Галина Исакова - Мы с Варварой ходим парой…
— Возьмите собаку. Корм буду привозить. Подстилку дам. Собака хорошая. Иначе погибнет зимой.
От усталости я невольно перешла на телеграфный стиль. Но не это удивляло охранников, а мающаяся в отдалении ухоженная Варишна. На нее они зыркали с удивлением и оторопью, и глазки постепенно разгорались. Через две стоянки в свою программную речь внесла коррективы.
— Возьмите собаку. Не эту. Корм буду привозить. Подстилку дам. Собака хорошая. Иначе погибнет зимой.
Я просила, заискивала, уговаривала, по-дурацки хихикала, настаивала, давила, взывала к совести, к сочувствию, сулила прибыли и место в раю. Я курила с охранниками, плевала, как они, на землю, цыкала зубом, критиковала владельцев и автолюбителей. Я шутила, шептала, рыдала.
На пятой стоянке нам повезло. Собственно, это была не настоящая стоянка — так, внебрачная дочь строительного склада и кладбища автокранов. Но она раскинулась на пустыре, где когда-то мы гуляли с Варишной. Это был знак. Охранник сказал, что им нужна собака, но точный ответ дадут в понедельник. Поныв по инерции, но ничего более толкового не выкрутив, мы со смешанным чувством двинулись в сторону дома.
Время подходило к часу ночи. Я не мечтала даже о чашке чая. Мне хотелось лечь прямо здесь, под кустом. За мной плелась уставшая от впечатлений Варвара. Я знала, что увижу пса и скажу ему о хороших новостях. Что надо продержаться всего лишь до понедельника.
Всего лишь 4 дня и 5 ночей. Холодных, страшных ночей. И что я буду рядом. В своей стылой многоэтажке, но с незримой, протянувшейся между нами ниточкой. Будет трудно — позови. Помощь потребовалась раньше…
На него натравливали собаку. Стаффорда, кажется. И кидали камнями. Съехавшая с катушек шпана, ублюдки, выродки, не отражающие уже ничего — ни неба, ни земли. Была жертва и была охота — в их понимании. Травля — в обычном человеческом. Тот «карман» между домами, где спал рыжий, где чуть меньше ветра и чуть больше пожухлой травы, стал ловушкой. Пес стоял на слабых ногах и готовился, возможно, к последней в жизни схватке. Он не продержался бы долго: у него не было шансов победить холеного стаффорда. Но Рыжий с усилием встал и посмотрел в глаза противникам. Он ждал.
И тут из-за угла выкатились мы. Невменяемые от усталости и поэтому уже почти беззаботные.
Сначала я не поняла мизансцену. Слишком много проблем для одного дня. Слишком много и слишком насыщенно. Слишком плохо, чтобы быть правдой. И слишком хорошо. Потому что в следующую секунду меня накрыла волна ярости. Ярости — холодной, обжигающе-ледяной, восхитительной, излечивающей мое выжженное сердце. Потому что я решила. Потому что кто-то решил за меня. Я была свободна и знала, кого сейчас буду убивать. Видимо, на моем лице была написана такая чистая, ничем не замутненная кровожадность, такое предвкушение пиршества человеческим мяском, в глазах — такой яркий огонь садизма, в ноздрях — жажда пронзительного запаха чужого страха — что отморозки остолбенели.
Закон подворотен они усвоили четко: на каждого отмороженного найдется еще более отмороженный. И это будет не просто урод, развлекающийся за чужой счет, — нет, это будет Настоящий Беспредельщик.
Именно в этом образе я и предстала перед ними. Безумная с Собакой. Стафф, менее чувствительный к эффектам, еще пытался что-то нам сказать… Но Варишна… Ах, эта Варишна! Ну не боится она стаффов. Не нападает — просто не боится. А какой смысл в драке, если тебя игнорируют? Вцепиться Варе в холку стафф не смог — не дал натянутый поводок. Видимо, когда ублюдки еще не были ублюдками, они отработали выгул на поводке до автоматизма. И на том спасибо.
В общем, обошлось без крови. Психическая атака с нашей стороны, тяжелые оборонительные матершинные бои — с их. Схлопотав все-таки по плечу камнем, я осталась победителем… С Большой Собакой. И Рыжим.
Все это время он молча стоял у стены. Он понимал — в эту ночь решается его судьба. Он не бросился к нам с благодарностями, не стал юлить, заискивать, лизать руки. Он сделал больше. Подошел и сел передо мной. Близко-близко. И посмотрел своими карими глазами. В них больше не было смерти.
Часть втораяПятнадцать минут второго. Мы сидим на земле — все трое и думаем о жизни.
… Я не смогла его там оставить. Черт, черт, черт! Я знала, что это неправильное решение, но не смогла. Я прицепила к чужому ошейнику рулетку и сказала: «Ну что, Рыжий, пошли?» И появилось имя. Оно и было, это имя. Просто я произнесла его.
