Джеймс Хэрриот - О всех созданиях – больших и малых
Гадал я и о том, каким образом миссис Рэдд, вооруженная только чеком за молоко от косматых коровенок Дика, умудрялась хотя бы кормить их досыта, а не то что обеспечить им такое физическое совершенство. Кое-какой ответ я получил в тот день, когда осматривал у них телят и был приглашен пообедать чем бог послал. На фермах среди холмов покупное мясо было редкостью, и я уже хорошо знал способы наполнения голодных желудков до появления на столе главного блюда – перед ним подавался ломоть тяжелого мучнистого пудинга или горка клецок на почечном жиру. Однако у миссис Рэдд был свой секрет: в качестве закуски ставилась большая миска рисового пудинга, обильно политого молоком. Я впервые попробовал такое кушанье и заметил, что мои сотрапезники насыщались прямо на глазах. Да и я сам сел за стол, терзаемый волчьим аппетитом, но после риса на все остальное смотрел с сытым равнодушием.
Дик считал нужным по каждому поводу узнавать мнение ветеринара, а потому я стал частым гостем на его ферме. И каждый визит завершался неизменным ритуалом: меня приглашали в дом выпить чаю и вся семья, отложив дела, садилась вокруг и смотрела, как я его пью. В будние дни старшая дочь была на работе, а мальчики в школе, но по воскресеньям церемония проходила с полным блеском: я прихлебывал чай, а все девять Рэддов сидели вокруг в немом восхищении – по-другому просто не скажешь. Любая моя фраза встречалась кивками и улыбками. Конечно, для самолюбия очень приятно, когда целая семья буквально впитывает каждое твое слово, и в то же время я испытывал чувство, похожее на смирение.
Наверное, причина заключалась в натуре Дика. Нет, он отнюдь не был уникален – мелких фермеров вроде него можно найти тысячи и тысячи, – но в нем словно воплотились лучшие качества обитателя йоркширских холмов: неколебимое упорство, практичная жизненная философия, душевная щедрость и гостеприимство. Однако были у него и качества, присущие именно ему: внутренняя честность, о которой свидетельствовал его прямой открытый взгляд, и юмор, дававший о себе знать даже в самые трудные минуты. Дик не был присяжным остряком, но о самых обычных вещах умел говорить забавно. Я просил его подержать корову за нос, и он торжественно отвечал: "Приложу все усилия!" А однажды, когда я пытался приподнять фанерный лист, отгораживавший угол, где стоял теленок, Дик сказал: "Минуточку, сейчас занавес взовьется". Когда он улыбался, его худое острое лицо все озарялось изнутри.
Восседая на кухне и слушая веселый смех членов семьи, подтверждавший, что они полностью разделяют взгляды Дика на жизнь, я поражался, насколько они довольны своей судьбой. Они не знали ни комфорта, ни ленивого досуга, но это их совершенно не беспокоило, и я гордился тем, что они считают меня своим другом.
Всякий раз, уезжая от них, я находил на заднем сиденье какой-нибудь скромный гостинец – пару булочек домашней выпечки, три только что снесенных яйца. Миссис Рэдд, конечно, было нелегко выкроить и такой подарок, но я ни разу не уехал оттуда с пустыми руками.
У Дика было одно честолюбивое желание – улучшить породу своих коров и обзавестись молочным стадом, которое отвечало бы его представлениям о совершенстве. Он понимал, что без капитала добиться своего сможет лишь очень нескоро, но решение его было твердо. Пусть не при его жизни, пусть даже когда его сыновья давно сами станут отцами, но люди будут приезжать издалека на ферму "Берчтри", чтобы полюбоваться ее коровами.
Мне было суждено стать свидетелем самого первого шага на этом пути. Как-то утром Дик остановил меня на шоссе, и по его сдерживаемому волнению я догадался, что произошло нечто чрезвычайно важное. Он повел меня в коровник и молча остановился на пороге. Говорить ему было не нужно: я и так, онемев, смотрел на рогатую аристократку.
Коровы Дика собирались с бору по сосенке на протяжении многих лет и представляли собой довольно-таки пестрое зрелище. Одни попали к нему уже старыми – прежние хозяева, зажиточные фермеры, выбраковывали их за отвислое вымя или за то, что они "доились на три соска". Других Дик вырастил сам – эти были жесткошерстными и тощими. Но примерно на полпути по проходу, резко выделяясь среди своих плебейских соседок, стояла чудеснейшая молочная корова шортгорнской породы.
