Павел Пепперштейн - Диета старика
Саша Мерзляев дружески хлопнул Сергея по плечу:
- К счастью для нас, Серый, не существует поступков без мотивации. Никакой Хайдеггер не проковыряет дыры в этой бетонной стене. Все мотивировано. Мотив может быть скрыт от всех действующих лиц, но он всегда есть. И где он, как ты думаешь, коренится? Конечно, в коллективном бессознательном! Надоело? А ничего не поделаешь, старик. Юнг вечно молод. На то он и Юнг. На то он и "Темный Патрик". Возьмем убийство агронома. Присмотримся к нему поподробнее, и мотивы содеянного станут более или менее ясны в историческом срезе. Итак, ситуация такая: агроном приходит к председателю и говорит, дословно:
Макарыч, посмотри, совсем, бля, почва
Здесь обессолена. Я - пас, Макарыч, ты
Теперь решай, как быть.
Далее следует неадекватная ярость председателя и его крик: "Да, я тебе Решу… решу сейчас!", после чего он убивает агронома топором. Берем ту же ситуацию в примитивной культуре (а примитивная культура постоянно актуальна на нижних уровнях нашего бессознательного) - агроном является заместителем жреца земледельческого культа, шамана, заботящегося об урожае, о плодоносности земли. Председатель - вождь племени. Если жрец приходил к племени и сообщал, что грядет неурожай, то от него требовалось отвратить это несчастье. Если же становилось известно, что жрец - "пас", что исчезла его магическая сила, что от него отступились помогающие ему духи, то он сам приносился в жертву. В этом смысле и надо понимать слова "теперь решай, как быть" и ответ "Я решу… решу сейчас". Председатель действительно решает и разрешает эту ситуацию. Если почва "обессолена", то есть исчезла ее волшебная способность плодоносить, то надо искать способы "засолить" ее. Председатель "засоляет", "солит" землю кровью жреца. Поэтому подчеркнута живительная сила этой крови: "…с мощью страшной на всех нас брызнула дымящаяся кровь…" Эта "мощь" и должна возродить плодоносность земли. Так что, как видишь, этот поступок не так уж не мотивирован. Наоборот, если следовать архаическим моделям, и агроном, и председатель поступили так, как должны были поступить. Этот мотив жертвы и жреца введен в поэму как предшествующий основному мотиву - жертвоприношению ноги и посвящению героя в жрецы, шаманы.
- Саша сказал совершенно верно, - кивнул Гена Шмелев. - Кроме того, у этой ситуации может быть еще одно символическое толкование: в качестве притчи об отношении интеллигенции и власти. Агроном в деревне - олицетворение интеллигенции, а председатель - олицетворение власти. Если принять русскую деревню как символ России, то мы имеем следующую схему: интеллигенция приходит к власти и говорит, что "почва обессолена", то есть исчезла "соль земли", "главное", "дух" - в общем, то, чем живет народ. Интеллигенция требует, чтобы власть решила эту проблему, и власть решает ее, принося в жертву саму интеллигенцию и окропляя народ ее кровью ("на всех нас брызнула дымящаяся кровь"), как бы возвращая "соль" и "дух", повязывая всех круговой порукой духовности.
- Метко подмечено, - кивнул Семен Фадеевич.
В классе тем временем сгустились сумерки.
- Мне кажется, все же главным действующим лицом поэмы является не Ленин и не Понизов, и не нога Понизова, и не его целительные руки, - снова заговорил Боря Смуглов после некоторой паузы. В пальцах он задумчиво разминал комочек жевательной резинки. - Главный герой все-таки Двухтысячный год. Нам здесь всем, кроме, конечно, Семена Фадеевича, по шестнадцать с половиной лет. Еще через шестнадцать с половиной лет он наступит - Двухтысячный. Он застанет нас в роковом для христиан возрасте-в возрасте тридцати трех лет. У Времен, у Сроков есть свои лица и свои тела. Мы - лишь органы этих тел времени.
- Тебе, кажется, удалось подвести черту в нашем разговоре. Молодец, Боря. - Семен Фадеевич неторопливо протирал очки. Затем он надел их и посмотрел в глубину классной комнаты. Там, за последней партой, сидел Коля Веслов.
- А ты, Коля, что молчишь? Каково твое мнение? - спросил учитель. Широкоплечий, угловатый Коля усмехнулся и что-то невнятно пробормотал.
