Г. Семга - Блатные и уличные песни

Помню, в начале второй пятилетки
Стали давать паспорта.
Мне не хватило рабочей отметки,
И отказали тогда.

Что же мне делать со счастием медным?
Надо опять воровать.
Помню: решил я с товарищем верным
Банк городской обобрать.

Помню ту ночь, ленинградскую, темную.
Быстро в санях мы неслися вдвоем,
Лишь по углам фонари одиноко
Тусклым мерцали огнем.

В санях у нас под медвежею полостью
Желтый лежал чемодан.
Каждый из нас, из решившихся полностью,
Холодный нащупал наган.

Вот мы подъехали к зданью высокому,
Вышли и тихо пошли.
А сани с извозчиком быстро отъехали,
Снег заметал их следы.

Двое зашли в подворотню высокую,
Чтобы замки отпирать.
Третий остался на улице темной,
Чтобы на стреме стоять.

Вот мы зашли в помещенье знакомое —
Стулья, диваны, шкафы,
Денежный ящик с печальной истомою
Тупо смотрел с высоты.

Сверла английские, быстрые бестии,
Словно три шмеля в руках,
Вмиг просверлили четыре отверстия
В сердце стального замка.

Дверца открылась, как крышка у тачки.
Я не сводил с нее глаз.
Деньги советские ровными пачками
С полок глядели на нас.

Помню, досталась мне сумма немалая —
Ровно сто тысяч рублей.
Мы поклялись не замедлить с отвалом
И выехать в тот же день.

Прилично одетый, с красивым букетом,
В сером английском пальто.
Город в семь тридцать покинул с приветом,
И даже не глянул в окно.

Вот я очнулся на маленькой станции
С южным названьем подстать.
Город хороший, город пригожий —
Здесь я решил отдыхать.

Здесь на концерте я с ней познакомился,
Начал кутить и гулять.
Деньги мои все, к несчастию, кончились;
Надо опять воровать.

Деньги мои, словно снег, все растаяли —
Надо вернуться назад,
Вновь с головою браться за старое —
В хмурый и злой Ленинград.

Помню, подъехали к зданью знакомому,
Только с другой стороны.
Шли в этом доме не раз ограбления,
Знало о том ГПУ.

Сразу раздалось несколько выстрелов,
Раненный в грудь я упал.
И на последнем своем преступлении
Карьеру вора потерял.

Возьмите газету «Вечерняя Правда»,
Там на последнем листе
Все преступления Ленинграда
И приговоры в суде.

Жизнь поломатая, жизнь развеселая,
Кончилась ты под замком!..
Только вот старость, старуха горбатая,
Бродит под старым окном.

За окном кудрявая белая акация,
Солнышко в окошечке, алым цветом лес.
У окна старушечка, лет уже немало.
С Воркуты далекой, ах, мать сыночка ждет.

Вот однажды вечером принесли ей весточку,
Сообщили матери, что в расцвете лет:
«Соблазнив приятеля, Ваш сыночек Витенька
Темной-темной ноченькой совершил побег».

Он ушел из лагеря в голубые дали,
Шел тайгой дремучею ночи напролет,
Чтоб увидеть мамочку и сестренку Танечку.
Шел тогда Витюшеньке двадцать первый год.

Вот однажды ноченькой постучал в окошечко.
Мать, увидев сына, думала, что это сон.
«Скоро расстреляют, дорогая мама!»
И, прижавшись к стенке, вдруг заплакал он.

Ты не плачь, старушечка, не грусти, не надо!
И слезами сына не вернешь назад.
Капельки хрустальные на ветвях березы
Тихо-тихо капали и роняли слезы.

Где ты, юность моя? Где пора золотая?
Скучно, грустно, виски серебрит седина.
А в глазах огонек чуть блестит, догорая.
И в руках все по-прежнему рюмка вина.

Разве горе зальешь, разве юность вернется?
Не вернуть мне назад, что потеряно мной.
Да и та, что была, даже та отвернется,
Не заметив меня под моей сединой.

