Ники Лауда - Моя судьба
Далее я обозначился в зеркалах заднего вида у Арну. Два круга подряд я наблюдал за ним. Его самое слабое место — перед поворотом «Левс», где он тормозил на два-три метра раньше, чем требовалось. В «Мирабо» я вплотную шел за ним, а в следующей зоне торможения переместился левее него. Он был на длину автомобиля впереди, но я тормозил позднее. Арну взял левее, в последний момент увидел, что там был я, и качнулся вправо. Так самая критическая часть маневра была пройдена, но мне еще предстояло справиться с избытком скорости, хотя здесь все происходит, как в замедленной съемке. Первая передача — редкость в сегодняшних гонках Гран-при. Из-за позднего торможения машина пошла юзом, я не мог следовать по идеальной траектории влево и заскользил к отбойнику. За сорок или пятьдесят сантиметров до него шины вновь обрели сцепление с полотном, машина устремилась влево, Арну остался сзади.
После таких маневров добровольно отдавать очки — это плохо. Я был вторым за Простом, вынужден был пропустить Сенну. И мог бы спокойно ехать до финиша третьим, но в вершине поворота «Казино» слишком рано дал газ и проскользил до отбойников. Мотор заглох, конец. Ошибка гонщика, которая могла бы на волосок решить исход всего чемпионата.
Я победил в Брэндс-Хэтч, это вновь вернуло меня «на расстояние удара» до Проста. Наши частные отношения были в порядке, даже хорошими, если принимать во внимание обстоятельства. Шла тотальная борьба за чемпионство, которое в любом случае принадлежало нам: McLaren, Porsche и TAG. Просто у нас была лучшая машина, надежнее, чем Brabham-BMW и во всех отношениях лучше, чем Ferrari и Lotus. Williams-Honda был на подходе, но еще не представлял опасности.
Мое отношение к Рону Деннису становилось все хуже. Он придавал всей команде крен в сторону Проста. У нас было одинаковое материальное оснащение и одинаковая тщательность подготовки. Так что я не был ущемлен в техническом отношении, но страдал от неприятной атмосферы. Некоторые люди посчитают странным, что именно этот хладнокровный «человек-компьютер» Лауда вдруг жалуется на недостаток человеческого тепла. Но я полагаю, что нуждаюсь в таком же количестве тепла и признания, как и любой другой человек, мне плохо быть в чересчур холодной атмосфере. Я не становлюсь сентиментальным, а просто пытаюсь найти этому объяснения.
Рон Деннис, без сомнения, умелый профессионал. Он хорош при дележе денег и чудесным образом может дать спонсорам достойную отдачу за их вложения. Команда функционирует отлично, заметно перфекциониста,[20] который за этим скрывается. Слабости Рона, как мне кажется, в некоем комплексе прошлого. Ему неудобно слышать напоминание о том, что он начинал как простой механик в Cooper и Brabham. Поэтому у него и появляются чрезмерные представления о том, что касается появления и прохождения шефа. Его надменность может быть непереносима.
Сильная позиция — иметь сразу две машины, лидирующие в чемпионате без угроз с чьей-либо стороны — позволяла ему вести психологическую игру, которая, вероятно, была реваншем за огромную сумму, выложенную им за двухлетний контракт 1983/84 гг. Он, по-видимому, никогда мне этого не простил, а сейчас имел возможность поквитаться. Так что он демонстративно сделал более «дешевого» пилота номером 1 в команде, а меня отодвинул в сторону. Прост ничего не сделал, чтобы еще более подогреть это настроение. Он сражался за себя и сражался правильно, при этом он всегда оставался честным и приятным.
Холодное молчание между мной и Деннисом все более действовало мне на нервы, и я стремился прояснить эту ситуацию. Я пригласил Рона с подругой Лизой слетать ко мне на Ибицу и там спокойно поговорить. Выдался прекрасный день, и мы вышли на моем катере в море. Балеарские острова показывали себя с лучшей стороны. Я выключил мотор, опустил якорь (как всегда, с трудом, в качестве моряка я совсем не пригоден). «Ну что, Рон, мы можем опять вернуть хорошие отношения? В чем вообще причины возникновения трещины между нами?»
Он сказал, что ощущает ко мне чувство, колеблющееся между любовью и ненавистью. Он чувствует себя обманутым, поскольку я как бы шантажировал его своим двухлетним контрактом. Он тогда оказался в положении, когда не мог отказаться от моих услуг и смирился. Кроме того, он осудил мою отдаленность и эгоцентричный настрой. Забавное ядро его высказывания было следующим.
