Джеймс Хэрриот - Из воспоминаний сельского ветеринара
— Тут я с тобой не спорю, — сказал Тристан. — Ничего вернее «Плазы» ты в Дарроуби не найдешь.
Однако позже, стуча зубами в огромной, полной сквозняков ванной, я пришел к выводу, что Тристан был прав. Пригласить Хелен в местную киношку было в сущности трусостью, бегством от реальности в спасительный, как мне казалось, чуть интимный полумрак кинозала. Но энергично растираясь полотенцем в надежде согреться, глядя на кружева глицинии, на темнеющий сад, я утешался мыслью, что это все-таки начало, пусть и пресноватое.
Когда я закрыл за собой дверь Скелдейл-Хауса и поглядел вдоль улицы, где уже приветливо светились витрины, на душе у меня полегчало. Словно пахнуло дыхание близких, таких близких холмов. Мимолетное благоухание, доказательство, что зима миновала. Было еще холодно — холода в Дарроуби держатся до мая, но этот ветерок сулил солнечный свет, нагретую траву, теплые деньки.
Надо было глядеть в оба, потому что пройти мимо «Плазы» ничего не стоило — так ее теснили Пикерсгиллы, торговцы скобяным товаром, и Хауарты, державшие аптеку. Фронтон никакими архитектурными излишествами не страдал и был не шире обычного магазинчика. Но меня сбивала с толку темнота, в которую он был погружен. А ведь, хотя я пришел чуть раньше назначенного времени, до начала сеанса оставалось всего минут десять — и никаких признаков жизни.
Я не рискнул признаться Тристану, что в своей осторожности дошел до того, что договорился встретиться с Хелен прямо у кино. С такой машиной, как моя, никогда заранее нельзя знать, успеешь ли ты к назначенному часу, если вообще доберешься до условленного места, и я счел за благо исключить возможные транспортные происшествия.
«Встретимся у входа!» Боже мой! Я словно вернулся в Глазго своего детства, когда в самый первый раз в жизни я пригласил девочку в кино. Мне было четырнадцать, и по дороге я вручил кровожадному трамвайному кондуктору все свои сбережения — монету в полкроны — и попросил билет за пенни. Он сорвал на мне сердце: без конца роясь в сумке, вручил мне сдачу из одних полупенсов. И когда, отстояв очередь, я достиг окошечка кассы, моя подружка и все, стоявшие сзади, имели удовольствие любоваться, как я платил за наши билеты ценой в шиллинг, огромными горстями медяков. Мне было так стыдно, что прошло четыре года, прежде чем я решился снова пригласить девочку в кино.
Но мрачные мысли тотчас улетучились, едва я увидел, что ко мне, осторожно ступая по булыжнику рыночной площади, идет Хелен. Она улыбнулась и помахала рукой, словно приглашение в «Плазу» было величайшим удовольствием, о каком можно только мечтать, и когда она подошла ближе, я увидел, что щеки у нее порозовели, а глаза сияют.
Все сразу стало прекрасным. Я почувствовал нарастающую уверенность, что вечер будет чудесным, что его ничто не может испортить. Когда мы поздоровались, она сказала, что Дэн бегает и прыгает, точно щенок, и совсем не прихрамывает, после чего чаша моего блаженства наполнилась до краев.
Единственной каплей дегтя в ней был неосвещенный вход в кинотеатр.
— Странно, что никого нет, — заметил я. — Скоро начало. Ведь сеанс сегодня есть?
— Наверное, — ответила Хелен. — Они бывают каждый день, кроме воскресений. Вон они, наверное, тоже ждут.
Я посмотрел по сторонам. Очереди не было, однако вокруг стояли небольшие группы — супружеские пары, в большинстве пожилые, и компании мальчишек, возившихся и толкавшихся на тротуаре. Никакой тревоги никто не выказывал. Как выяснилось — с полным на то основанием. Ровно за две минуты до начала сеанса из-за угла, бешено крутя педали, так что машина угрожающе накренилась, вылетел велосипедист в макинтоше. Он с лязгом остановился у входа, вставил ключ в замок, распахнул двери, пошарил за косяком, щелкнул выключателем, и у нас над головами замигали неоновые буквы. Замигали и погасли. Опять замигали, опять погасли, но тут директор кинотеатра мастерским ударом кулака привел их в чувство. Затем он скинул макинтош и предстал перед нами в безупречном фраке.
Из-за угла, бешено крутя педали, вылетел велосипедист в макинтоше.
Тем временем откуда-то появилась весьма дородная дама и заполнила собой кассу. Сеанс мог начинаться.
Мы все потянулись внутрь. Мальчишки выкладывали свои девять пенсов и проходили между занавесками в партер, а все остальные, в том числе и мы с Хелен, за шиллинг с пенсом чинно поднялись на балкон. Директор, сверкая белизной манишки и шелковыми лацканами, провожал нас любезными поклонами.
