Рич Ролл - Ультра. Как в 40 лет изменить свою жизнь и стать одним из лучших атлетов планеты
Покончив с досмотром, сестра провела меня в небольшую комнату сразу за стойкой – покрытая бледной краской каморка в духе исправительных учреждений или лагеря для новобранцев. Закрыв за собой дверь, я как был, одетый, плюхнулся на подушку с пластиковой наволочкой и отключился.
Утром я проснулся с гудящей головой. Продрав глаза и сделав глубокий вдох, я перевел свои ноющие кости с дешевых волглых простыней в стоячее положение и подошел к окну. Мрачная морось, сыпавшаяся с орегонских небес, не радовала, и в моей больной головушке немедленно застучали молотки. А потом я вспомнил. Сегодня 7 июня 1998 года.
«Твою мать. Я таки в психушке».
Так начался первый день моего добровольного заключения, которое я делил с собратьями по несчастью из самых разных слоев общества – если бы не клиника, эти люди ни в жизнь не собрались бы в одном помещении. Доктора, поэты, профессора, священники, студенты, летчики, наркодилеры, бармены, домохозяйки, торговые агенты и банкиры. На многих и смотреть было жалко.
Мои проблемы рядом с ними казались мелочью. «Я не такой, как они», – повторял я себе.
Но стенам обособления, которые я старался выстроить, суждено было пасть. Мое первое задание – именуемое «шаг номер один» – состояло в том, чтобы я подготовил подробный письменный рассказ о десяти своих самых катастрофичных пьяных эскападах. Затем я был вынужден зачитать все двадцать страниц вслух перед обширной аудиторией пациентов и работников Springbrook.
Вскоре после этого меня пригласили в кабинет к управляющему клиники. Уважая принцип анонимности, назовем его Пол. Пол – бывший наркоман. Много лет назад он пожертвовал многообещающей карьерой издателя журнала ради «колумбийского снега». Но как-то сумел выбраться из-под сошедшей на него лавины. За эти годы ему пришлось выслушать кучу жалостливых историй, он знал наперечет все возможные оправдания и не терпел, когда кто-то начинал вешать ему лапшу на уши.
– Вы сильно напоминаете мне Джея Мэлони.
В свое время голливудский агент по поиску талантов и самый молодой из молодцев CAA, успешнейшего агентства Города мишуры[42], харизматичный Мэлони представлял таких суперзвезд, как Мартин Скорсезе, Леонардо Ди Каприо и Дастин Хоффман. А потом пристрастился к наркотикам и покатился в пропасть. Несмотря на несколько попыток вылечиться в клинике, в том числе год или два в Springbrook, Джей не мог долго воздерживаться. Через год и три месяца после нашего разговора с Полом Джей Мэлони повесится в душевой. Покончит с собой в тридцать пять лет.
– Мы считаем, вам стоит остаться здесь подольше. Вы молоды. Но ваш алкоголизм прогрессирует и уже достиг такого уровня, будто вы 65-летний хроник. И если вы не сделаете исцеление своим приоритетом, вас ждет судьба Джея.
В моих планах было слегка просушить мозги, чтобы очухаться. Три недели скорби – максимум. Я и так уже не находил себе места из-за того, что конфисковали мой мобильник. И мучился при мысли, что там, на воле, жизнь течет без меня. Но слова Пола помогли понять, что моим главным приоритетом (как и у Джея) была карьера. И пока я не пройду курса в клинике, не будет никакой карьеры. Да что там карьеры, меня не будет.
Поэтому я согласился. Я решил добросовестно делать все, что скажут, и в итоге пробыл в клинике сто дней.
– Тебе нужно изменить всего одну вещь, Рич, – все.
Эффектная фраза Стэна[43], специалиста Springbrook, ответственного за то, чтобы провести меня через период жестокой ломки. Некогда успешный судебный адвокат, Стэн подсел на иглу, лишился лицензии, дома, но сумел исцелиться и нашел себя в новом качестве – специалист по борьбе с наркотической и алкогольной зависимостями.
– Давай-ка за работу.
Каждое утро в 6:30 раздавался сигнал, возвещавший, что надо собираться на первую из нескольких (групповых или с глазу на глаз) встреч за день. Иногда на встречах было тяжело. Иногда – забавно. А зачастую – грозило срывом, как в тот раз, когда я попался, пытаясь выскользнуть наружу, чтобы отвезти в аэропорт Джена – молодого профессора колледжа и по совместительству героинщика, решившего уйти в самоволку и слетать в Нью-Йорк. За это меня чуть не вытурили из клиники.
