Джеймс Хэрриот - О всех созданиях – больших и малых
Мы стояли, глядя на сверкающие ряды, и нам даже в голову не приходило, что почти все это практически бесполезно и что дни старых лекарств уже сочтены. В ближайшем будущем стремительный поток новых открытий сметет их в пропасть забвения, и больше им не вернуться.
– А вот тут мы храним инструменты.
Фарнон провел меня в соседнюю комнатушку. На полках, обтянутых зеленой бязью, были аккуратно разложены блистающие чистотой инструменты для мелких животных. Шприцы, акушерские инструменты, рашпили для зубов, всевозможные зонды и – на почетном месте – офтальмоскоп.
Фарнон любовно извлек его из черного футляра.
– Мое последнее приобретение, – пророкотал он, поглаживая гладкую трубку. – Удивительная штучка. Ну-ка, проверьте мою сетчатку!
Я включил лампочку и с любопытством уставился на переливающийся цветной занавес в глубине его глаза.
– Прелестно. Могу выписать вам справку, что у вас там все в порядке.
Он усмехнулся и хлопнул меня по плечу.
– Отлично, я рад. А то мне все казалось, что в этом глазу у меня намечается катаракта.
Настала очередь инструментов для крупных животных. По стенам висели ножницы и прижигатели, щипцы и эмаскуляторы, арканы и путы, веревки для извлечения телят и крючки. На почетном месте красовался новый серебристый эмбриотом, но многие орудия, как и снадобья в аптеке, были музейными редкостями. Особенно флеботом <Прибор для рассечения вены и кровопускания с целью лечения интоксикаций, ламинита, отека легких и других заболеваний животных> и ударник для "отворения крови" – наследие средневековья, хотя и теперь порой приходится пускать их в ход и густая струя крови стекает в подставленное ведро.
– По-прежнему непревзойденное средство при ламините <Ревматическое воспаление копыт; чаще наблюдается у лошадей при чрезмерном скармливании им богатых белками кормов>, – торжественно провозгласил Фарнон.
Осмотр мы закончили в операционной с голыми белыми стенами, высоким столом, кислородным баллоном, оборудованием для эфирной анестезии и небольшим автоклавом.
– В здешних местах с мелкими животными работать приходится не часто, – Фарнон провел рукой по столу. – Но я стараюсь изменить положение. Это ведь куда приятнее, чем ползать на животе в коровнике. Главное – правильный подход к делу. Прежняя доктрина касторки и синильной кислоты совершенно устарела. Наверное, вы знаете, что многие старые зубры не желают пачкать рук о собак и кошек, но пора обновить принципы нашей профессии.
Он подошел к шкафчику в углу и открыл дверцу. Я увидел стеклянные полки, а на них скальпели, корнцанги, хирургические иглы и банки с кетгутом в спирту. Он вытащил носовой платок, обмахнул ауроскоп <Прибор для исследования наружного слухового прохода у животных> и тщательно закрыл дверцы.
– Ну, что скажете? – спросил он, выходя в коридор.
– Великолепно! – ответил я. – У вас тут есть практически все, что может понадобиться. Я даже не ожидал.
Он прямо-таки засветился от гордости. Худые щеки порозовели, и он начал что-то мурлыкать себе под нос, а потом вдруг громко запел срывающимся баритоном в такт нашим шагам.
Когда мы вернулись в гостиную, я передал ему просьбу Берта Шарпа:
– Что-то о том, что надо бы просверлить корову, которая работает на трех цилиндрах. Он говорил о ее мошне и об опухании… я не совсем разобрался.
– Пожалуй, я сумею перевести, – засмеялся Фарнон. – У его коровы закупорка соска. Мошна – это вымя, а опуханием в здешних местах называют мастит.
– Спасибо за объяснение. Приходил еще глухой мистер Муллиген…
– Погодите! – Фарнон поднял ладонь. – Я попробую догадаться… Собачку выворачивает?
– Очень сильно выворачивает, сэр.
– Ага. Ну так я приготовлю ему еще пинту углекислого висмута. Я предпочитаю лечить этого пса на расстоянии. С виду он смахивает на эрделя, но ростом не уступит ослу, и характер у него мрачный. Он уже несколько раз валил Джо Муллигена на пол – опрокинет и треплет от нечего делать. Но Джо его обожает.
– А эта рвота?
– Ерунда. Естественная реакция на то, что он жрет любую дрянь, какую только находит. Но к Шарпу надо бы поехать. И еще кое-куда. Хотите со мной – посмотреть здешние места?