На верхней площадке мы миновали ряды колышков, на которые некоторые посетители вешали пальто. Там я с удивлением увидел Мэгги Робинсон, дочку кузнеца, в роли капельдинерши. Взяв наши билеты, она весело захихикала, несколько раз лукаво посмотрела на Хелен и только-только что не ткнула меня локтем в ребра. В конце концов она все-таки отдернула занавеску, и мы вошли в зал.
Я тут же ощутил, что дирекция не намерена морозить посетителей — только мощный запах пыльного плюша указывал, что мы не в тропических джунглях. Мэгги повела нас сквозь жаркое марево к нашим местам. Я сел и обнаружил, что наши с Хелен кресла лишены смежных ручек.
— Ухажерные двойные, — прыснула Мэгги и убежала, зажимая рот ладонью.
Свет еще горел, и я оглядел крохотный балкон. В разных рядах человек двенадцать терпеливо ждали начала. Стены были просто побелены, на циферблате часов у экрана стрелки с завидным упорством показывали двадцать минут пятого.
Но сидеть там с Хелен было удивительно хорошо. Чувствовал я себя великолепно, хотя у меня и были поползновения разевать рот, точно вытащенная из аквариума золотая рыбка. Я устроился поуютнее, но тут щупленький человечек, сидевший с женой перед нами, медленно обернулся. Рот на худом лице был сурово сжат, глаза с вызовом вперились в меня. Мы пялились друг на друга почти минуту, а потом он сказал:
— А она-то окочурилась. Я затрепетал от ужаса.
— Окочурилась?
— Во-во. Окочурилась. — Последнее слово он произнес медленно, с каким-то скорбным упоением, все еще сверля меня взглядом.
Я сглотнул раз, другой.
— Очень, очень грустно. Я глубоко сожалею.
Он угрюмо кивнул и продолжал смотреть мне в глаза с непонятной пристальностью, словно ожидал, что я еще что-нибудь добавлю. Затем с видимой неохотой отвернулся и откинулся на спинку своего сиденья. Я растерянно смотрел на его лопатки, на узкие плечи, замаскированные толстым пальто. Кто же это, черт побери? И о чем он говорил? И что это еще за она? Корова? Овца? Свинья? Я лихорадочно перебирал в уме вызовы за последние несколько месяцев, но не мог вспомнить, видел ли я раньше это лицо, а если видел, то где.
Хелен бросила на меня вопросительный взгляд. Я выдавил улыбку, но очарование было безвозвратно погублено. И прежде чем я успел что-то сказать, щуплый человечек начал оборачиваться ко мне с грозной медлительностью. Он вновь прожег меня злобным взором.
— Ничего у нее с кишками не было, вот какое мое мнение, — объявил он.
— Да?
— Не было, молодой человек, и быть не могло! — Он с большой неохотой отвел глаза и повернулся к экрану.
Этот выпад оказался тем болезненнее, что внезапно погас свет, и в уши мне ударил невыносимый грохот. Начался журнал. Громкоговорители, как и отопительная система, явно предназначались для помещения повнушительнее — для зала Альберт-Холла, например, и я испуганно съежился. Громовой голос принялся выкрикивать новости полумесячной давности, а я, зажмурившись, опять попробовал сообразить, кто же это.
Такое со мной случалось не раз — увижу человека вне привычной обстановки и не могу сразу вспомнить, кто он и как его зовут. Я даже пожаловался на это Зигфриду. Но он только рукой махнул. «Проще простого, Джеймс! Попросите его уточнить, как он пишет свою фамилию, только и всего».
Однажды я испробовал его способ. Фермер смерил меня подозрительным взглядом, отчеканил по буквам «С-М-И-Т» и поторопился уйти. Так что теперь мне оставалось потеть, уставившись в негодующую спину, и рыться в памяти. Когда журнал завершился взрывом хриплой музыки, я безрезультатно пережил заново последние недели.
Три блаженные секунды тишины — и громкоговорители вновь загремели. Начался первый художественный фильм (второй, о Шотландии, по программе шел следом), обозначенный в афише, как «лирическая история о любви». Названия я не помню, но персонажи часто целовались, что было бы не так уж плохо, если бы мальчишки в партере не отзывались на каждый поцелуй громким чмоканьем, а менее романтичные из них — и менее пристойными звуками.
Становилось все жарче и жарче. Я распахнул куртку, расстегнул воротничок рубашки, но голова моя становилась чугунной. Человечек передо мной от жары, видимо, не страдал и даже словно плотнее запахнул свое пальто. Проектор дважды ломался, и мы минуты две глядели на пустой экран под доносившийся снизу кошачий концерт — визг, свист, топот.
