Елена Петушкова - Путешествие в седле по маршруту "Жизнь"
Вернусь, однако, в Аахен. Он мне особенно памятен: ведь там в 1970 году я стала чемпионкой мира. Одной из его традиции служит красивая и трогательная прощальная церемония. В последний день турнира, в час, когда садится солнце и все вокруг приобретает оттенок легкой грусти летних сумерек, команды выезжают на ровный ковер стадиона — каждая под свой национальный гимн, затем весь строй медленно удаляется, а все зрители в такт маршу расставания машут белыми платочками, которые словно светятся в сиреневом вечернем воздухе.
Люди конного спорта столь же колоритны, сколь и его обычаи.
О чемпионке Олимпиады 1972 года Лизелотте Линзенгофф в одной из наших газет писали: "Домашняя хозяйка из Франкфурта-на-Майне, мать двоих детей". В известной степени ее можно считать домашней хозяйкой, поскольку она нигде не работает. Она баронесса, миллиардерша.
Первый чемпион мира Йозеф Неккерман (мировые турниры проводятся лишь с 1966 года) — владелец крупной торговой фирмы, и его успехи, должно быть, помогали рекламе товаров. Он был членом Национального олимпийского комитета ФРГ, внес большую сумму на подготовку Олимпиады в Мюнхене, а победу свою, кстати сказать, одержал в шестидесятилетнем возрасте.
Чемпион мира 1974 года Райнер Климке — известный адвокат. "Доктор Климке" — так его вызывают на старт.
Ни с кем из них, однако, я близко не знакома. Они сдержанны, хотя приветливы, безукоризненно вежливы (Неккерман — чуть преувеличенно: за счет профессии, очевидно), но это лишь вежливость, и не более того.
… Летом 1970-го в связи с большим количеством участников (половину, кстати, составляли женщины) в Аахене было решено провести основную программу в два дня. По жребию в первый день розыгрыша Большого приза за команду ехали я на Пепле и Иван Калита на Тарифе, во второй — Иван Кизимов на Ихоре. В первый же день выступили Линзенгофф на Пиафф и Неккерман на Мариано.
По сумме баллов двух участников сборная ФРГ имела после первого дня солидный запас. Во второй же день одновременно решалось, кто попадет в переездку и, значит, сможет бороться за медали в личном зачете.
Надо сказать, что команда наша первой еще ни разу не была, хотя в личном зачете уже побеждали Филатов в Риме и Кизимов в Мехико. В 1964 года в Токио сборная СССР имела бронзовые награды, в 1908 году в Мехико — серебряные.
Здесь, в Аахене, на командную победу мы тоже не очень рассчитывали — и за второе-то место предстояло драться.
Я после первого дня в протоколе стояла второй, чем не очень обольщалась: впереди еще были старты многих признанных «крэков» (синоним слова «ас» в конном спорте).
11
Утром второго дня пошла посмотреть езду Кизимова. Он выглядел хорошо, но без обычного блеска. Наш Григорий Терентьевич Анастасьев записывал баллы в книжечку, с которой никогда не расставался, однако подсчетов делать не решался.
Два дня назад, при выступлении в Среднем призе, который тоже разыгрывался как командный, Терентьич поколдовал в своей «бухгалтерии» и вдруг в восторге закричал: "Ура, мы вторые!" И кинулся обнимать спортсменов ГДР, поздравляя их с победой. Увы, Терентьич неправильно сложил суммы баллов. Он впал тогда в полное отчаяние и больше не решался опережать события.
Оценок Кизимова я не дождалась, командных — тоже: надо было торопиться в отель. И когда в холле ко мне подбежал хозяин, стал трясти за руки, твердя: "Гратулире, гратулире, радио — цвай пункте, руссише маншафт — вельтмайстер", я подумала, что неправильно его поняла, — неужели мы чемпионы мира? В этот момент за мной приехала машина, которую я ждала.
Годом раньше в Москву приезжал профессор Бено Хесс, директор Дортмундского научно-исследовательского института имени Макса Планка, занимавшегося проблемами биохимии и молекулярной биологии. Он посещал нашу кафедру, и я была в числе сотрудников, показывавших ему столицу. Обаятельный сорокатрехлетний профессор весело смеялся, когда я, стремясь выпроводить его из такси, где он норовил расплатиться, брякнула: "Плиз, гоу аут!" ("Пожалуйста, выйдите вон!"). Видимо, профессор Хесс в своей ушанке, приобретенной на случай русских морозов выглядел вполне «по-нашему», поскольку однажды в гардеробе ресторана его отозвал в сторону один посетитель и начал что-то шепотом по-русски выспрашивать. Профессор беспомощно пожимал плечами. Оказывается, тот поспорил с приятелем: правда ли, что за одним столиком с Хессом сидит Петушкова?