Теперь, когда Англию черно-белой волной затопил фризский скот, вторгшись даже на родину шортгорнов, в йоркширские холмы, таких коров, как та, которую я созерцал тогда у Дика Рэдда, уже больше не увидишь, но в ней воплотилось все великолепие, вся гордость ее племени. Широкий таз, прекрасные плечи, изящная небольшая голова, аккуратное вымя, выпирающее между задних ног, и замечательная масть – шоколадная с серебряным отливом.
В холмах ее называли "доброй мастью", и всякий раз, когда я содействовал появлению на свет шоколадно-серебристой телочки, фермер обязательно говорил: "А она доброй масти", и такая телочка особенно ценилась. Разумеется, генетики совершенно правы – шоколадно-серебристые коровы давали не больше молока, чем рыжие или белые, но мы их любили, и они были изумительно красивы.
– Откуда она, Дик? – спросил я, не отрывая от нее глаз.
Он ответил с нарочитой небрежностью:
– Ну, я съездил к Уэлдону в Крэнби да и купил ее. Как она вам?
– Загляденье. Призовая корова. Я лучше не видывал.
Уэлдоны были крупнейшими в этих краях поставщиками племенного скота, и я не стал спрашивать, добился ли Дик займа в банке, или на нее ушли сбережения многих лет.
– Ага! Дает по семь галлонов, когда раздоится, а уж жирность – так самая высокая. Двоих моих прежних может заменить, и телята ее тоже будут кое-что стоить. – Он прошел вперед и провел ладонью по идеально ровной упитанной спине: – Имечко у нее в родословной записано – не выговоришь, так хозяйка назвала ее Земляничкой.
Стоя в этом убогом коровнике с булыжным полом, дощатыми перегородками и стенами из дикого камня, я понял, что гляжу не просто на корову, но на прародительницу элитного стада, на залог осуществления мечты Дика Рэдда.
Примерно через месяц он позвонил мне:
– Вы бы заехали поглядеть Земляничку. До сих пор ею нахвалиться нельзя было, в молоке хоть купайся, только вот сегодня утром она что-то поскучнела.
Вид у коровы был здоровый, и, когда я вошел к ней, она даже ела, но я заметил, что глотает она с некоторым напряжением. Температура у нее была нормальная, легкие чистые, но, стоя у ее головы, я уловил еле слышное похрипывание.
– У нее горло не в порядке, Дик, – сказал я. – Возможно, просто легкое воспаление, но не исключено, что там созревает небольшой абсцесс.
Я говорил спокойно, но на душе у меня было скверно. Заглоточный абсцесс, как я знал по своему ограниченному опыту, штука крайне скверная. Добраться до него в глубине глотки невозможно, а если он сильно увеличится, то может затруднить дыхание. Пока мне везло – те, с которыми мне приходилось иметь дело, были либо небольшими и рассасывались, либо прорывались сами.
Я сделал инъекцию пронтозила и повернулся к Дику:
– Вот сюда, позади угла челюсти, ставьте горячие припарки, а потом хорошенько втирайте вот эту мазь. Возможно, он лопнет. Повторяйте три раза в день, не меньше.
Следующие десять дней шло типичное развитие абсцесса. Корова еще не была больна по-настоящему, но ела уже значительно хуже, худела и давала меньше молока. Я чувствовал себя совершенно беспомощным, так как знал, что облегчение может наступить, только если абсцесс прорвется, а от разных инъекций, которые я ей делаю, большого толку не будет. Время шло, эта чертова штука все зрела и зрела, но не лопалась.
Зигфрид как раз тогда уехал на конференцию специалистов по лошадям, которая должна была продлиться неделю. Несколько дней я работал буквально с утра и до утра, и у меня не хватало времени даже подумать про корову Дика, но затем он спозаранку приехал ко мне на своем велосипеде. Вид у него был по обыкновению бодрый, но в глазах пряталась тревога.
– Вы бы съездили поглядеть Земляничку? За последние три дня ей что-то совсем худо стало. Не нравится мне, как она выглядит.
Я тут же сел в машину и был в коровнике, когда Дик не проехал еще и половины пути. Едва взглянув на Земляничку, я остановился как вкопанный, и у меня пересохло во рту. От былой призовой коровы в буквальном смысле слова остались только кожа да кости. Она невероятно исхудала и превратилась в обтянутый шкурой скелет. Ее хриплое дыхание было слышно в самых дальних углах коровника, и при каждом выдохе морда словно подпухала. Такого я еще никогда прежде не видел. Полные ужаса глаза тупо смотрели в стену. Иногда она мучительно кашляла, и изо рта у нее нитками повисала слюна.
Наверное, я простоял так очень долго, потому что очнуться меня заставил угрюмый голос Дика:
– Сущим пугалом стала, почище всех остальных.
У меня похолодело внутри.
– Черт, я никак не ожидал, что она дойдет до такого состояния. Я просто глазам своим не верю.
