Андрей Букин - Пара, в которой трое
Наконец добрались до Олимпийской деревни. После долгой процедуры: собаки обнюхивали багаж, потом его просвечивали – нас аккредитовывали. Мы наклеили на чемоданы бирки, кто в каком блоке живет, и всех развезли по женским и мужским отделениям. В Сараево этого уже не было, команда жила в одном доме.
Определили нам с Зайцевым комнату в три квадратных метра. Общий холл еще ничего, яркими красками покрашен, а комната – точно камера. Кровати ярусом. Стол маленький, над ним полки из сетчатой проволоки, покрашенной в цвет стены. Туалета нет, только умывальник и один маленький шкафчик на двоих, а у нас одних костюмов на четыре таких шкафа. Дверь открывалась в комнату с трудом: упиралась в сумки.
Окошко – сантиметров пятнадцать шириной, матовое. Между этажами огромные щели и дыры к боковым соседям. Если тебе надо отдыхать – подушку на голову. Душ общий, туалет общий.
С Сашей жить оказалось легко, может, потому, что мы почти не пересекались, а когда встречались, он всегда шутил. Притом что ситуация у него с Ирой складывалась острейшая: в олимпийские чемпионы тащили американцев, прошлогодних победителей первенства мира Бабилонию и Гарднера. Зайцев с Родниной выиграли более чем убедительно, а на следующее утро он заныл: «Хочу домой». Я его просил: «Прекрати». А он: «Вот выступишь, тогда меня поймешь, после показательных первым же рейсом домой».
Я действительно через пару дней понял Зайцева. Первый день без соревнований еще ничего, наконец свободен. Пошел в зал игровых автоматов. Поиграл. Но и там ужасно. Маленькая комната, пробраться к автоматам невозможно, сгрудились вокруг них все, кто уже закончил выступать. Каждый на «своем» автомате стал профессионалом, я – любитель. Побил-побил по клавишам, чувствую – голова опухла, понял – долго так выдержать не смогу, и отправился спать.
Наташа. В Лейк-Плэсиде я жила вместе с Ирой Родниной. Нам досталась отличная камера, крайняя в коридоре и широкая. В отличие от других нам удалось разобрать двухъярусные нары и поставить рядом две кровати. Когда к нам заходила Татьяна Анатольевна или Елена Анатольевна, мне становилось стыдно. Они тоже разобрали свои нары, но в их камере да с их габаритами повернуться было негде, а у нас получилось просто шикарно.
Роднина выступала первой, я нарисовала ей плакат с надписью: «Поздравляю!» и повесила его снаружи, чтобы Ира порадовалась, когда вернется домой. Роднина – человек закрытый. Но ситуация заставляла и ее, непобедимую, волноваться. С ней все время кто-то находился рядом, она любила собирать вокруг себя людей. Для меня это странно, мне любое соседство мешает. И Чайковская, и Тарасова, по очереди и вместе, регулярно заходили к нам и говорили Родниной, какая она хорошая и какая великая. Наверное, в эти дни она нуждалась именно в такой поддержке.
Сначала я ходила за ней как хвостик. Понимала, какие перед ней стоят задачи (третий раз выиграть Олимпиаду!), и боялась лишний раз в комнате о себе напомнить, сидела мышкой тихо в углу. Я уже потеряла перед соревнованием сон: так бывает всегда, особенно если рядом кто-то находится, а Ира спала прекрасно.
Первое место, куда мы попали в Лейк-Плэсиде, это полиция. Ира, Саша и я пошли гулять не по территории деревни, а вдоль ограды с наружной стороны. По пути мы встретили полицейскую машину. Наверное, дежурный должен был по рации передать на следующий пост о гуляющих спортсменах, но он спал, и, когда мы дошли до следующей машины, нас сразу же задержали. Боже, какого же страху я натерпелась! Сейчас меня отошлют домой! Родниной и Зайцеву ничего не сделают, а меня отправят в Москву за то, что я гуляла не там, где надо. Вызвали кого-то из Спорткомитета, Роднина сказала, что это чуть ли не заместитель Павлова. Они смеются, а мне совсем не весело, нас целый час держали в этом лесном участке.
Потом я в Олимпийской деревне освоилась, и чаще всего мы гуляли втроем: Андрюша, Игорь и я. Облюбовали домик-прачечную, вечерами он пустовал. Мы в нем грелись и шли дальше. Прачечная в Лейк-Плэсиде – единственный укромный уголок. Везде, куда ни пойдешь, – народ. В женском корпусе еще более или менее тихо, а у мужчин – какая-то ярмарка. Спокойно, только если у хоккеистов на следующий день матч – все ходят по струнке, полная тишина. Другие соревнования никого не волновали.