«Если человеку платят так безумно много денег, можно было бы за это получить и немного дружбы».
Это было мне не по нутру. Что общего у вознаграждения с дружбой? Рон не тот тип, который интересовал бы меня как друг (кроме того, у меня только два-три друга), и факт, что он еще и платит так много, ничего не меняет. Что касается моей эгоцентричности, соглашусь. Я пытаюсь в жизни все планировать с пользой для себя. В случае Лауда-McLaren я, правда, могу аргументировать, что к совместному делу я приложил все свои усилия, так что он даже выиграл от моего эгоцентризма. Как бы то ни было, я отдавал все сто процентов того, что от меня ожидалось.
Разговор продолжался хорошо, в конце у меня появилось чувство, что нашелся новый базис для цивилизованного сотрудничества. Мы поехали в ресторан на маленький остров, и при подходе Деннис сказал: «I must change my head now».[21] Будто он теперь больше не мой новый друг Рон, а директор McLaren Деннис, и в качестве такового он сделал мне договорное предложение. Цифры, которыми он при этом оперировал, находились точно на половине моего теперешнего жалования. Я спросил его, не получил ли он солнечный удар на Ибице. «Да я лучше буду сидеть и бездельничать, чем поеду за половину денег.»
Разговор застопорился, он заупрямился, я тоже. Мне было ясно, что моя последняя зарплата была «перегрета», практически вдвое больше, чем у остальных, но сокращение ее наполовину я считал смешным, почти обидным.
Тогда он сказал, что пригласит в понедельник господина Сенну и предложит ему двух- или трехлетний контракт. «Пожалуйста», — сказал я, и пожелал ему счастья. «Было приятно пообщаться с тобой денек на катере, пусть даже все только коту под хвост.»
Начиная с этого момента, у меня появились мысли подписать контракт на 1985 год с другой командой. Первоначально меня привлекала Ferrari, но со временем я «вырос» из зарплат Ferrari, кроме того, итальянцы в этом сезоне очень рано заняли свои кокпиты. Привлекала меня и Renault, поскольку я думал, что там, возможно, будут так управлять своим огромным бюджетом, что из этого получится что-то порядочное.
В июле я впервые встретился с гоночным директором Renault Жераром Ляруссом и намекнул о своей заинтересованности. Он полагал, что, вероятно, в Renault не будет смены пилотов, но, в общем, будет видно. Позже он позвонил и сказал, что тема «Лауда» стала актуальной, мы в общих чертах пришли к единому мнению и договорились о встрече в Париже. Меня озадачило то, что примерно десять минут телефонного разговора Лярусс потратил на то, чтобы выяснить, присылать за мной вертолет в Ле-Бурже или нет. Если ему надо так много времени, чтобы решать простые вопросы, как же это будет в столь сложной материи, как гонки?
Дело происходило, конечно, в строжайшей тайне. Я боялся, что Рон Деннис в оставшихся гонках может вставить мне палки в колеса, и я могу из-за этого проиграть чемпионат. Ясно, сказал Лярусс, все останется тайной, ни один человек ничего не узнает.
Я полетел с Ибицы в Париж. Мы дискутировали и торговались часами, в конце концов, он принял мои финансовые требования, которые были, признаться, не слабыми. В качестве контракта он показал мне одно из чудовищных произведений Renault, с которым я не знал, что делать. Он мог бы взять лист бумаги и очень просто установить: сумма, продолжительность, гонщик #1, преимущественное право на тестах, личный автомобиль Renault, этого бы и хватило.
Когда бумажонка была готова к подписи, Лярусс сказал, что мы должны теперь нанести небольшой визит президенту. Я понял это, как своеобразный визит вежливости, первое рукопожатие и так далее. Мы поднялись к господину Ханону, который мне с первого взгляда показался несимпатичным. Он излучал холод и жесткость. Он выглядел вообще не особенным сторонником гонок, во всяком случае, не находил для спорта хороших слов. Затем он сказал Ляруссу и мне, что контракт, к сожалению, не может быть заключен сегодня. Будто бы произошло нечто непредсказуемое, и необходимо еще четырнадцать дней времени.
Лярусс сам был удивлен этим, и я догадался, что его положение в фирме было не таким радужным. Я считаю его приятным и искренним человеком, но для работы шефом команды в такой фирме он, может быть, несколько слабоват. Как бы то ни было, Лярусс предложил мне пока подписать бумажонку, а подпись Renault будет поставлена позже. Такую ерунду я отклонил — что представляет собой договор, подписанный одной стороной? Мы остановились на том, что Лярусс позвонит мне, как только все будет готово для подписания.
