ХРОНИКИ ДАО - Deng Ming-Dao
Сайхун молча посмотрел на дядю и подумал: «Господи, что за идиотские слова!» Потом он просто кивнул.
– Эй, ты заходи как-нибудь, повидаешь меня и Джин. Когда закончится поминальный срок, хорошо? Как раз подойдет время, чтобы обмыть ресторан.
– Говорить об этом сейчас – значит проявлять неуважение, – сказал Сайхун.
– Не пойми меня неверно, я лишь имел в виду, какая жалость, что бедная Мейбл уже не увидит всего этого. – И дядя Генри поднял глаза к небу.
– Я вернусь через месяц, – сообщил Сайхун. – Когда закончится траур.
– Хорошо. А пока смотри, чтобы у тебя все было в порядке.
Вернувшись в свой номер, Сайхун присел на краюшке кровати, продолжая думать о своей тете. Было бы замечательно, если бы ему удалось увидеть ее или каким-нибудь другим образом узнать, что у нее все в порядке. Когда он медитировал, он не ощущал никакого присутствия тетушки Мейбл. Она покидала его навсегда.
В Китае он бы уже давно нашел мага и платил бы ему немалые суммы золотом, чтобы чародей удачно препроводил ее душу в иной мир. Но он был на чужбине, и здешнее правительство запрещало всякого рода колдовство. Лишь в Америке он впервые осознал, что все это, возможно, совсем не так..; В любом случае, он выдержал траур и лишь потом пришел в гости к тете Джин и дяде Генри. Согласно традиции, время скорби по усопшему могло длиться до трех лег. Вместо этого Сайхун предпринял месячное бдение. У всего в современности есть свои положительные стороны. Дядя Генри сообщил ему по телефону, что разрешения на открытие ресторана уже получены И,что скоро начнется внутренний ремонт здания. Сайхун уже видел привлекательный фасад на Клемент-стрит. Он вложил в это все свои деньги – что ж, это и к лучшему. Зато его будущее теперь обеспечено.
Дом дяди Генри и тети Джин находился приблизительно в часе ходьбы от Чайнатауна. Это был двухэтажный особняк в итальянском стиле в квартале Маона. Сайхун по достоинству оценил солнце и свежий воздух, в которых буквально купался фасад. Безусловно, жить здесь было лучше, чем в Чайна-тауне. Он поднялся по ступенькам ко входной двери особняка и позвонил. Никакого ответа. Сайхун снова нажал кнопку звонка, потом пожал плечами: «го ж, он оставит им в дверях записку и как-нибудь позвонит.
Потом он обернулся: из соседней двери выглянула хозяйка. Это была странного вида китаянка, которая выщипывала свои натуральные брови, ради того, чтобы сделать их более высокими, словно ниточки.
– Вы чего туг расшумелись, – принялась бесстрашно укорять она Сай-|уна.
– Прошу прощения, я просто хотел повидаться с четой Чанов.
– Слишком поздно. Они переехали. И женщина уже почти закрыла дверь.
– Переехали? – Сайхун бросился, чтобы остановить ее. Он чувствовал, как бешено заколотилось сердце в груди.
– Да. Два дня назад. И даже не пытайтесь арендовать их дом. У меня уже другие планы на него. – И она пронзительно уставилась на него, пока он не снял руку с двери.
– Но куда они уехали? Может, они оставили свой новый адрес?
– Нет. Откуда мне знать? – И она захлопнула дверь.
Сайхун в каком-то отупении присел на ступеньки, осыпая себя укорами. Ведь все время, пока он жил за границей, он сторонился всех и вся! От бывшего дома его Дяди и тети он шел мрачнее тучи: теперь надежд на собственную независимость практически не осталось.
Вынув почту из ящика, он взобрался по длинной скрипучей лестнице, вошел в свой номер и угрюмо сел на скрипящую кровать. Теперь у него действительно не было ничего, если не считать мелочи в кармане. До следующей зарплаты еще две недели, а работа официанта принесет ему крайне немного.
Сайхун жил в этой стране уже почти двадцать лет. Двадцать лет он не мог здесь ужиться! Двадцать лет, в течение которых он чувствовал себя несправедливо оторванным от своего учителя, своего прошлого, своей страны. Двадцать лет он видел, как дорогие его сердцу люди умирают, бесплодно проработав всю жизнь.
Смеркалось. Оранжевый закатный луч коснулся вершины близлежащего холма, колокола стоявшего рядом собора зазвонили. Он задернул жалюзи и беспомощно оглядел комнату. В этой клетушке он чувствовал себя словно в западне. Желто-зеленые обои, пожелтевшие от табачного дыма, которым их обкуривали предыдущие жильцы, делали комнату еще меньше визуально. Свет был тусклым – от лампы поярче перегорели бы пробки – и темно-коричневые тени коварно подбирались прямо к его ногам. Выкрашенную в бледно-зеленый цвет входную дверь он всегда держал закрытой, оберегаясь таким образом от шума и крыс.
