Борис Порфирьев - Чемпионы
— Да всё в порядке. Первые восемь мест наши.
— А как ты? — настойчиво повторил он.
— А что я? Мне повезло: иду в последней паре — можно будет координировать бег, а лёд при такой погоде сильно не изрежут. — Она прислушалась к голосу радиокомментатора и проговорила:
— Ого, Таня Карелина неплохо пробежала.
Подошла к столу, на котором были чай, кофе, фрукты, распечатала бутылку нарзана, наполнила стакан и поставила в него фиалки.
Приоткрылась дверь; держась за ручку, в её проёме остановился Аниканов и нарочито громко сказал, обращаясь к кому–то из журналистов:
— Да, убеждён, Горлова выиграет пять тысяч, а с ними и первенство…
Остальных слов его нельзя было разобрать, потому что над головой, на трибуне, затопали ногами зрители.
Он пожал руку Рюрику и кивнул Наташе:
— Пожуй–ка глюкозы.
Когда они с Наташей склонились над графиком, Рюрик на цыпочках вышел в холл, а потом и на трибуну.
Ждать пришлось недолго.
Тысячи глаз впились в Наташу так, словно она одна была из плоти и крови, а все остальные — судьи, тренеры, фотографы — были призраками. Рюрик попытался взглянуть на свою жену чужими глазами, и от одного вида её длинноногого мускулистого тела, обтянутого трико, у него захватило дух. До чего же она всё–таки походила сейчас на его «Венеру»! Как она была хороша! Место такой девушке только на мраморном постаменте!..
Рюрик улыбнулся и подумал уверенно: «Постамент будет!» Следом возникла мысль: «Только с ней я могу быть глупым и злым, нежным и добрым. Больше ни с кем. Потому что она — единственная моя…»
Но вот Наташа замерла на старте. Рюрик на мгновение перевёл взгляд на пьедестал почёта и прошептал, словно кому–то угрожая:
— Постамент будет! Запаситесь терпением на десять минут!
И вдруг представил, как Наташу поздравляют с первенством все, кроме него, и ужаснулся этому. Но тут пришла спасительная мысль о репортёрском пропуске, и уже через минуту Рюрик стоял на том месте, которое конькобежцы называют «биржей» и которое обычно занимают тренеры.
Всякий раз, когда Аниканов наклонялся навстречу Наташе и сообщал результат круга, Рюрик вглядывался в её лицо и удивлялся его превращению: мягкие линии отвердели, словно она похудела за один миг, губы поджались упрямо и жёстко, карие глаза выцвели… Это было то самое выражение, которого когда–то ему не хватило для картины… Открытие его поразило. А Наташа летела круг за кругом, словно заводной механизм, заставляя всё сильнее и сильнее бесноваться трибуны, пока — под сплошной их гвалт — не пересекла линию финиша. И сразу же начала переходить из объятий в объятия. Однако до Рюрика она так и не добралась, потому что её заставили пройти круг почёта… А после этого — тот самый постамент, который был не хуже мраморного… Гимн… Флаг, взмывающий в небо… В общем, Рюрику удалось обнять свою жену лишь в раздевалке, и то на одно мгновение.
Он успокоил себя тем, что поговорит с ней в квартире дяди Никиты на девятнадцатом этаже, но Наташе срочно понадобилось идти в парикмахерскую, чтобы причесаться к вечернему торжеству, и Рюрик сидел в такси, нервно поглядывая на часы. Потом, как нарочно, светофоры на всех перекрёстках салютовали им красным светом, и Наташе было не до разговоров, потому что подошло время банкета… В «Метрополе» она сразу же попала в объятия подруг, вокруг неё увивались журналисты, и в конце концов Рюрик понял, что на сегодняшний вечер Наташа для него потеряна.
Смирившись с этим, он сразу же успокоился, пришёл в благодушное настроение и стал наблюдать за окружающими. Он даже не огорчился, когда во время концерта Наташа оказалась за столом каких–то ответственных работников из Комитета физкультуры, а уж после вручения призов ей и сам бог велел сидеть с ними. Дядя Никита подводил к нему артистов цирка, только что выступавших в концерте. Рюрик поднимался, приветствовал их и снова опускался на кожаный пуфик. Ему нравилось молчать и заниматься созерцанием. В одной руке он сжимал сигарету, в другой бокал лёгкого вина и любовался, как Наташа идёт в грустном и чувственном фокстроте со шведским журналистом. Не один Рюрик не спускал с неё глаз, и не потому, что Наташа сегодня прославилась, — просто это была великолепная пара. На шведе был, очевидно, смокинг, на шёлковом лацкане которого красовался кумачовый щит с коронами.
