Джеймс Хэрриот - Из воспоминаний сельского ветеринара
Слово «выздоравливает», по-видимому, вызвало у миссис Памфри определенные ассоциации. Она начала ежедневно присылать Трики по дюжине свежайших яиц для восстановления сил. Несколько дней мы наслаждались двумя яйцами за завтраком на каждого, однако истинные возможности ситуации мы осознали, только когда к яйцам добавились бутылки хереса хорошо мне знакомой восхитительной марки. Херес должен был предохранить Трики от малокровия. Обеды обрели атмосферу парадности: две рюмки перед началом еды, а потом еще несколько. Зигфрид и Тристан по очереди провозглашали тосты за здоровье Трики и с каждым разом становились все красноречивее. На меня как на его представителя возлагалась обязанность произносить ответные тосты.
А когда прибыл коньяк, мы глазам своим не поверили. Две бутылки лучшего французского коньяка, долженствовавшего окончательно укрепить организм Трики. Зигфрид извлек откуда-то старинные пузатые рюмки, собственность его матери. Я видел их впервые, но теперь за несколько вечеров свел с ними близкое знакомство, прокатывая по их краю, обоняя и благоговейно прихлебывая чудеснейший напиток.
Мысль оставить Трики навсегда в положении выздоравливающего больного была очень соблазнительна, но я знал, как страдает миссис Памфри, и через две недели, повинуясь велению долга, позвонил ей и сообщил, что Трики здоров и его можно забрать.
Несколько минут спустя у тротуара остановился сверкающий черный лимузин необъятной длины. Шофер распахнул дверцу, и я с трудом различил миссис Памфри, совсем затерявшуюся в этих обширных просторах. Она судорожно сжимала руки на коленях, губы у нее дрожали.
— Ах, мистер Хэрриот! Умоляю, скажите мне правду. Ему действительно лучше?
— Он совершенно здоров. Не трудитесь выходить из машины, я сейчас за ним схожу.
Я прошел по коридору в сад. Куча собак носилась по лужайке, и среди них мелькала золотистая фигурка Трики. Уши у него стлались по воздуху, хвост отчаянно вилял. За две недели он превратился в ловкого песика с литыми мышцами. Он мчался длинными скачками, почти задевая грудью траву, и держался вровень с остальными.
Я взял его на руки и прошел с ним назад по коридору. Шофер все еще придерживал открытую дверцу, и, увидев свою хозяйку, Трики вырвался от меня и одним прыжком очутился у нее на коленях. Миссис Памфри ахнула от неожиданности, а затем была вынуждена отбиваться от него — с таким энтузиазмом он принялся лизать ей лицо и лаять.
Я взял его на руки и прошел с ним назад по коридору. Шофер все еще придерживал открытую дверцу.
Пока они обменивались приветствиями, я помог шоферу снести в машину постельки, игрушки, подушки, курточки и мисочки, так и пролежавшие в шкафу все это время. Когда машина тронулась, миссис Памфри со слезами на глазах высунулась в окно. Губы ее дрожали.
— Ах, мистер Хэрриот! — воскликнула она. — Как мне вас благодарить? Это истинное торжество хирургии!
Лепешки на сале
Зимой в кладовых фермеров йоркширских холмов было вдоволь топленого сала, так как свиней там кололи в ноябре. Сало перетапливали и использовали для выпечки хлеба, пирогов и разных лепешек. Имелось несколько простых рецептов. Например, тесто раскатывалось в тонкий плоский диск, который либо испекался целиком, а потом нарезался, либо нарезался предварительно с помощью формы. Летом фермерши вместо топленого сала пользовались сливочным маслом и относили лепешки с пылу с жару в поле. Чтобы приготовить лепешки, разотрите 200 г топленого сала или сливочного масла с 0,5 кг муки, добавив 2–3 щепотки соли. Замесите на воде в крутое тесто и раскатайте в тонкий диск. Начертите на его поверхности квадраты или треугольники, затем выпекайте при 200 °C в течение 10–15 минут. Нарежьте, когда остынет.
Грейхаунд
Грейхаунд, охотясь, полагается больше на зрение, чем на чутье, и главное для этой породы быстрота, позволяющая нагнать зайца и других мелких зверьков. Грейхаунд способен развить скорость до 80 км в час, и смотреть, как эти поджарые грациозные собаки на бегу то распластываются в воздухе, то изящно выгибают спину, — большое удовольствие. Хотя они были охотниками несколько тысяч лет, грейхаунды — кроткие, чувствительные собаки, нуждающиеся в обществе человека. В наши дни их чаще используют для собачьих бегов, а дома не держат.
14. Корова-обманщица
Я видел, что мистер Хэндшо не верит ни единому моему слову. Он поглядел на корову и упрямо сжал губы.