Сайхун бездуШю перебирал почту, как вдруг… Он даже просиял, заметив знакомую каллиграфию учителя. Как-то он написал ему письмо, надеясь, что получит от него какой-нибудь мудрый совет, который спасет его. С величайшим почтением он включил стоящую на видавшем виды столе настольную лампу и открыл конверт. Развернув листок белой бумаги, он обнаружил лишь одно-единственное слово, написанное ровными и сильными ударами кисти: «Настойчивость».
Вне себя от ярости, Сайхун в клочки разорвал письмо.
Потом он вновь устроился на краю кровати и попытался медитировать. Ничего не вышло. В нем осталось лишь жгучее желание отомстить. Увернуться от нанесенного удара ему не удалось. Теперь Сайхуну предстояло долгое время страдать.
Как ни старался Сайхун, найти своих обидчиков ему не удалось. В течение нескольких лет после этого он терпеливо выискивал их почти по всем западным штатам, но они всегда оказывались на шаг впереди него, а после и вовсе покинули страну. Чувство тщетности всего вокруг охватило Сайхуна, до зато ненависть постепенно переродилась в простое чувство отчаяния. Он действительно потерял все. Из еды он мог позволить себе лишь немного консервов, грубо перемешанных сплошной риса.
Несмотря на охватившее его в последнее время отчаяние, Сайхун с изумлением обнаружил, что в следующем году ему удавалось медитировать гораздо глубже. Он ничего не имел; он не мог выехать из страны. Он не мог даже наши какое-нибудь счастье. Он стремился к обыкновенному спокойствию» свободному от всяких осознанных мыслей. Ему приходилось зарабатывать на жизнь, бороться с врагами, решать бесконечные проблемы. Он обнаруживал в себе новые побуждения и амбиции, скрытые качества – целый склад качеств, накопившихся за всю жизнь. Если бы он мог полностью освободить свой разум от этой мишуры! Тогда он несомненно познал бы величайшее умиротворение. Раньше он наслаждался подобным спокойствием, и теперь он снова хотел обрести его.
Во время медитации он был не только свободен от всяких мыслей и побуждений, но и чувствовал величайшее благословение, которое снисходило на него. Он начал медитировать больше. Каждое мгновение без медитации превращалось в пытку. Духовные методики затягивали его. Это ложь, что люди сплошь и рядом мягкие да добрые. Те, кого он знал, неизменно оказывались самыми злыми и капризными из всех его знакомых. Начиная с отшельников в Китае и заканчивая мудрейшими в Гималаях, все они испытывали крайнее раздражение, когда их отрывали от божественного состояния. Он никогда даже не думал, что в свое время тоже дойдет до этого, когда груз повседневности лишь усилит его собственную тягу к медитации.
Он хотел оказаться пустым, Это значило, что ту энергию, которую он вырабатывал – например, занимаясь тайцзи-цюанем, – нужно было использовать для стимулирования внутреннего созерцания. Даосы считали, что даже простая попытка заглянуть вовнутрь требует невероятных количеств энергии. Ни у одного нормального человека не хватит выносливости, чтобы проделать столь долгое исследование. Более того: разум обладал таким количеством направлений, что нормальный человек даже не мог себе представить.
Все вокруг, начиная с мужлана-эгоиста и заканчивая самым святым и Непорочным, рассуждали об индивидуальной сущности. Однако его цель заключалась в том, чтобы подчинить сущность себе, овладеть этой частью самого себя, которая позволяла чувствовать боль. Учитель в своих письмах говорил ему, что сущность, «я», не существует на первом месте. В таком случае, к чему Сайхуну волноваться? Ведь тогда все трудности оказываются Просто надуманными. Настоящей индивидуальной сущности, которая страшила, просто не существовало. Но как могло получиться, что он, оставаясь ^существующим, тем не менее осознавал свою столь очевидную нереальность.
Возвратиться к Источнику – даосы без конца повторяли эту фразу по каждому случаю. Но что представлял собой этот Источник? Предположительно, это было состояние абсолютной пустоты. Именно на этом Сайхун концентрировался ежедневно. Для него работа официанта была вторичной. Что бы ни происходило за стенами его комнаты, оно не шло ни в какое сравнение с тем, что испытывал Сайхун в глубинах своего разума. Эта комната в Чайнатауне превратилась для него в келью, где он медитировал, в место, где он начал разрешать самые различные проблемы своей жизни, вначале осознавая, что каждая из проблем является частью целого, которого никогда не существовало в действительности.
