Дэвид Галеф - Плоть
Так как Оксфорд является административным центром графства Лафайет, то мы удостоены чести содержать тюрьму графства. Заметим: для того чтобы наше графство не путали с покойным французским генералом, местные жители называют графство Лафэйит. Тюрьма находилась неподалеку от университета, рядом с супермаркетом «Джитни-Джангл». Над дверью веселенькими золотыми буквами было написано «Отдел шерифа графства Лафайет». Внутри мы увидели стандартную полицейскую приемную, но за столом сидела сестра-близнец девушки из полицейского участка за таким же компьютером. Мы спросили, можем ли мы видеть Эрика Ласкера, и через минуту действительно смогли его лицезреть лицом к лицу, но за добротными железными прутьями.
— Привет, Дон. О, Сьюзен, вы тоже здесь! Как вам нравится моя новая квартирка?
Он стоял, прислонившись к выкрашенной в белый цвет стене, в то время как его сокамерник тщательно избегал смотреть в нашу сторону. Это был рослый черный человек с такими широкими и вздернутыми вверх плечами, что голова казалась погребенной между ними. Он сидел на топчане, молчал и мучительно рассматривал что-то в руках. Сначала я подумал, что это какая-то брошюрка «свидетелей Иеговы», но потом у меня возникло подозрение, что это одна из листовок Эрика.
Сьюзен протянула узнику завернутое в фольгу печенье, которое осмотрел и даже попробовал полицейский офицер.
— Мы узнали, что вы не хотите выходить, и поэтому принесли вам кое-что поесть.
Сокамерник поднял голову и посмотрел на нас. В его глазах промелькнуло что-то похожее на интерес, несмотря на то что рядом с ним на топчане лежал точно такой же пакет из фольги. Позже я узнал, что заключенных кормили два раза в день, но неиссякаемый поток продовольствия от родственников восполнял любой недостаток.
— Как вы заботливы! Вы не возражаете, если я поделюсь? — Он церемонно указал на сокамерника. — Дон, Сьюзен, это Натаниэль.
Натаниэль сделал такое движение, словно приподнял шляпу, хотя на голове у него никакой шляпы не было:
— Привет. Рад познакомиться. — Он снова принялся изучать листовку.
Покончив с формальностями, я без обиняков спросил Эрика, какого черта он все это делает. В это время Сьюзен извлекла из пакета одно печенье и стала разговаривать с Натаниэлем у дальнего конца решетки. Занимаясь общественной деятельностью, она была знакома с подобными местами лучше, чем я или Эрик. Когда я спросил, что произошло, Эрик сквозь зубы пробормотал что-то невнятное о варварах янки. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, о чем идет речь: с точки зрения Оксфорда (Англия) мы в Америке все были янки.
Его обвинили по трем пунктам, и все были угаданы Нэнси. Это пародия на правосудие, позорный процесс, надувательство — все это Эрик произносил, расхаживая по камере, как тигр Рильке. Это было настоящее представление: только один человек в мире мог бить себя в грудь сложенными за спиной руками. Короче, с Эриком все было предельно ясно: он остался в тюрьме в знак протеста, но будет защищаться в суде.
— У вас есть адвокат?
— Вы имеете в виду защитника?
— Да. Кто-то должен позаботиться о том, чтобы вы не выглядели в суде дураком.
— Нэнси сказала, что сделает что-нибудь. — Он на мгновение задумался. — Мне показалось, что она немного расстроена.
— Да.
— Гм… забавно.
С этим мы уехали, оставив все как есть и Эрика таким, каким он был. В воскресенье мы извинились перед Ноулзами за то, что не сможем быть их гостями, и уехали, только для того, чтобы не быть в воскресенье в Оксфорде. Мы не слышали, чем закончился субботний матч, — не слышали до понедельника, когда в нашей студенческой газете «Дейли Миссисипиэн» появилась статья, которую и в самом деле стоило прочесть.
10
«В ИГРЕ ПОЛУЧИЛ ТРАВМУ ИГРОК „БУНТАРЕЙ“» — гласил заголовок в «Дейли Миссисипиэн».
«Вильсон (Вилли) Таккер, защитник „Бунтарей“, в прошедшую субботу показал себя настоящим героем. Таккер, который в каждой игре выкладывается на все сто процентов, попытался перехватить падающий мяч в третьей четверти игры, из-за чего началась драка, в которой ему сломали два шейных позвонка. Таккера немедленно доставили в Баптистский центральный госпиталь в Мемфисе, где его обследовали врачи».