Когда они проходили мимо лёгким и пластичным шагом, Рюрик расслышал, как швед говорил Наташе на правильном русском языке:
— Вы разная. На льду вы бешеная. А в танце бесстрастная, как устрица. Мне хочется выжать на вас лимон, чтобы убедиться, что вы живая.
— Ха–ха–ха! — весело рассмеялась Наташа и встретилась с Рюриком взглядом; взгляд её говорил: «Это ничего, что я веселюсь?»
«Веселись, — и люби меня. Всегда люби меня», — ответил его взгляд. Она заговорщически моргнула ему обоими глазами. Швед продолжал что–то говорить, но в бессвязном шуме зала его слова гасли, едва успев слететь с губ.
Пахло апельсинами, дымом дорогих папирос, духами, пудрой, потом чистых, здоровых людей. Даже запахи пищи казались здесь поэтическими.
Наташа со шведом снова проскользнули мимо во вкрадчивом шаге фокстрота, и снова до Рюрика донеслись слова:
— Узнав о матче, я ходил с прошением к королю, чтобы пройти военную службу на год раньше. Иначе я не попал бы в вашу страну…
Наконец танец кончился, Наташа подошла к Рюрику и спросила шутливо:
— Ну, как мой кавалер?
Рюрик, продолжая сидеть в ленивой позе и курить сигарету, ответил в том же тоне:
— Красавец. Рост сто восемьдесят. Плечи… Плюс обещающий журналист…
— Нет, правда?
— Если существуют мужчины–манекенщики, то он из их числа. Очень приятно, что он носит этот театральный костюм непринуждённо и небрежно, как дешёвый спортивный пиджачок… А в общем, конечно, красив. Женщины почему–то не воспринимают таких парней всерьёз, так что я спокоен за себя. И не воображай, что девушки будут визжать и плакать от зависти к твоей удаче.
Наташа мстительно взъерошила ему волосы и тут же унеслась в вальсе с седым высоким мужчиной.
К Рюрику подошёл дядя Никита и, усевшись рядом, обдирая кожуру с апельсина, проговорил:
— Звонил сегодня художнику, который писал статью о тебе в «Физкультуре». Говорит, что твои вещи проигрывают в масле и в размере. Говорит, надо на мозаику переходить. Завтра Ванюшка отвезёт нас с тобой к нему. Учти, этот художник получил заказ на оформление нового стадиона. Просись к нему в бригаду.
Любуясь Наташей, Рюрик сказал задумчиво:
— О, дядя Никита, у меня столько замыслов… Если честно признаться, я сегодня днём открыл Наташино лицо для картины, которая до сих пор мне не удавалась.
О ПОЭТЕ, ВОИНЕ, ДРУГЕ
(Вместо послесловия)
Истерзана рассветная граница.
И долы, и леса исторгли стон.
«И вечный бой! Покой нам только снится…» –
Шепнул мальчишка.
Дрогнул эшелон.
Зыбучая трясина под ногами.
Убойно у виска свистит металл.
Он помнил строки «О прекрасной даме»,
Но в блиндаже солдатам не читал.
В начале представлялся скоротечным –
Поднимемся,
Ударим –
И домой!
Но день ко дню,
воистину стал вечным,
Четыре года продолжался бой.
Трещали плечи — не просил поблажки,
Строй не ломал, мужчиной становясь.
Ему интеллигентские замашки
Комбат прощал,
но материл за связь.
…Без димедрола ночь не в ночь,
Забыться
Невыносимо тяжко в час глухой.
«И вечный бой! Покой нам только снится…»
Но снится — чёрт дери! — всё тот же бой.
Это стихотворение, недавно написанное, я посвятил своему товарищу, надеюсь — другу, солдату Великой Отечественной, поэту Борису Александровичу Порфирьеву.
Да, поэту, и вовсе не потому таковым его считаю, что в 1945 году в книге «Солдатские думы», которая вышла в Кирове, было напечатано несколько его стихотворений. Вскоре он обратился к прозе, стихотворные опыты остались эпизодом. Порфирьев поэт и по восприятию жизни, и по строчечной сути своих произведений. Его проза ритмически организованна, она пульсирует, его слово сдержанно, точно и выразительно: «Я зажёг спичку. В коробке осталось ещё две. Порох вспыхнул. Огонь охватил письмо. Письмо моей отрады. Лучинки загорелись. Я не давал им потухнуть и подбрасывал новые и — всё толще и толще. Они горели. Толстые лучинки начинали гореть. Весь костёр начинал гореть. Я смотрел, как пламя ласкалось к дровам, обтекало их, и вырывалось, и лизало боковые ледяные стенки, и по ним вновь побежали капельки, а пламя уже подбиралось к шинели…»
![Никита [ИАКИНФ] Бичурин - Письма](/uploads/posts/books/no-image.jpg)