Ники Лауда - Моя судьба
Моему мозгу удалось убедить самого себя расслабиться. Я спокоен, а вот Прост — нет, это я распознал с первого взгляда. Он постоянно грызет ногти, бледный и выглядит невыспавшимся. Собственно, он и сам сразу признал, что позади тяжелая ночь, что почти или совсем не спал и ему легко поверить. Он часто ходит в туалет.
Его поведение только укрепило мое желание повторить и усилить свое утреннее самопрограмированние: отрицать важность чемпионата, отодвинуть его как можно дальше и думать только об одном — о собственных действиях.
На утренней тренировке я на три десятых быстрее Проста. И, тем не менее, мотор вызывает у меня подозрения, это победный мотор из Брэндс Хэтч. Я попросил установить вместо него двигатель из Дижона, тоже победитель.
За два часа до старта пришла Марлен. Это один из ее странных, необъяснимых поступков: она ненавидит гонки, никогда не присутствует на них, чемпионат ей безразличен и все же на этот раз она сказала, что хочет приехать. О целых выходных даже думать забудь, из-за детей она могла только остаться на одну ночь, ее сестра Рената пока присмотрит за ними. Так как я не нашел пилота для моего самолета, я попросил Нельсона Пике отправить экипаж его Citation на Ибицу. Марлен прибыла на трассу к обеду. Сама она дрожит, но меня нервничать не заставит.
К обеду я еще раз сбросил внутреннее напряжение. Надеваю шлем, у меня на глаза наворачиваются слезы от радости, от неописуемого чувства силы, которое меня охватило. Я чувствую себя сильнее, чем когда-либо ни было в жизни до того, и выезжаю из боксов на стартовую решетку. Я совершенно спокоен и знаю, что не сделаю глупостей.
Я запрограммировал себя выжидать первую пару кругов и держаться подальше от основного трафика. В первом повороте я остаюсь посередине трассы, чтобы в меня никто не врезался. Впереди Alfa Чивера и Патрезе, позади Arrows Бутсена и Зурера.
Я вижу, как Пике вылетает с трассы и прихожу в ярость: ну почему он так неосторожен? Почему именно сегодня он должен был сделать такую глупость? Он ведь знает, как нужен мне. Нельсон — мой единственный настоящий друг во всей этой толпе, и было ясно, что он попробует победить Проста, чтобы помочь мне. Теперь он далеко позади и у меня появилось такое странное чувство, которое появляется, когда теряешь единственного друга.
Мой первый сигнал из боксов: я — двенадцатый. Это нормально, ничего не значит. Я обгоняю обе Alfa, потом Тамбэ. Табло трудно читать, потому что финишная прямая такая неровная, что все расплывается в глазах. Кроме того, последний поворот — это одно из немногих мест, где есть шанс обогнать, и я вскоре оказался в группе из пяти машин, которую мне следовало бы побыстрее обогнать, чтобы не дать Просту исчезнуть в дали. Он на втором месте, потом я смог прочесть с дрожащих табло, что он вышел в лидеры. Могу себе представить, как он теперь помчится вперед. Я же болтаюсь на девятом месте, и никакого продвижения. Передо мной Йоханссон, и его не обогнать. Toleman на прямых быстрее, чем моя машина.
Я все еще совершенно спокоен и поэтому ясно мыслю: то, что я не могу обогнать Йоханссона, означает только то, что мой мотор не выдает полной мощности. Дело уже близится к половине дистанции, а я все еще болтаюсь за Йоханссоном. Конечно же, мне ясно, почему он так упорно сопротивляется, молодой человек может стать решающим фактором в чемпионате. Любой другой гонщик на его месте сделал бы то же самое.
У меня время на исходе и теперь я понимаю, что с моей мощностью у мотора что-то не в порядке, нужно повысить давление наддува — с 2,2 до 2,5. Риск велик — при 2,5 слишком большой расход топлива, это можно сделать только очень ненадолго, иначе никаких шансов проехать всю дистанцию.
Наконец-то Йоханссон делает ошибку. На финишной прямой я его обхожу, он же при торможении ударяет меня антикрылом в левое заднее колесо. Конечно же, без злого умысла, но все же это совершенно дурацкий, ненужный маневр — почему именно теперь он должен был пропустить правильную точку торможения и налететь с дымящимися колесами, как я позже увидел по телевизору?
Теперь дело пошло быстрее, каждый второй круг я обгоняю по машине. Наконец-то Сенна, теперь я считаю себя вторым, а это все, что нужно мне для чемпионата. Сигнал из боксов, который я, наконец-то смог прочесть, ударил меня как пощечина: я третий. Между Простом и мной еще идет Мэнселл на Lotus. Он в целых 39-и секундах впереди, поэтому я его не видел и не чувствовал.
Я еду так жестко, как только могу. Постоянно выдаю рекорды круга, что означает по одной или полторы секунды выигрыша по отношению к Мэнселлу. Должно хватить, хотя и с трудом.