Потом был этот жуткий семейный уик-энд. Двухдневная пытка групповой терапии с родителями и сестрой, когда я был вынужден выслушивать рассказы о своих прегрешениях. Они наперебой вспоминали о том, как драгоценный сын (брат) их оскорбил, предал или разочаровал еще как-нибудь.
Да уж, приятного мало. Но слова Пола непрестанно звучали в моем мозгу, и я решил: уж если оставаться здесь, нужно отбросить все предубеждения и, как уже решил, «добросовестно делать все, что скажут». И я потихоньку начал снимать слои внутренней защиты, осознав, что беспомощен не только там, где дело касается спиртного, но и во многих других областях жизни вообще. А моя несгибаемая вера в то, что я сам могу контролировать свою выпивку, не просто внесла в мой мир хаос – оставила его лежать в руинах.
Но самое важное, что я понял: это не моя вина. Я был болен. И подобно диабетику, нуждающемуся в инсулине, я также нуждался в регулярном лечении. Разница лишь в том, что избавление от алкоголизма состоит не в приеме лекарств. Лечить здесь нужно не тело, а душу.
Я никогда не был религиозным и уж тем более праведником. В юности я некоторое время посещал воскресную школу в пресвитерианской церкви, но в голове особо ничего не задержалось. Но и атеистом я не был тоже. Сам факт, что я до сих пор жив, был мощным доказательством того, что некто, существование которого находится за пределами моего понимания, приглядывает за мной. Однако я никогда не искал ответов или утешения в церкви. Религия – это не для меня, решил я уже давно. На церковной скамье я сидел исключительно по случаю чьей-то свадьбы или рождественской службы, которую посещал с родителями.
Но надежное выздоровление, понял я, относится исключительно к духовной области, поскольку лишь сила могущественнее тебя самого может вернуть тебе душевное равновесие.
– Давай посмотрим правде в глаза, Рич. Здравый смысл привел тебя в лечебницу. Хватит упорствовать. Похоже, твои приборы сбоят. Если ты посмотришь на вещи объективно, то увидишь, что именно упрямство разрушило твою жизнь. Ты просто-напросто не можешь решить свою проблему самостоятельно. Так что давай заканчивай.
Поначалу я не мог принять правоту этого суждения. Кто я такой без собственной воли? «Разве это не значит поднять лапки кверху?» Но Стэн, похоже, знал, о чем говорит. Он помог сотням людей до меня. Так с чего я взял, что могу подвергать сомнению его методы? И я сдался.
Первая реакция? Облегчение. Как будто камень с души упал. Осознание, что, приняв столь простое решение, я больше не должен в одиночку нести ответственность за все свои проблемы. Это не значило, что я полностью отказался контролировать свою жизнь. Просто я наконец добровольно сделал то, что всегда казалось таким трудным: не только попросил о помощи, но и искренне пожелал, чтобы мне помогли. А в обмен я начал помогать другим. Поскольку, как выяснилось, краеугольный камень исцеления – служение.
Говорят, что алкоголизм – это болезнь восприятия. «Изменить восприятие значит изменить реальность». Когда счет времени, проведенного в Springbrook, стал идти не на недели, а на месяцы, кривые и мутные линзы, искажающие мое восприятие, стали чудесным образом превращаться в стекла кристальной ясности. Первым делом нужно было подготовить письменный отчет обо всех своих обидах, страхах и обо всем том зле, что я причинил другим людям, и таким образом раскрыть мои «отрицательные черты характера». Задание растянулось на недели, а отчет разросся до сотни страниц. К примеру, я обижался на отца за то, что он добился успеха, за то, что он возлагал на меня ожидания, которых я никак не мог оправдать. Я обижался на себя самого за то, что никогда не был в его глазах достаточно хорош. Проведя эту инвентаризацию, я понял, что мои обиды по большей части были вызваны искусственно и направлены не по адресу. Их корни уходили к чувству незащищенности, к отчаянной жажде одобрения из-за низкой самооценки.
И все эти беспорядочные эмоции слились в одну-единственную. Страх. Боязнь людей. Боязнь некоторых ситуаций и боязнь принимать на себя обязательства. Боязнь экономической незащищенности, боязнь неизвестного, боязнь событий, которые еще не произошли, а возможно, никогда и не произойдут. В общем, страх всего на свете.
А страх излечивается лишь одним. Верой.
Постройка мостика через пропасть началась с другого непростого задания: я должен был поделиться с кем-нибудь – вслух! – всей этой внушительного объема описью моих моральных (лучше сказать, аморальных) качеств. Это единственный способ, чтобы признать истинную природу своих проступков. В той или иной степени мы все делаем это. Но обнажить самые сокровенные уголки души перед посторонним?!
