Дэвид Галеф - Плоть
С другой стороны, шестидесятые годы давно миновали, и Нэнси ясно дала понять, что лозунгом теперь должна быть целесообразность.
— Я восхищаюсь Эриком, — сказала она, добавляя столу еще одну царапину ярко-красным ногтем, — и разделяю большинство его политических взглядов. Но я бы не стала плевать на статую.
— Может, нам вернуться и вытереть ее?
Это было благонамеренно, и опять это была Холли, но Макс решительно заявил, что мы здесь обсуждаем не плевки. Он с чувством сжал руку Холли, произнося это. Это сбивало с толку, потому что в голосе явно чувствовалось раздражение. Но действия Макса, как я заметил, всегда опровергали его слова. Не то чтобы он был лицемером, скорее, это был разрыв между тем, что он говорил, и тем, что он делал. Сьюзен утверждала, что Макс принадлежал к опаснейшему типу рассеянных преподавателей, но у Макса не было и грана неопределенности, столь характерной для этого биологического вида профессоров. Я отметил, что его пальцы оставили красные следы на руке Холли.
Следующие полчаса мы провели за составлением связных свидетельских показаний, и это оказалось трудным делом, что было удивительно, так как все мы видели своими глазами одно и то же. Мэри думала, что полицейский, стащивший Эрика с цоколя, схватил его до того, как Эрик плюнул на статую, а Холли думала, что второй полицейский превысил свои полномочия, применив ненужную силу. Джозеф, по ведомым ему одному причинам, считал, что копов было четверо. Макс в качестве шутки предлагал воспроизвести номер патрульной машины. Он почему-то его запомнил. В конце концов мы обменялись телефонами, записанными на салфетках, на случай если потребуется быстро связаться друг с другом. Сейчас, в ретроспективе, это представляется абсурдным, но надо понимать, как скучен был тот уик-энд всего два часа тому назад.
Нэнси отправилась к банкомату брать деньги для залога, а все мы разъехались по домам. Университетская радиостанция транслировала матч, но ни я, ни Сьюзен не стали включать радио. Я понимал, что это непатриотично, но мне просто нет дела до футбола, и думаю, Сьюзен любила его только потому, что в детстве отец кормил ее палочками, когда они вместе смотрели по ящику футбол.
Пять кварталов мы проехали молча. Я вильнул, чтобы объехать лежавшую на мостовой мертвую кошку. Что-то в последнее время их стало очень много. На полпути к дому Сьюзен заговорила:
— Знаешь, здесь так не делают.
— Что ты хочешь сказать?
— Я хочу сказать, что не надо пинать статую и злить копов. Когда-нибудь у Эрика могут быть серьезные неприятности.
— Они у него уже есть.
— О, Дональд, все могло быть и хуже.
Каждый раз, когда она называет меня Дональдом, я чувствую себя десятилетним мальчиком. Но она переживала что-то еще, и, когда мы остановились напротив наших апартаментов, она высказала и это:
— Почему ты ничего не рассказал мне о Максе и Холли?
Я пожал плечами, что было затруднительно в машине, поэтому я вышел и пожал плечами снова — для Сьюзен. У меня не было готового ответа.
— Откуда она взялась? Что она делает с Максом?
— Она явилась из другой солнечной системы, и ее миссия — уничтожить Макса.
— Именно об этом я и говорю. Как они познакомились? И что случилось с Мэриэн?
— Думаю, они познакомились в «Теде и Ларри». Она там работает.
Я рассказал Сьюзен меньше той малости, какую знал, сам не знаю почему. Я начал скрывать от нее разные вещи, сам этого не осознавая. Может быть, это просто привычка, допущение, что всегда надо иметь что-нибудь в запасе, на всякий случай. Так я учу и моих студентов. Допускаю, что это делает меня не слишком надежным рассказчиком.
Сьюзен злилась на Холли из-за Мэриэн.
— Это не его типаж, ты же сам видишь. И ей действительно надо сесть на диету. Рядом они смотрятся как гороховый стручок и груша.
— Кажется, она добрая… — «И носит чудные свитера», — добавил я мысленно.
— Да, но умом она не блещет. Не думаю, что он искал именно ее. Мне ее почти жалко. Кто-то должен открыть Максу глаза.
Я видел, что она во всем винит Макса. Не был уверен, что разделяю ее отношение, несмотря даже на то, что мне пришлось увидеть. Наверное, Макс отмел бы все обвинения или переложил вину на других.
Приблизительно через час зазвонил телефон. Я сразу поднял трубку.
— Алло?
— Джейми, это ты?
— Простите, вы неправильно набрали номер. — Я положил трубку.