На улице он кивнул на старенький "хиллмен", и, обходя машину, чтобы влезть в нее, я ошеломленно разглядывал лысые покрышки, ржавый кузов и почти матовое ветровое стекло в густой сетке мелких трещин. Зато я не заметил, что сиденье рядом с шофером не закреплено, а просто поставлено на салазки. Я плюхнулся на него и опрокинулся, упершись затылком в заднее сиденье, а ногами – в потолок. Фарнон помог мне сесть как следует, очень мило извинился, и мы поехали.
За рыночной площадью дорога круто пошла вниз, и перед нами развернулась широкая панорама холмов, озаренных лучами предвечернего солнца, которые смягчали резкость очертаний. Ленты живого серебра на дне долины показывали, где по ней вьется Дарроу.
Фарнон вел машину самым непредсказуемым образом. Вниз по склону он, словно зачарованный пейзажем, ехал медленно, упершись локтями в рулевое колесо и сжав подбородок ладонями. У подножия холма он очнулся и ринулся вперед со скоростью семьдесят миль в час. Дряхлый "хиллмен" трясся на узком шоссе, и, как я ни упирался ногами в пол, мое подвижное сиденье моталось из стороны в сторону.
Потом Фарнон резко затормозил, чтобы показать мне элитных шортгорнов <Порода крупного рогатого скота, выведенная в Англии> на соседнем лугу, и сразу же прибавил газа. На шоссе перед собой он вообще не смотрел, и все его внимание было обращено на происходящее по сторонам и позади. Именно это последнее обстоятельство внушало мне тревогу: слишком уж часто он гнал машину на большой скорости, глядя в заднее стекло.
Наконец мы свернули с шоссе на проселок, тут и там перегороженный воротами. Студенческая практика научила меня лихо выскакивать из машины, чтобы отворять и затворять ворота – ведь студенты считались как бы автоматами для открывания ворот. Однако Фарнон каждый раз благодарил меня без тени иронии, и, когда я оправился от изумления, мне это понравилось.
Мы въехали во двор фермы.
– Тут лошадь охромела, – объяснил Фарнон.
Фермер вывел к нам рослого клайдсдейлского мерина и не сколько раз провел его взад и вперед, а мы внимательно смотрели.
– По-вашему, какая нога? – спросил Фарнон. – Передняя левая? Мне тоже так кажется. Хотите провести осмотр?
Я пощупал левое путо, почувствовал, что оно заметно горячее правого, и попросил дать мне молоток. Когда я постучал по стенке копыта, лошадь вздрогнула, приподняла ногу и несколько секунд продержала на весу, а потом очень осторожно опустила на землю.
– По-моему, гнойный пододерматит.
– Вы безусловно правы, – сказал Фарнон. – Только тут это называется "камешком". Что, по-вашему, следует сделать?
– Вскрыть подошву и эвакуировать гной.
– Правильно. – Он протянул мне копытный нож. – Интересно, каким методом вы пользуетесь?
Понимая, что подвергаюсь испытанию – чувство не из приятных!– я взял нож, приподнял ногу лошади и зажал копыто между колен. Я хорошо знал, что надо делать: найти на подошве темное пятно – место проникновения инфекции – и выскабливать его, пока не доберусь до гноя. Я соскреб присохшую грязь и вместо одного обнаружил несколько темных пятен. Еще постукав по копыту, чтобы определить болезненную зону, я выбрал наиболее подходящее с виду пятно и принялся скоблить.
Рог казался твердым, как мрамор, и поворот ножа снимал только тоненькую стружку. Мерину же явно понравилось, что ему можно не опираться на больную ногу, и он с благодарностью навалился на мою спину всей тяжестью. Впервые за целый день ему было удобно стоять. Я охнул и ткнул его локтем в ребра. Он слегка отодвинулся, но тут же снова навалился на меня.
Пятно тем временем становилось все светлее. Еще один поворот ножа – и оно исчезло. Выругавшись про себя, я принялся за другое пятно. Спина у меня разламывалась, пот заливал глаза. Если и это пятно окажется ложным, мне придется опустить копыто и передохнуть. Но какой может быть отдых под взглядом Фарнона?
Я отчаянно кромсал копыто, воронка углублялась, но мои колени начинали неудержимо дрожать. Мерин блаженствовал, переложив значительную часть своего веса (а весил он никак не меньше тонны!) на такого услужливого двуногого. Я уже представлял себе, какой у меня будет вид, когда я наконец ткнусь носом в землю, но тут из воронки брызнул гной и потек ровной струйкой.
– Прорвало! – буркнул фермер. – Теперь ему полегчает.
Я расширил дренажное отверстие и отпустил копыто. Выпрямился я далеко не сразу, а когда выпрямился и отступил на шаг, рубашка на спине пластырем прилипла к коже.
– Отлично, Хэрриот! – Фарнон забрал у меня нож и сунул его в карман. – Это не шутка, когда рог такой твердый!
Он ввел лошади противостолбнячную сыворотку и повернулся к фермеру.