В этом месте я поднял глаза и перестал читать. Я не знал, кто такой Таккер, но знал, что означает такой перелом, и заголовок, на мой взгляд, надо было переписать так: «ТАККЕР ЛОМАЕТ ШЕЮ — ЕМУ ГРОЗИТ ПОЖИЗНЕННЫЙ ПАРАЛИЧ». Господи Иисусе.
В остальной части статьи излагались сухие факты. Что еще хуже — «Бунтари» победили со счетом 22:17. Таккер лежит в отделении интенсивной терапии, неспособный двигаться. Прогноз не слишком хорош. У Таккера парализовано все тело ниже шеи, и он находится в критическом состоянии. Но, парни, болельщики, он не сдается, нет, такие настоящие «Бунтари», как Вилли, не сдаются никогда. Но ему потребуется вся ваша помощь и поддержка, чтобы восторжествовать над травмой, и поэтому молитесь за нашего… в этом месте я снова перестал читать, задыхаясь от отвращения. Это не была просто глупая утрата возможности жить — игроки в футбол могут заниматься только спортом, и если они теряют способность им заниматься, то они не могут уже заниматься ничем больше. Таккер был черным, а это отнюдь не увеличивало его шансы на благополучную жизнь. То была ложная надежда, то есть нечто, что я не могу не уподобить организованной религии. Да, я хром, но Иисус может меня исцелить! Бог не позволит банку отказать в выкупе закладной из-за просроченного платежа. Если я помолюсь за хорошую оценку — я ее получу.
Надежда — вот что питает людей, но, если надежда беспочвенна, она превращается в гибельную иллюзию. Ни один человек еще не поправлялся после такой травмы. Груда молитв не позволит дотянуться до цели. Знаете что? Когда Пандора открывает свой ящик и выпускает в мир все зло, то единственным утешением становится надежда на дне ящика. Так вот, это неверное толкование мифа. Его истинное значение заключается в том, что самое худшее из зол находится именно на дне, и в этом вся надежда. Надежда ведет человека, заставляет его шельмовать и хитрить, вместо того чтобы тяжким трудом прокладывать путь, кормит его ложью, подсовывая ее вместо реальности. Мой отец любил цитировать Казандзакиса, поставившего «Грека Зорбу»: «У меня нет надежды и нет страха. Я свободен».
Казандзакис был мужественным человеком.
Не знаю, почему я так разволновался, но, когда я снова поднял газету, я понял, что плачу. И не столько по поводу неизлечимо сломанной шеи, сколько по поводу нескончаемой надежды, которая пропадет без следа для этого несчастного сукиного сына. Даже если он выживет. Особенно если он выживет.
В среду газета оповестила читателей, что Таккеру сделали операцию. «Если кто и мог выдержать такое, так это Вилли», — сказал один из товарищей Таккера по команде в интервью. На четверг был назначен ночной молебен. От этого меня просто передернуло. Для покрытия медицинских расходов был учрежден специальный фонд помощи Вилли Таккеру. Вот это уже было хорошо. Это не надежда, а милосердие, единственная из трех добродетелей, в которую я искренне верую. Было уже собрано тридцать тысяч долларов.
В четверг Вилли сделали трахеотомию, чтобы ему было легче дышать, а потом подключили к респиратору. В эту ночь мне, впервые за много лет, приснилось, что я задыхаюсь.
Когда я был маленьким, мы с отцом часто ходили к одному другу нашей семьи, человеку с железными легкими, парализованному полиомиелитом в возрасте двадцати с небольшим лет. Того человека звали Ленни Сегал, и он был совершенно помешан на всяких умственных играх, вроде «Привидения», «Географии» или «Кто я?». Я читал ему вслух. Особенно он любил рассказы о Шерлоке Холмсе. Сначала скрип и скрежет железных легких Ленни выводили меня из равновесия, но со временем я привык. Если привык он, думалось мне, то смогу и я. Кроме того, Ленни вел себя так, словно их не было вовсе, словно он лежит просто потому, что ленится встать. Единственное, к чему я так и не смог привыкнуть, был его смех, последовательность монотонных односложных звуков: «Ха… ха… ха… ха… ха…»
Ленни умер от легочных осложнений, когда я учился в младших классах средней школы, но я до сих пор вспоминаю его всякий раз, когда думаю о разуме, отделенном от тела. Иногда я вижу этого человека во сне. Ленни вернулся ко мне в ту неделю, когда я думал о Таккере. Несколько футболистов слонялись по холлам университета в красных нарукавных повязках. Они как будто протягивали невидимую нить поддержки своего товарища. Я послал в фонд помощи Вилли Таккеру пятьдесят долларов. Это не бог весть какие деньги, их не хватило бы даже на сутки пребывания в отделении интенсивной терапии, но зато я стал лучше спать.