- Что? - переспросил Семен Фадеевич.
Коля заелозил за партой, снова усмехнулся:
- А че говорить? - сказал он громко. - Делать надо. А то… Сделать надо что-то…
- Что же, ты полагаешь, надо сделать?
Коля потер ладонью сросшиеся на переносице брови. Пожал плечами. Ухмылка сползла с его лица. И лицо его вдруг стало суровым и замкнутым.
1986
Каша с медом, лед с медом, холодец
(вместо примечания к "Еде")
Мы - народ изгнанников. Когда-то мы владели землей, которую нам
издревле обещал Господь, - самой огромной страной, которая существует на
Земле. Мы были хозяевами пустых незаселенных областей, граничащих с вечными
льдами, пустынями, горными цепями и океанами. Нас изгнали и рассеяли по
миру, однако мы сохранили свою веру и священный язык. Широта сердца и
скорость мысли помогли детям нашего народа занять во всех странах достойное
положение,повсеместно прилагая руку к процветанию тех краев, которые оказали
нам гостеприимство. На Родине нашей даже память о нас под запретом, храмы
наши разрушены, язык позабыт. Но мы построили новые храмы по всей земле - в
каждом иноземном городе сверкают их золотые купола, изнутри же они наполнены
благолепием и благоуханием. Наша религия стала религией изгнанников - это
вера, называемая словом "ортодоксия", что означает "правильный способ
возносить хвалу". Это способ прямо одобрить все, исходящее от Господа, -
для такого прославления требуется от нас воинская отвага, гибкость умов,
искушенных книгами, и детская простота.
АнальгезиусГде-то на белом свете,
Там, где всегда мороз,
Трутся об ось медведи,
О земную ось.
Мимо бегут столетья,
Спят подо льдом моря,
Трутся об ось медведи -
Вертится земля.
ПесняУслышать ось земную, ось земную…
О. Мандельштам (Ося)Моя Марусечка, а жить так хочется!
ЛещенкоНи знакомства с историей или поэзией, ни простой заботы о хорошем слоге
он не обнаруживал никогда… однако речь его не лишена была изящества, и
некоторые его замечания даже запомнились. Чью-то голову, где росли
вперемежку волосы седые и рыжие, он назвал: снег с медом.
Гай Светоний Транквилл. Жизнь двенадцати цезарей "(Домициан)Литературу (так же, как жизнь, так же, как и другие искусства, так же, как все, располагающееся между кодом и иллюзорностью) часто сравнивают со сном. Не то чтобы такие сравнения принадлежали к области хорошего вкуса, но они неизбежны, как неизбежна усталость. В сновидениях, как известно, мы сталкиваемся с некоторыми границами, которые удается пересечь лишь изредка. Одна из таких "естественных" границ - еда. Достаточно часто приходится видеть во сне еду, но лишь изредка удается попробовать ее. Стоит несколько дней посидеть на строгой диете, как сновидения приобретают гастрономический оттенок. Часто имеешь дело с меню, с ассортиментом, с выбором. Однако поесть во сне почти никогда не удается - или что-то отвлекает внутри сна, или же попытка поесть пресекается пробуждением. Это контрастирует с исполнимостью в сновидениях других желаний - например, сексуальных. Во сне можно пережить ощущения полноценного соития, и это вполне даже может закончиться оргазмом. В сновидении также можно курить, испытывать эффекты алкогольного опьянения и даже наркотические. Я уж не говорю о таких физиологических актах, как дефекация и мочеиспускание. Все эти переживания, все эти физиологические акты сновидение воспроизводит, а обычное поедание пищи - весьма неохотно. Эта граница изобразительных возможностей сновидения связана, надо полагать, с теми "кошмарными" реалиями, которые описываются физикой с помощью категорий веса, объема, массы и т. д. Еда, проще говоря, слишком тяжела. Эфемерные духи, фабрикующие сновидения, не в силах переносить с места на место эти "съедобные тяжести".
Подобным образом дело обстоит и с литературой. Эротические или порнографические повествования (а иногда и вполне невинные) могут незаметно довести читателя до оргазма.
Скучный или монотонный текст может усыпить, от него может разболеться голова. Повествование может заставить расплакаться, рассмеяться, выблевать. Литература способна соучаствовать в более или менее завершенных физиологических актах, однако накормить она не в силах. Физический вес текста является скорее минусом, нежели плюсом, прилагаемым к физическому весу тела.