На финал хоккея мы нарядились в красные куртки с гербом Советского Союза и отправились во Дворец. Так как мы опоздали и не попали к своей команде, то оказались среди публики. Я уже успокоилась, пережила свое восьмое место, втайне теша себя тем, что и чемпионы Линичук и Карпоносов выступали не очень хорошо. Повзрослела. Раньше месяц себе бы места не находила. К тому же Олимпиада – это солнце, много людей, яркие одежды. Олимпиада – это праздник, долго грустить здесь не получается. Пока я раздумывала на хоккее о собственном месте в фигурном катании, наши стали проигрывать американцам, и такое началось вокруг! А мы в своих куртках с гербами! Я думала, нас сейчас растерзают. Ликование болельщиков на грани истерии. Ужас! Мы с трудом выбрались из толпы и тихо-тихо к автобусам. Состояние жуткое: великая команда, «ледовая дружина»… и проиграть американским любителям! Я на хоккей смотрела и смотрю спокойно, телевизор ради него включать не буду, но в Лейк-Плэсиде был такой азарт, такой накал страстей во всем зале.
Андрей. Я считаю, что мы выступили в Лейк-Плэсиде неудачно. Что скрывать, восьмое место – сильный удар. Как я стонал в оставшиеся четыре дня: «Ой, скорей бы домой! Ой, скорей бы в Москву!» Зайцеву такое не снилось. Причем больше всего я расстроился не из-за восьмого места, а из-за того, что не принес команде зачетных очков. Нам же планировали шестое место (тогда в неофициальный зачет шли первые шесть мест, а не число медалей, как сейчас), и мы прокатали произвольную программу плохо. Выступили бы хорошо, но судьи не оценили, еще ладно… Рано начали готовиться и сгорели. В дальнейшем к олимпийскому сезону мы подводили себя по специальному плану.
Улетали фигуристы из Америки вместе с хоккеистами, которые, понятно, после позорного финала находились не в лучшем состоянии. Загрузили они свои баулы в самолет, а наши сумки в нем уже не поместились. Их привезли следующим рейсом, и пришлось потом еще раз ехать в Шереметьево.
На следующий день поехали мы с Зайцевым за багажом, морозы в ту зиму стояли сильные, я говорю: «Саша, что-то меня знобит». Утром чувствовал себя нормально, но, пока дошел от своего подъезда до его машины, меня всего буквально за две минуты насквозь мороз продрал. К Шереметьеву подъезжал в ознобе – так спадало нервное напряжение последних дней.
Через месяц Татьяна Анатольевна уехала с Родниной и Зайцевым на чемпионат мира, а нас оставила в Москве тренироваться. Той же зимой 1980-го мы с Ольгой подали в загс заявление. Год назад я ее уговаривал зарегистрироваться – не пошла, а сейчас согласилась. Татьяна Анатольевна привезла ей голубой материал для свадебного платья.
С приглашением гостей на свадьбу возникли некоторые трудности. Моисеева и Миненков только недавно от Тарасовой ушли, но для меня казалось естественным видеть их на своей свадьбе. Татьяна Анатольевна за эту мою инициативу на меня немного обиделась, по отношению к ней я повел себя не совсем тактично. Но я считал: свадьба – мое личное дело, и кого приглашать – тоже касается только меня. Сейчас я бы сделал то же самое, но намного дипломатичнее. Тогда я думал без извилин: фигурное катание – это спорт, а свадьба – личная жизнь. Прошло всего лишь несколько лет, как я понял, что понятия эти неразделимы.
Медовый месяц мы провели в начале лета в Пицунде, в пансионате. Рядом, в Доме творчества, жила Татьяна Анатольевна с мужем. Тоже в пансионате, но в соседнем корпусе поселился Юра Овчинников с женой, тоже Ольгой, и дочкой Аней. И эти восемнадцать дней отдыха у моря оказались одними из лучших в моей жизни.
Наташа. Вернувшись в Москву, я первым делом, естественно, звоню Татьяне Анатольевне. Она берет трубку а я не знаю, что говорить. Она ледяным тоном: «Чтобы завтра была на тренировке, я с тобой поговорю». Оказывается, ей уже все доложили, что я часто на выступлениях в турне падала, что с Игорем у меня еще не роман, но уже его преддверие, короче, голова моя занята не фигурным катанием.
Насколько я хотела увидеть и услышать Татьяну Анатольевну, настолько меня потряс ее тон, я рыдала целый день. Мама не знала, как меня успокоить.
На следующий день я получила все сполна, и сразу началась подготовка новой программы. Татьяна Анатольевна была к нам очень строга, ни до ни после она нас так не гоняла. В тот год к Тарасовой пришли Елена Гаранина и Игорь Завозин. Весь летний сбор мы с Ленкой не спали, а болтали ночи напролет. Видя нашу дружбу, нам поручили сделать газету. На сборах всегда выпускалась газета под названием «Тарасята».
Мы с Ленкой написали про наших мальчиков стихи. Они получились такие, что Татьяна Анатольевна вызвала нас к себе. «Как вам не стыдно, – возмущалась она, – вы делаете общее дело, и при этом такое говорить о своих партнерах!» Мы-то хотели пошутить, но, наверное, получилось зло, правда ребята, по-моему, совсем не обиделись. Они нас и предупредили, что ожидается выволочка, но мы, две ненормальные, идем к Тарасовой и хохочем, остановиться не можем. Закатываемся. В таком состоянии мы и на лед выходили. Я даже Игоря Завозина не помню тем летом.
