребенку. Сбрасывает ли он резиновую маску, как злодеи в Скуби Ду, крича: «Дорогая, мне снова двадцать девять!»? Или ему было пятьдесят постоянно?
Роланд сказал нам: «Однажды я стоял в камаэ и Канчо подошел и коснулся моей поясницы. Одна та поправка научила меня большему о правильной стойке, чем часы и часы тренировок.»
На мгновение ерзанье прекратилось, люди размышляли о мастерском касании Канчо-сенсея. Затем Ага поломался и стал орать и стучать головой об пол. Впервые я подумал, может, ему и правда настолько плохо и он вовсе не прикидывается. Роланд невозмутимо продолжил свою речь.
«Что делает сеншусея тем, чем он является? В чем заключается дух сеншусей? Однажды, несколько лет назад, я наблюдал за тем, как учитель поправлял студента-сеншусея. Этот студент не мог сделать того, что от него требовал учитель. Он продолжал попытки и не мог сделать, а учитель продолжал поправлять его снова и снова.
И я мог видеть, что студент все больше и больше расстраивался и начинал злиться, злиться на самого себя и на учителя. Я думал, что он, в конце концов, он (здесь Роланд остановился, подбирая нужное слово) ударит учителя. Но он все продолжал попытки, он держал злость под контролем. Именно таким я вижу дух сеншусей. Чистая злость, контролируемая злость, ждущая момента, когда ее смогут использовать. Найдите злость, ребята. Найдите в себе злость!»