Рыжий сначала не поверил. А потом ПОНЯЛ. Наши незримые связи обернулись вполне конкретным шнуром рулетки. Он готов был пойти со мной куда угодно, он в нетерпении бежал чуть впереди, но возвращался спросить — я правильно иду? Хвост распушился, движения стали энергичными. Черт, он даже сам изменился — словно стал моложе и бодрее. И он умел ходить на поводке. Мы видели свои окна — единственные освещенные в доме. Мы всегда оставляем свет — чтобы возвращаться. Но мы шли не домой.
Мы шли на ту стоянку, где нас ждали в понедельник. Было ли это предательством? Доверившийся, радостно бегущий рядом пес, старающийся угадать все желания нового хозяина — я увлекала его в дебри стоянок и строек. Все дальше и дальше от света, окон, домов, ждущих нашего возвращения.
Охранник посмотрел неодобрительно. Еще бы — перед ним была юродивая и навязчивая. Таскает ночью собак по всему району. И сама не спит, и людям не дает. И курит одну за другой. Затянется несколько раз — бросит, через минуту снова рассеянно по карманам хлопает в поисках пачки… Да, с явным приветом.
А пес понравился. Но все равно — «приходите в понедельник».
А Рыжий, словно понял. Сначала громко и гневно лаял, а потом сел рядом со мной, закрыл глаза и… как-то внутренне смирился, что ли. Мне даже казалось, что его покачивало: «…Делайте что хотите… я вам верил». Может, меня уже саму качало? «…В понедельник. Ничем не могу помочь», — голос издалека.
Пес рвал поводок в сторону дома.
Часть третьяДома я тихо сползла по двери. И села, почти уже по традиции, на пол. Собаки устроились рядом и смотрели на меня. Варишна — все с большим непониманием. Рыжий нетерпеливо: ему хотелось все поскорее обнюхать. Я сняла с него ошейник, распутала веревки, расцепила строгач. Провела рукой по густой короткой шерсти — незнакомое ощущение для пальцев… Дунула в смешные стоячие уши — незнакомая картина для глаз… Рассмотрела впервые его усы — вроде не седые. Зачем-то вяло спросила: «А что у тебя с зубами, милый?»
Милый не ответил, а я устыдилась своего коновальского интереса. Какие зубы, господи.., зубы, уши.., глаза, лапы, хвост… Мысли в голове уже путались… Пес, устав ждать приглашения, сам побежал смотреть территорию. Я тихо сказала его ускользающей спине: «Все будет хорошо, Рыжий…»
Рыжему было выделено место — из наспех сдернутого с кресла покрывала и запасного коврика.
Место тотчас оккупировала Варвара. Она немедленно устроила на новой подстилке свою толстенькую попу и с выражением упрямого обиженного ребенка заявила: «Это мое. Понятно?» Подумав, приволокла все игрушки — даже давно забытые, сложила на подстилку горкой и села охранять. «Мое. Понятно?» С ревностью наблюдая за чужаком, обнюхивающем квартиру. Потом вытеснила его у миски. Съела свое, а потом его. Выпила всю воду. А когда я налила еще, давясь и кося глазом, решила выпить и добавку. При этом вставала пошире, чтоб ни пройти ни проехать. Ни рядом, ни за километр. Понятно?
— Здесь я живу, — поджав губы, шипела она. — А ты кто такой? Куда пошел? МАМ! — срываясь на обиженный вопль. — Он взял мою игрушку!!!
Пока жадина Варвара накачивалась дармовой водой, Рыжий подтянул канатик и рвал из него нитки. На попытку Варвары приблизится — тихо, но грозно рычал. Варишна поняв, что за рупь двадцать чужака не возьмешь, сменила тактику: осторожно, преувеличенно радостно махая хвостом и делая заинтересованное лицо, стала сужать круги. Рычание — отскок. Хвост пропеллером. Типа — ты чего, братан, да все свои люди! Слыш, братан, расслабься! Сближение. Рычание — отскок.
Я отстраненно наблюдала за Рыжим. Какой-то он не такой. Не такой, как Варишна. Не так дышит, не так смотрит, и эти поднятые уши — словно прислушивается к чему-то, что должно прозвучать, а я никак не могу расслышать…
Три часа утра. Боже мой, этот день никогда не кончится? Рыжий ходил за мной как хвост, скребся в закрытую дверь ванной, бился о закрытую дверь кухни — куда я удалилась курить. Бился и выл. Тогда я еще не знала, что это гвоздь программы — протяжный, с переливами, вой. Открыла дверь и запустила страдающую собаку. Надеясь, что он сам выйдет, нюхнув дыма. В свое время с Варишной мы поняли друг друга именно так. Ничуть не бывало: пес сел в центр кухни и уставился на меня круглыми глазами. Теперь в дверь билась Варишна: «Откройте! Что вы там делаете?!»
