Андрей Букин - Пара, в которой трое
Я добился поставленной цели: на этом этапе я рассчитывал стать призером. На следующей Олимпиаде мне уже хотелось быть чемпионом.
Наташа. На Олимпиаде в Лейк-Плэсиде американцы Блумберг – Сиберт нас обошли – они заняли седьмое место, мы – восьмое. А ведь на предолимпийской неделе мы их обыграли вчистую, но они тогда только-только встали в пару. Следовательно, шансы, в общем, были у нас равными. На чемпионате Европы подошел ко мне Шрамм, известный немецкий фигурист, и спрашивает: «Ты расстроилась? У тебя же отобрали медаль». – «Что ты, – ответила я, – я счастливая, что хорошо выступила в произвольном танце, – медали еще будут».
Шрамм немного за мной ухаживал. Татьяна Анатольевна уверяла, что он постоянно меня фотографирует и не сводит с меня глаз. Я такого внимания к себе с его стороны не замечала, знала, что фотографирует он всех подряд. Но когда тебе постоянно говорят, что тобою интересуются, невольно какая-то реакция возникает. Тем более Шрамм был тогда кумиром всех девушек Европы.
Третье место на чемпионате – а это не только медаль, это еще и турне – привлекало меня не столько материальным вознаграждением, сколько путешествием по Америке. К тому же в турне попал и Игорь, он занял в Хартфорде третье место. Что со мной делалось, словами не описать. В том году Игорь стал чемпионом Европы, но право на поездку в тур дает только призовое место на мировом первенстве.
Накануне произвольной программы я не сомневалась, что мы войдем в призовую тройку. У меня иногда срабатывает предчувствие. Я самым нахальным образом вопреки всем приметам стала собираться в турне, и это притом, что мы занимали перед последним днем чемпионата четвертое место. Я даже не брала в расчет, что первенство проходит в Америке и за медаль мы спорили с американцами! В обязательных танцах американцы ошибались, вставали на две ноги, а их все равно ставили впереди нас.
Наш стартовый номер в произвольном танце был следующим после американцев. Слышим, в зале долгое «а-ах!» – и тишина. Потом я узнала, что они упали. Я даже не задумывалась, что же там произошло. После чемпионата Союза, когда я упала, Татьяна Анатольевна отвела меня к психологу, и я несколько дней ходила к нему – с меня снимали накопившийся стресс и действительно привели в порядок. Во всяком случае, на чемпионат мира я приехала с хорошим настроением, наконец-то я научилась соревноваться. Теперь я знала, что волнение не перехлестывает меня. А азарт, который только помогает, не исчез.
Когда мы закончили свое выступление, первым, кто нас поздравил, была Ира. Моисеева и Миненков тренировались у Пахомовой, мы почти не общались, в какой-то степени мы отняли у ребят их тренера с детских лет. Но радовалась Ира необыкновенно искренне. Мое счастье от первой награды и впечатления от последовавшего за ней турне незабываемы. Сплошная сказка и праздник! Для меня они еще слились с романтическим месяцем.
Тур начинался с Канады. В Монреале нас разместили в гостинице, где в номерах имелись кухни, и мы решили устроить торжественный обед. Отправились в магазин за продуктами. Втроем: Андрюша, Игорь и я. Потом мы с Игорем оставляли бедного Андрюшу одного, и он долго нам это припоминал. В общем, накупили мы разной провизии и, на мое несчастье, печенку. Вернулись, и ребята сразу попросили поджарить им печенку. «А я не умею», – грустно сказала я. «Не умеешь – научись!» – хором ответили два голодных мужика. Сидя на диване, они мною руководили – и ничего, получилось. Дома я жаловалась маме: «Что же ты меня не научила готовить, меня так ругали, что я печенку жарить не умею».
Ира Моисеева с Андреем Миненковым, Ира Воробьева и Игорь Лисовский – они в тот год стали чемпионами мира в парном катании – как семейные пары держались немножко обособленно. Впрочем, из всего турне я запомнила одного Игоря.
Вернувшись в Москву, сразу отправились в турне по Сибири. Предварительно Татьяна Анатольевна, будучи, как всегда, в курсе всех событий, сделала мне внушение, что я занята не тем, чем надо.
Андрей. Что мне запомнилось в турне больше всего – как из замерзшего Ванкувера после долгого перелета мы попали в солнечный Лос-Анджелес, к пальмам, солнцу, цветущим азалиям. Три дня в Лос-Анджелесе – одно выступление, три дня в Сан-Франциско – одно выступление. В Сан-Франциско мы пошли с Наташкой гулять вдвоем. Моисеева и Бобрин от прогулки отказались, Миненков отправился куда-то по делам. Мы вышли в четыре, вернулись к десяти. Обратно возвращались в напряжении: зарево неона, вокруг одни порноафиши. Господи, думаю, куда мы попали, ведь всего три часа назад все казалось таким пристойным! Солнце садится быстро, оно исчезало прямо на глазах, только горы становились ярко-бордового цвета. И сразу – ночь и неон.