— Перелом таза? По-вашему, она больше не встанет? Да вы поглядите, как она жвачку жует! Я вам вот что скажу, молодой человек: мой папаша, не скончайся он, живо бы поставил ее на ноги.
Я был ветеринаром уже год и успел кое-чему научиться. В частности, тому, что фермеров — а особенно йоркширских — переубедить непросто. А ссылка на папашу? Мистеру Хэндшо давно перевалило за пятьдесят, и такая вера в познания и искусство покойного отца была даже трогательна. Но я предпочел бы иметь дело с менее почтительным сыном.
У меня с этой коровой и без того хватало хлопот. Ведь ничто так не выматывает ветеринара, как корова, которая не желает вставать. Люди, далекие от этих проблем, могут счесть странным, что, казалось бы, вылеченное животное не способно встать на ноги, но так бывает. И всякому понятно, что у молочной коровы, которая ведет лежачий образ жизни, нет никакого будущего.
Все началось с того, что Зигфрид отправил меня сюда лечить послеродовой парез, результат кальциевой недостаточности, которая возникает у высокоудойных коров сразу после отела и вызывает коллапс и все более глубокую кому. Корова мистера Хэндшо, когда я увидел ее впервые, неподвижно лежала на боку, и мне даже не сразу удалось установить, что она еще жива.
Но я с беспечной уверенностью достал бутылки с хлористым кальцием, ибо получил диплом именно тогда, когда ветеринарная наука нашла надежное оружие против этого рокового заболевания. Первой победой над ним была методика вдувания воздуха в вымя, и я все еще возил с собой специальный катетер (фермеры пользовались в таких случаях велосипедным насосом), но с появлением кальциевой терапии мы получили верную возможность пожинать дешевые лавры, одной инъекцией почти мгновенно возвращая к жизни животное, находившееся при последнем издыхании. Умения почти не требовалось, зато какой эффект!
К тому времени, когда я ввел две дозы — одну в вену, другую подкожно[5] — и с помощью мистера Хэндшо перевернул корову на грудь, признаки стремительного улучшения были уже налицо: она оглядывалась по сторонам и встряхивала головой, словно удивляясь, что с ней такое произошло. Я не сомневался, что, будь у меня время, я вскоре увидел бы, как она встает, но надо было ехать по другим вызовам.
— Если она к обеду не встанет, позвоните мне, — сказал я, но только для порядка, нисколько не сомневаясь, что в ближайшее время больше ее не увижу.
Когда мистер Хэндшо позвонил днем и сказал, что она все еще лежит, я испытал лишь легкую досаду. В некоторых случаях требовалась дополнительная доза, а дальше все налаживалось. Поэтому я поехал на ферму и сделал еще инъекцию.
Не встревожился я по-настоящему и на следующий день, хотя она продолжала лежать, а мистер Хэндшо, который, сунув руки в карманы и сутулясь, стоял над своей коровой, был глубоко расстроен тем, что мое лечение не дало результатов.
— Пора бы старухе и встать. Чего ей так валяться? Вы бы сделали что-нибудь. Я вот нынче утром влил ей в ухо бутылку холодной воды, но ее и это не подняло.
— Что вы сделали?
— Влил ей в ухо бутылку холодной воды. Папаша всегда их так поднимал, а уж он-то скотину понимал — дай бог всякому.
— Не сомневаюсь, — сказал я сухо. — Но думаю, еще одна инъекция поможет ей больше.
Фермер хмуро смотрел, как я загнал под кожу корове бутылку кальция. Эта процедура его уже не завораживала.
Убирая инструменты, я попытался поддержать в нем бодрость.
— Не принимайте близко к сердцу. Они часто лежат вот так день-другой. Утром она наверняка встретит вас уже на ногах.
Телефон зазвонил перед самым завтраком, и у меня защемило под ложечкой — голос мистера Хэндшо был исполнен уныния.
— Все лежит. Ест за двоих, а встать даже и не пробует. Как вы теперь за нее приметесь?
Вот именно — как, думал я по дороге. Корова пролежала уже двое суток, и мне это очень не нравилось. Фермер сразу же перешел в нападение.
— Мой папаша, когда они вот так валялись, всегда говорил, что причина тут — червяк в хвосте. Он говорил, хвост надо обрубить, и дело с концом.
Мне стало совсем скверно. Эта легенда уже доставила мне немало хлопот. Беда заключалась в том, что люди, все еще прибегавшие к этому варварскому средству, нередко получали основание считать его действенным: прикосновение раны на конце обрубленного хвоста к земле причиняло такую боль, что многие коровы с дурным норовом тотчас вскакивали на ноги.