Может скажет она:
«Вы ошиблись, простите, I’m Sorry…»
Улыбнувшись лукаво, пройдет стороной.
Но ошибся ли я? Вы получше взгляните —
То ошиблась судьба, подшутив надо мной.

Много горя и бед мне на долю досталось
В диких дебрях тайги, в рудниках под землей.
И повсюду судьба надо мною смеялась,
Украшая виски роковой сединой.

Что ж ты смотришь мне вспять,
не смеешься уж больше,
Испугалась, наверное, седин серебра.
Знай, что это моя беспристрастная доля
В мои пышные кудри седины вплела.

Так играй, мой баян, мою душу терзая,
Не вернуть уж того, что потеряно мной.
Я дрожащей рукой свой бокал поднимаю,
Пью за тех, чьи виски серебрят сединой.

Где ты, юность моя? Где пора золотая?
Скучно, грустно, виски серебрит седина,
А в глазах огонек чуть блестит, догорая.
И в руках все по-прежнему рюмка вина.

Березы, березы, березы,
Вам плакать уж больше невмочь.
Горьки и скупы ваши слезы,
Как жизнь, уходящая прочь.

Вы плачете ранней весною,
Я ж плакал всю жизнь напролет,
И годы всей жизни со мною.
Вот мой наступает черед.

Я видел березы с этапа:
Вы ж плакали кровью тогда,
Но я, стиснув зубы, не плакал,
И нас унесли поезда.

Вагон, правда, мой не купейный,
И окна забиты на нем,
И нет в том вагоне забвенья
Ни утром, ни ночью, ни днем.

Состав наш умчался на Север,
Где нету российских берез,
И каждый во что-нибудь верил,
И каждый старался без слез.

Я помню березы на зоне.
Вы были и в этом краю.
А вечером в лагерном звоне
Вы жизнь украшали мою.

Мне грезились ночью березы,
Мне снились родные края.
Мне виделись матери слезы,
Больная старушка моя.

Вся жизнь словно сказка с березами…
Мне снятся кошмарные сны.
И с этими жуткими грезами
Мне не дожить до весны.

Где-то пел соловей песнь любимой своей,
Ночь дышала весенней прохладой…
Дай гитару мне, друг, я тебе пропою,
Расскажу тебе жизнь и отраду.

Это было давно, уж прошли те года,
Шел этап, окруженный конвоем.
В незнакомых краях, далеко от родных,
Довелось повстречаться с тобою.

На разъезде одном ты ко мне подошла,
Вся в слезах, с голубыми глазами.
Дал мне строгий конвой попрощаться с тобой,
Попрощаться с родными краями.

Зубы белые в ряд, словно жемчуг горят,
Платье было на ней голубое.
«Ты на Север уйдешь», — прошептала она,
Так сказал ей начальник конвоя.

Вдруг раздался гудок, поезд тронул состав
 И тихонько пошел от вокзала.
Я рукой помахал, поцелуй ей послал,
Она вслед за вагоном бежала.

Проходили года, я писал иногда:
«Здравствуй, Валя, моя дорогая!
Я преступник и вор, у меня срок большой,
И меня ждет могила сырая…»

Пишет Валя в ответ, шлет сердечный привет:
«Здравствуй, Коля, родной мой, любимый!
Без тебя, милый мой, в жизни счастья мне нет,
Я уйду за тобою в могилу».

В предвещающий май я вернулся домой
И с трудом отыскал я избушку,
Со слезой обнимал я родного отца,
Со слезой целовал мать-старушку.

И тогда я спросил у родного отца:
«Где же Валя моя дорогая?»
У отца по щеке покатилась слеза,
Сердце сжалось, беду предвещая.

«Видишь, сын, вдалеке серый холмик стоит,
Серый холмик, поросший травою,
А под холмиком тем твоя Валя лежит,
Вот скончалася этой весною».

Я букетик цветов ей нарвал полевых
И пошел, спотыкаясь, рыдая.
Вот я отбыл свой срок и вернулся домой,
Здравствуй, Валя моя дорогая!

Где-то пел соловей песнь любимой своей,
Ночь дышала весенней прохладой.
На гитару свою я тебе, друг, пропел,
Рассказал тебе жизнь и отраду.