Джеймс Хэрриот - Из воспоминаний сельского ветеринара
Упаковывали мы ее минут десять, и, направляясь к машине с хлипкой картонкой, пусть и обмотанной шпагатом, я отнюдь не испытывал спокойствия.
Мы уже собрались ехать, но тут миссис Бек махнула нам, и, воспользовавшись паузой, прежде чем она заговорила, я снова стер кровь с руки, а Тристан пососал большой палец.
— Мистер Хэрриот, — проникновенно сказала миссис Бек, — вы уж с ней поласковее, она же у меня такая робкая.
Мы не проехали и полумили, как у меня за спиной послышалась отчаянная возня.
— Назад! Кому говорят! Назад, дрянь ты эдакая. Я оглянулся. Тристану приходилось туго. Видимо, ездить в машине Джорджине не нравилось, и из всех щелей картонки высовывались когтистые лапы. А один раз почти целиком протиснулась разъяренная мордочка. Тристан упорно запихивал назад все, что возникало из щелей, но в его криках нарастала безнадежность — он явно проигрывал неравный бой.
Заключительный вопль я принял как фатальную неизбежность:
— Джим, она выбралась! Выбралась, сволочь!
Чудесно! Тот, кому доводилось водить машину, когда в ней мечется ополоумевшая кошка, сумеет оценить мое положение по достоинству. Я припал к баранке, а мохнатый комок прыгал на дверцы, царапал крышу, ударялся о ветровое стекло. Тристан тщетно пытался его ухватить, привставая и изгибаясь самым невероятным образом.
Однако судьбе-злодейке и этого показалось мало. Выкрики и охи у меня за спиной внезапно оборвались, и тут же Тристан взвыл:
— Джим, чертова бестия обгадилась! И продолжает!
Кошка явно пускала в ход все виды оружия, какими располагала, о чем Тристан мог бы и не сообщать: мой нос его опередил, и я поспешно опустил стекло — для того лишь, чтобы поднять его вдвое быстрее: перед моим умственным взором проплыл образ Джорджины, выпрыгивающей в окно и исчезающей в неизвестном направлении.
У меня нет желания подробно вспоминать конец поездки. Я старался дышать ртом, Тристан усердно дымил одной сигаретой за другой, но эти меры мало что меняли. Завидев Дарроуби, я остановил машину, и мы дружными усилиями, а также ценой еще нескольких ран, включая на редкость болезненную царапину по всей длине моего носа, все-таки водворили Джорджину назад в картонку.
Даже на операционном столе Джорджина так просто не сдалась. Для анестезии мы пользовались эфиром с кислородом, но эта киса умудрялась под маской не дышать и, когда мы решали, что она все-таки уснула, вновь принималась буйствовать. В конце концов мы кое-как ее усыпили, но оба были насквозь мокры от пота.
Овариогистерэктомия[10] — операция не очень сложная, когда речь идет о кошке, и теперь мы проделываем их сотни без малейших осложнений, но в тридцатые годы к ней прибегали редко, а уж тем более в сельских краях, так что я еще не успел набить руку.
Однако свои предпочтения и идиосинкразии у меня уже выработались: например, с худыми кошками я управлялся легко и просто, но толстые доставляли мне много хлопот. Джорджина же была на редкость толстой.
Когда я вскрыл ее брюшную полость, оттуда, скрыв под собой все, поднялась океанская волна жира. И уж не знаю, сколько времени я, изнемогая от нервного напряжения, приподнимал пинцетом то петлю кишки, то сальник, уныло их разглядывал и убирал обратно. Мной все больше овладевала томительная слабость, но тут наконец-то металлические кончики подцепили розовый яичник и вытянули наружу узкую ленточку матки. Дальше все пошло как по маслу, но странную мою слабость не рассеял даже последний стежок.
Я уложил спящую кошку в картонку и кивнул Тристану.
— Поехали, пока она не проснулась, — и направился к двери, как вдруг он меня остановил.
— Джим, — произнес он торжественно, — ты же знаешь, что я твой друг.
— Естественно, Трис.
— Я для тебя на все готов, Джим.
— Верю.
— За одним исключением: в эту чертову машину я больше не сяду!
Я устало кивнул: ах, как я его понимал!
— Твоя воля, — ответил я. — Ну а мне пора.
Прежде чем сесть за руль, я обрызгал машину внутри обеззараживающей жидкостью с сосновым ароматом, но толку от нее было мало. Впрочем, уповал я только на то, что Джорджина проспит до самого Рейтона, но и эта надежда разлетелась прахом еще до того, как я пересек рыночную площадь. Из картонки на заднем сиденье донесся зловещий звук, словно где-то в отдалении гудел пчелиный рой. Я знал, что сие означает: действие анестезии подходило к концу.