Я сражаюсь, как и задумано, приближаясь, но потом натыкаюсь на ужасно медленную группу гонщиков, которых обходят на круг. Только Бергер уступил место, все остальные надулись от собственной важности и показали, как они могут повлиять на результаты чемпионата. Мне снова и снова приходится съезжать с идеальной траектории, я теряю шесть секунд и очень зол. Теперь я еду агрессивней и жестче, чем задумывал.
Неожиданно я вижу перед собой Lotus, думаю, что это де Анджелис, которого обошли на круг, потому что то, что это мог быть Мэнселл, мне и в голову не пришло, он ведь далеко впереди. Но потом я вижу, как при торможении у него блокируется переднее колесо, и понимаю, что тут у кого-то проблемы, и что это Мэнселл, и тут же его обогнал.
Я второй, второй, второй, большего мне не надо, больше я и не хочу, осталось только финишировать. Мысль о временном повышении давления наддува постоянно сидит у меня в голове, я знаю, что потратил слишком много топлива.[23]
Я немедленно снизил давление до 1,8 бар, но потом пришлось снова повысить его до обычных 2,2, потому что Сенна начал давить сзади. Я подстраиваю свою скорость под него — что там впереди делает Прост, мне безразлично.
Замечаю, что обойденный на круг Пике постоянно остается у меня за спиной, даже на сниженной скорости. Это в некотором роде трогательно, как будто бы он в случае чего подтолкнет меня к финишной линии, пусть это и ничего не даст, так как запрещено. Но его сопровождение успокаивает. Моя машина молодец и ведет себя хорошо, она меня не бросит, пожалуйста, пожалуйста, еще парочка поворотов, и я ускоряюсь в последний раз и знаю, что в любом случае перекачусь через финишную линию, даже без бензина.
Финиш.
Когда я замедляюсь после черты, ко мне присоединяется Пике и делает вопросительный жест, он точно не знает, стал ли я вторым и, тем самым, чемпионом. Я показал ему, что мне это удалось, и он от радости поднимает кулак, потом за мной пристраивается Лаффит и делает такой же жест. Я ему отвечаю, но он никак на это не реагирует, ни одного жеста. Он ускоряется и уезжает прочь, конечно, мне известно, что он и Прост — хорошие друзья. Я машу зрителям, и они ликуют в ответ, вообще у меня все время было чувство, что португальцы на стороне Лауды, и им, кажется, нравится, что я стал чемпионом мира.
Большая суматоха, когда я остановился. Они хотят как можно быстрее затянуть меня к подиуму, не обращая внимания на потери, но я не даю себя торопить, спокойно снимаю шлем. Спокойно вздохнуть.
Теперь к подиуму. Ален Прост уже стоит наверху. По его лицу я понимаю, что он чувствует, какой это для него удар, он борется со слезами. Я говорю: «Забудь, забудь про это как можно быстрее. Говорю тебе — это был мой год, следующий будет твой. Забудь про все остальное, радуйся будущему году.» Он жадно слушает и благодарен за эти слова (я действительно честно так думал), и я замечаю, как светлеет его лицо.
Я не люблю церемонии награждения. Тебя с силой извлекают из другого далекого мира, в котором ты был последние два часа. Мозг не может сразу справиться с внезапным окончанием абсолютной концентрации и сосредоточения на себе — неожиданно теперь ты принадлежишь всем вокруг, они тебя толкают, хлопают тебя по плечу, какие-то женщины тебя целуют, и человек в галстуке вручает кубок, который ты даже в туалете у себя не поставишь.
Радость от победы, именно в тот момент, когда ты ее достиг, требует тишины. Было бы чудесно выиграть гонку или стать чемпионом, спокойно вылезти из машины и присесть куда-нибудь, где нет ни души. Вместо этого у тебя все болит, ты потеешь как свинья, люди давят на тебя физически, тебя тянут на подиум, как скот на пастбище. Потом начинают играть гимн, а ты совершенно к этому не готов, ничего не чувствуешь. Я стою там, как марионетка с пустыми мозгами и сердцем. Чтобы отвлечься, я заговариваю с другими двумя стоящими там наверху, они еще живут в твоем мире, они на твоей волне.
Отсюда это огромное желание сбежать сразу после гонки. Сначала к вертолету, потом — к собственному самолету и прочь отсюда. А на следующее утро ты встаешь и радуешься чему-то чудесному, тебя никто не толкает и не принуждает. Каждую победу ты по-настоящему осознаешь только на следующее утро.
В Эшториле все было особенно тяжело, но я знал, что на этот раз так должно быть, это часть работы. Я на три с половиной часа застрял на трассе для интервью. Во всей этой суматохе есть что-то противоестественное: если бы развалился не один, а оба турбонагнетателя, сейчас я бы сидел где-то в одиночестве.