В Колорадо, на высоте двух тысяч метров, я со своим кашлем совсем сломался. Разреженный воздух, еще не зажившие легкие, – я начал задыхаться. Все оставшиеся города проскакивали мимо сознания. Детройт – я пью таблетки, Цинциннати – я пью таблетки. В Индианаполисе мы всей гурьбой часов в девять вечера решили пойти поесть. Думали, Америка – значит, все ночью работает, и пицца небось на каждом углу. Ни одного человека, кроме нас девятерых. Наконец нашли пиццерию, которая закрывалась: полы вымыты, стулья уже на столах. Хозяин от нас отказывался, предлагал взять еду домой, но мы его уговорили. Заказали три самые большие пиццы – голодные были как звери. Хозяин удивился – три больших? Тут же собрали стол, принесли кока-колу. Первая пицца, раз – и нету. Вторую мы уже ели обстоятельно, с разговорами. От третьей каждый съел по небольшому кусочку. Миненков с Бобриным допустить такое не смогли, начали запихивать в себя оставшиеся огромные ломти. Не от жадности – завод подстегивал, неужели не одолеем?
В Сибири я начал кашлять до приступа. В Москве сделали рентген, а у меня полузарубцевавшиеся легкие. Первого мая в восемь утра пришла медсестра из районной поликлиники сделать мне укол. Мы с Ольгой жили тогда у моих родителей, она спит, родители спят, я пошел колоться на кухню. Лечь некуда, стою. Как вошла игла (укол какой-то очень сложный), у меня поплыла чернота перед глазами. Потеряв сознание, я свалился на пол. Потом меня кололи с нашатырем.
Наташа. Наконец начался отпуск. Андрюшка уехал, а меня отправили на очередные сборы. Может, Татьяна Анатольевна сделала это специально, чтобы я не маялась и не тосковала? Отправили меня в Ворохту на Западную Украину, и там в Карпатских горах я познакомилась с Ольгой Борисовной Козловой – врачом-психологом, которую Тарасова отправила следом за мной. Так как Ольга Борисовна прежде работала с Бобриным, я воспринимала ее не как психолога, а как весточку от Игоря. С тех пор началась наша дружба, и хотя, как мне казалось, в психологах я не нуждалась, но болтала с Ольгой Борисовной уже в Москве по полтора часа по телефону. Звонила всегда, когда мне было плохо.
В Ворохте впервые с «тарасятами» оказались Ростик и Наташа, но я почему-то с ними нечасто общалась. Мы ползали по горам, пели песни под гитару. Я вновь начала толстеть, и Ольга Борисовна отправляла после обеда, когда все ложились спать, тренера по ОФП гулять со мной по горам. Так прошел отпуск.
В Одессе летом мы начали разучивать новую программу. Я дулась на Татьяну Анатольевну, мне казалось, что она плохо ко мне относится. Постепенно я научилась с ней общаться, а может, стала хитрее или поняла, что она имеет право на претензии ко мне. Как только начали работать, жизнь вошла в привычную колею. Совместное дело и общая цель всегда очень объединяют. Мы быстро подготовили произвольный танец и с интересом разбирали блюз – оригинальный танец.
…В 1981 году Татьяна Анатольевна пригласила из Ленинграда молодого, но уже знаменитого хореографа Дмитрия Брянцева, чтобы он поставил нам несколько показательных номеров. Работать с ним было интересно, но, похоже, мы сами не могли тогда оценить, чем занимаемся. Вроде честно выполняем все, что он говорит. Только спустя несколько лет я поняла, сколько всего нового мы узнали в те дни. Сколько поддержек, трюков, в наш танец мы ввели даже элементы акробатики. Постановочная манера Брянцева абсолютно не похожа на манеру Татьяны Анатольевны, но разная стилистика нам не помешала, наоборот – подняла. Мы долго выступали и с «Танго», и с «Русским танцем», которые придумал нам Брянцев, а его постановку «К Элизе» Бетховена мы использовали до последнего дня спортивной карьеры… Если Брянцев не знал, как перенести свои замыслы на лед, вмешивалась Тарасова. Они хорошо дополняли друг друга.
…Спустя пять лет мы решили вновь попросить Брянцева поработать с нами. Теперь он уже был москвичом, главным режиссером театра имени Станиславского и Немировича-Данченко, что, наверное, и помешало ему заняться нами. Нет, он не отказался, но найти время для новой работы не смог. А может быть, и мы не были достаточно настойчивыми?..