Конечно, конный спорт не футбол, не хоккей, не фигурное катание, да и снимки мои настолько далеки от оригинала, что подобные случаи, к счастью, крайне редки.
Так или иначе, профессор узнал, что я спортсменка, и я сказала ему, что, возможно, буду на чемпионате в Аахене. Он не забыл об этом, и в один прекрасный момент в номере отеля «Хенхен» ("Петушок") раздался звонок из Дортмунда. Профессор приглашал меня осмотреть институт.
Мы договорились, что за мной заедут утром, отвезут в Дортмунд, до которого было 180 километров, и в тот же день — точно к трем часам — доставят обратно.
Осмотр института представлял для меня узкоспециальный интерес, я не стану вдаваться в подробности, тем более что все время волновалась, как бы не опоздать, чувствовала себя стесненной и скованной. Профессор был гостеприимен, и его радушие естественно, относилось не столько ко мне лично, сколько к советским ученым, которые так тепло встречали Хесса в Москве.
По возвращении в Аахен я попросила сразу отвезти меня на «турнир-плац». В конюшне никого не было. Я поднялась на чердак, где жили наши коноводы, и увидела Терентьича. Сидя на голых деревянных парах, он самозабвенно что-то подсчитывал.
— Неужели правда, что мы первые?
— Правда, правда, — нарочито ворчливо отвечал он, — не приставай.
— Кто попал на переездку, кто на каком месте?
— Говорю тебе, отстань от меня.
Он отмахнулся, а потом с торжествующим видом протянул мне список участников переездки. Среди восьмерых были все трое наших. А я — поразительно! — по-прежнему стояла второй. Я даже огорчилась: обидно ведь завтра опуститься на одно или несколько мест ниже, лучше уж с самого начала быть пятой или шестой. А в том, что я не могу быть выше, я не сомневалась.
Терентьич искренно возмутился:
— Это безобразие — так не верить в свои силы!
Но мой пессимизм объяснялся не этим. Дело обстояло сложнее. Линзенгофф лидировала с большим отрывом, а такой мастер, как Кизимов, отставал от меня всего на пять баллов. Я находилась, таким образом, между Сциллой и Харибдой и считала, что вряд ли удержусь на своей позиции. Тем более что в конном спорте люди выступают очень много лет, быстрой смены лидеров не бывает, преимущество получают "титулованные особы", к которым судьи благосклоннее. Линзенгофф была чемпионкой Европы, Кизимов — олимпийский чемпион, я же в Мехико заняла шестое место, и мне казалось, что это потолок.
Наконец, третий источник моего тогдашнего скептицизма по отношению к себе — возраст. Мне было двадцать девять, а самому молодому из известных до сих пор чемпионов, Филатову, в год его победы — тридцать четыре. Линзенгофф — больше сорока…
Я могла надеяться после переездки не опуститься намного ниже и, объективно, как мне казалось, расценивая свои шансы, считала четвертое место большим успехом.
Ровно в четыре команды появились на конкурном поле для награждения.
Мы ехали впереди.
Это был огромный успех, утверждающий советскую высшую школу верховой езды, я бы сказала, в двух ее принципах — спортивном и социальном.
Выездка — своего рода классика. Овеяны дыханием старины воспоминания седовласых знатоков о принципах строгой и грациозной венской школы. До недавнего времени общепризнанны были французская и немецкая. Первую из них характеризует легкий, мягкий, непринужденный стиль (даже, по мнению некоторых специалистов, излишне свободный для лошади). Немецкая — это строгость, полное подчинение всаднику со стороны мощных, массивных лошадей (у этой манеры есть свои сторонники).
И вот наши успехи, в первую очередь командные — в Аахене и позже в Мюнхене, на Олимпиаде, — заставили говорить о рождении советской школы, впитавшей в себя лучшее из мирового конного спорта.
Осмелюсь утверждать, что нашей школе, в ее высших образцах, свойственно одно из ценнейших качеств — полное сотрудничество человека и животного. В свое время в журнале "Плезир Эквестер" принципы сотрудничества характеризовались так: "Спокойные, мягкие требования приводят к мягкому подчинению, которое предполагает покорность, прогрессивную как для тела, так и для души. При достижении такой тесной связи всадник преуспевает в том, что лошадь воспринимает его легкие прикосновения, знаки и мозговые волны."
Если же говорить о социальной стороне вопроса, может быть более важной в спорте, то нельзя не учесть, насколько дорог в странах Запада наш вид спорта. Он приблизительно сродни парусному: талантливый и хорошо выезженный конь стоит не дешевле хорошей яхты. Несколько лет назад американский мультимиллионер Хаммер приобрез в СССР арабского жеребца Песняра за миллион долларов. Крайне дорого и содержание такого животного. Не случайно выездкой там занимаются очень богатые люди, не случайно и президент Международной федерации — принц Филипп, супруг королевы Великобритании Елизаветы.