Выбравшись на шоссе, я выжал газ, что делал крайне редко — ведь стоило моему драндулету набрать скорость свыше сорока миль в час, как и мотор, и кузов поднимали такой протестующий грохот, что казалось, они вот-вот рассыплются на части. Но в эту минуту мне было все равно: пусть себе рассыпаются. Стиснув зубы, выпучив глаза, я мчался по шоссе, но не видел ни полосы асфальта впереди, ни убегающих по сторонам каменных стенок. Мое внимание было сосредоточено у меня за спиной: гудение пчелиного роя там словно бы приближалось, становилось все более гневным.
Когда оно перешло в злобное мяуканье, сопровождавшееся треском картона под рвущими его когтями, я затрепетал. И как только с лязганьем влетел в Рейтон, рискнул покоситься через плечо. Джорджина наполовину выбралась из картонки. Закинув руку назад, я сдавил ей шею, а когда добрался до «Жасминов», свободной рукой вытянул тормоз, Джорджину же водворив к себе на колени.
Сгорбившись, я испустил невероятный вздох облегчения, и мои окостеневшие губы почти разошлись в улыбке, когда я увидел, что к нам по садовой дорожке семенит миссис Бек.
С радостным возгласом она выхватила у меня Джорджину, но тут же охнула от ужаса, узрев на ее боку выбритый участок кожи и два стежка.
— У-у-у, дусенька моя! Что с тобой сделали эти гадкие дядьки? — Прижав кошку к груди, она смерила меня негодующим взглядом.
— Она прекрасно себя чувствует, миссис Бек, — сказал я. — Вполне нормально. На ночь дайте ей немного молока, а завтра она уже может есть твердую пищу. Никаких причин тревожиться нет.
— Ну что же… — Она нахмурилась. — А теперь вы небось хотите деньги получить? — добавила она, косо взглянув на меня.
— Собственно говоря… э….
— Ладно, погодите, сейчас схожу. — Она повернулась и ушла в дом. Я стоял, прислонясь к смрадной машине, чувствовал, как саднят царапины на руках и на носу, поглаживал прореху на рукаве и ощущал себя полностью вымотанным — и физически, и морально. За всю вторую половину дня я всего-то стерилизовал одну-единственную кошку, но ни на что больше у меня не осталось сил. Я тупо смотрел на приближающуюся миссис Бек. В руке она держала кошелек и, выйдя за калитку, встала прямо напротив меня.
— Десять шиллингов, так, что ли?
— Совершенно верно.
Она пошарила в кошельке, после паузы извлекла из него на свет десятишиллинговую бумажку и устремила на нее грустный взгляд.
— Ах, Джорджина, Джорджина, дорого же ты мне стоишь! — произнесла она печально.
Я робко протянул руку, но миссис Бек отдернула бумажку.
— Минутку! Я было и не вспомнила. Вы же будете швы снимать?
— Да. Через десять дней.
— Вот тогда и рассчитаемся. Ведь вам все равно еще раз приезжать. — Она сурово поджала губы.
— Как… еще раз? Не можете же вы требовать…
— Платить за неоконченную работу — это несчастье накликать, я так считаю. Я вам деньги, а с Джорджиной беда случится?
— Но… но…
— Нет уж, мое слово твердое, — сказала она, убрала бумажку в кошелек и защелкнула его с неумолимым видом. А потом повернулась и засеменила к дому. Но на полпути посмотрела на меня через плечо, улыбнулась и сказала:
— Вот так и сделаем. Уплачу, как вы приедете швы снимать.
Чайные лепешки
До конца пятидесятых годов и позже на йоркширских фермах каждую неделю обязательно пекли домашний хлеб на дрожжах. Чайные лепешки, мягкие, в хрустящей корочке, разрезались пополам и либо намазывались топленым салом или мясным паштетом, либо прокладывались куском холодного мяса с маринадом. Это было очень сытное угощение к чаю. Чтобы испечь чайные лепешки, положите в 1 кг муки две чайные ложки соли и хорошо сотрите все это с 120 г топленого сала. Согрейте 0,5 л молока, разведенного водой. Отлейте немножко, добавьте туда две чайные ложки сахара и разведите 60 г дрожжей. Смешайте дрожжевую массу с мукой, постепенно добавляя разведенное молоко. Полученному тесту дайте подняться вдвое, затем хорошенько вымесите его и разрежьте на 12 порций. Из каждого куска сделайте плоскую лепешку и свободно разложите их на смазанном жиром противне.
Дайте им снова подняться вдвое. Выпекайте 15 минут при 230 °C.
Резак
Пастух, обходясь без помощи ветеринара, производил над каждым ягненком небольшую операцию — обрубал ему хвост до 5-сантиметровой длины. Длинный хвост пачкался в экскрементах, его облепляли мухи, откладывавшие яйца в шерсти. Личинки внедрялись в кожу, и ягненок серьезно заболевал. Перед тем как ампутировать хвост, пастух нагревал железный или стальной резак на рукоятке длиной около 30 см и затем нажимал им на хвост, положенный на чурбак. Горячий металл рассекал хвост мгновенно.