Через мгновение телефон снова зазвонил. Я опасливо снял трубку.
— Джейми?
— Нет. Вы неправильно набираете номер.
Пауза.
— Это 555–1057?
— Да, но Джейми здесь не живет. Может быть, это его старый номер.
— Тогда, может быть, вы передадите ему это? — Голос упорно не желал подчиняться никакой логике. — Скажите, что ему надо срочно позвонить Джону.
Собеседник отключился.
Я тяжело вздохнул. Такое уже случалось и раньше. Когда мы переехали сюда год назад, нам постоянно звонили, ошибаясь номером и все время спрашивая Джейми. Очевидно, Джейми задолжал очень много денег очень многим людям. Неизвестно почему. Через месяц звонки прекратились, но в последнее время интерес к Джейми вспыхнул с новой силой. Самой ужасной оказалась какая-то старуха, которая настаивала, что мы лжем.
— Если вы не Джейми, — убежденно говорила она, — то что вы с ним сделали?
Мы подумывали о том, чтобы сменить номер, но решили не ввязываться в бюрократические хлопоты.
Телефон зазвонил снова. Я не стал брать трубку. После пятого звонка я мысленно чертыхнулся и ответил. Это была Нэнси. Она приехала в полицейский участок с пятьюстами долларами, но оказалось, что залог за такую мелочь составлял всего сто тридцать долларов.
— Так в чем проблема?
— Дон, он не хочет выходить.
— Что вы имеете в виду?
— Он хочет быть сидящим в тюрьме революционером. И поэтому не хочет выходить до суда.
Я выкатил глаза, глядя на Сьюзен, но потом понял, что этого она не услышит.
— На какой день назначен суд?
— Срок еще не определен. — Нэнси раздраженно вздохнула. — Скажите, мы можем допустить, чтобы он сгнил там?
— Какая у нас альтернатива?
— Мы можем оказать давление, чтобы с него сняли обвинения. Может быть, кто-нибудь из университетского начальства, кто-нибудь, кто может вмешаться.
— В чем его, кстати, обвиняют?
В этот момент Сьюзен едва не поцеловала меня в ухо, и не от любовной страсти, а из желания услышать, что говорят на другом конце провода. У нас, к сожалению, нет второго телефона.
— Обвинения те же, которых мы ожидали. Злоупотребление общественной собственностью. Плевки в общественном месте. Может быть, противоправное нарушение владения.
— Плохо, что он не снял штаны.
— Да, простите, я из-за всего этого совершенно потеряла чувство юмора. Но, как бы то ни было, мне хотелось сообщить вам, что происходит. Я обзвонила всех, просто чтобы они знали.
— Спасибо. Слушайте, если мы попозже его навестим, то, как вы думаете, надо ему что-нибудь отвезти?
— Только свое внимание. Он хочет именно этого. — Она отключилась.
Приблизительно через час мы отправились навещать Эрика. Через час, потому что именно столько времени потребовалось Сьюзен, чтобы испечь добрую партию орехового печенья для томящегося в тюрьме революционера. Учитывая ее отношение ко всему этому делу, с ее стороны то был акт подлинного южного героизма. Для этого случая надо было бы придумать специальное изречение: что-нибудь вроде «Я не согласен с вашей манерой выражать свои убеждения, но, несмотря на это, накормлю вас». Мой вклад ограничился тем, что я почистил противень. В печеньях напильник спрятан не был, так как Эрик не замышлял побег.
Оксфордский полицейский участок находится возле мусорной свалки, что может быть как метонимией, так и чистым совпадением. Участок являл собой здание из кирпича, стали и стеклянных панелей, увенчанное чем-то похожим на церковную колокольню. Как всегда припаркованный у ограды, стоял древний черно-белый «динафло», заново выкрашенный, чтобы выглядеть как подобает образцовой полицейской машине. Может быть, это тоже говорило о чем-то. Когда мы подъехали, человек в безрукавке полировал свежую краску автомобиля.
Как я уже говорил, Оксфорд — община церемонная, и в полицейском участке за столом в вестибюле сидела симпатичная девушка-секретарь, а не грубый сержант. Девушка была одета в лавандовое платье и щелкала по клавиатуре компьютера, сохраняя неестественно прямую осанку и дежурную ослепительную улыбку. Когда мы спросили ее об Эрике, улыбка несколько потускнела. Она кивнула в сторону основного помещения и певучим миссисипским говором сказала, что нам надо поговорить с сержантом Памперникелем. Она жестом направила нас в нужный кабинет, но сидевший там человек никогда не слышал о сержанте Памперникеле. Когда же, наконец, явился сержант Поперник, его сообщение было кратким: Эрика уже перевели в тюрьму графства.
